Борис Немировский - Пародии

Борис Немировский

Пародии

Смур 1

(Стружки фантастики)

Собрались как-то на совет герои всяческой фантастики. Сидят, пригорюнившись, жалуются на своё житьё-бытьё. Встаёт, например, огромный длинноволосый и расхристанный дядька в ядовито-зелёном камзоле, дурацких лиловых штанах с бубенчиками и с обручем на голове. Может, кто и посмеялся бы над ним, если бы не два меча на перевязи. Встаёт, значит, пошатываясь и говорит:

— Я, говорит, дон Румата-ик! Эсторский. Жалобу имею-ик! на своих авторов, бp-p-ратьёв Натановичей-ик! Я же у них вечно пьян, как-ик! дон Тамэо, а уж одежда на мне… И постоянно-ик! лупаю глазами. Ох, добраться бы мне до них, я бы-ик! лупанул…

Он потащил из ножен меч, но поскользнулся и упал под стол. Так и остался, бедняга, лежать, лупая глазами. А с места поднялись трое высокий старик с печальным лицом, которого с двух сторон поддерживали собака с огромной головой и жуткого вида ракопаук, изредка подвывающий от страха перед самим собой. Старик молча скорбно пожевал губами и тихо произнёс:

— Вы вот что, товарищи… Можно, я лягу?

Все переполошились, но голован-собака успокоил:

— Не волнуйтесь, это он со всеми так. Это Глеб Горбовский.

Все успокоились, хотя непонятно, почему. Глеба Горбовского положили под стол рядом с несчастным доном Руматой, глаза которого лупали с методичностью земснаряда. Горбовский повозился, устраиваясь, и сонно пробормотал:

— Валькенштейн, достаньте мне эльфу… То-есть арфу… В общем, саёнара[1].

Ракопаук безутешно и громко взвыл. Голован пояснил:

— Это вой ракопаука, ищущего своих авторов.

Кто-то бородатый из угла спросил:

— А если, скажем, шерсть на носу, найдёт, то что будет, шерсть на носу?

Голован секунду подумал, потом пренебрежительно поднял заднюю лапу и ответил:

— Моему народу это не интересно.

Тут с жутким грохотом и дымом, потеснив голована с ракопауком, из воздуха материализовались двое бородачей. Один был с маленьким зелёным попугайчиком на плече, другой держал на поводке огромного унылого, рыжего и, как ни странно, тоже бородатого комара. Тот, что с комаром, заговорил:

— Мы, эта, с жалобой тоже, значить, на авторов-то наших. Чаво удумали-то, а? Мы, эта, хотим их спросить, кес ке ву фет[2], а? Комары тут, видали, какие, потребители всякие дерьмом набитые… А я так вообще теперь дуб. В смысле, эта, дубль, вот.

Тут забегалло Выбегалло, увидело комара и убегалло обратно. Комар живо перегрыз поводок и с лаем кинулся вслед. За ним, нецензурно телепатируя, убежал Привалов. А Почкин грустно продекламировал:

— Вот по дороге едет «ЗИМ» и им я буду задавим… Поэты! Задавить из жалости…

И тоже исчез. Попугай высунулся из подпространства и заорал:

— Халтур-p-pа, халтур-p-pа! Р-p-рубидием обожр-p-рались! Бор-p-рис, ты не пp-p-рав! Аp-ркадий, ты не лев! Вер-рнее, не тигр-p-p!

За окном верхом на пышной красотке гарцевал мерзкого вида старик и время от времени не без удовольствия стегал её плетью по пластиковым ягодицам. Вверху с грохотом промчался «Тахмасиб», из него торчал хвост Варечки, замимикрированный под Д-звездолёт. Из дюзы высунулся Моллар и завопил:

— Как жизьнь, хорошё-о?

Крепкая рука капитана втащила француза обратно, «Тахмасиб» улетел, оставив за собой крик Быкова:

— Будет порядок в этой повести?!!

Сидевший в углу Изя Кацман хотел пофилософствовать на эту тему, но в дверном проёме появилось типично арийское лицо и произнесло:

— Ну что ж, пойдём, мой еврей. Пойдём, мой славный…

Кацман ушёл, на ходу поясняя, чей он еврей. А в комнату вбежал Марек Парасюхин по прозвищу Сючка, выстрелил в воздух из «Вальтера», потом из него же полил себе ноги, пустил корни и зацвёл, объявив:

— Жиды города… Тут врастаю! Побеги дасьта…

Но за ним вслед притащился Матвей Матвеевич Гершкович (Мордехай Мордехаевич Гершензон) и стал с жаром доказывать цветущему Сючке:

— Вы ещё молодой человек, вы не понимаете, что значит хорошо устроиться с авторами! Я тут уже совсем почти договорился с двумя братьями, так они мне устроят свежие яички и другие плоды творчества. Молочные…

Сючка горько возрыдал:

— Да Гос-с-споди-и-и! Ну везде они, ну везде-е!!!

Плюнул, с треском выдрал корни и убежал. Привратник подал ему шляпу и постриг веточки. Плевок попал в лупающие глаза Руматы, тот с грохотом вскочил и стал рубить мебель. Было в нём что-то от вертолёта в тесной комнате. Все повскакивали, но в этот момент кто-то (кажется, Рэд Шухарт) кинул в комнату «зуду».

Тут-то всё и началось.

Но это уже совсем другая история…

Смур 2

(Головачёвая боль)

Писатель-фантаст В. Головачёв проснулся оттого, что кто-то прямо над ухом глухо каркнул. Продрав глаза, он первым делом попытался вспомнить, что же было вчера. Не вышло. Голова Головачёва болела. «Хмурое утро» — подумал В., но вспомнил, что это не его, и продолжать не стал. Он повёл глазами по комнате и вздрогнул от удивления: на спинке стула сидел Страж и, склонив голову, одним глазом укоризненно поглядывал в сторону писателя. На стуле в уютном гнезде мирно покоилось гигантское яйцо Сверхоборотня. «Ах, орлуша, орлуша, большая ты…» — подумал Головачёв, но Страж каркнул и писатель спохватился, что это тоже не его. Тут входная дверь с треском рухнула и из прихожей показался танк-лаборатория «Мастифф». Он коротко взлаял мотором и застыл. Люк откинулся и из танка вылез Диего Вирт.

— Что, тошно? — спросил Диего Вирт.

— А вы как узнали?

— Обострённая экстрасенсорная перцепция. Виртосязание, если угодно.

Головачёв подумал: «И скушно, и грустно, и некому…»

Из танка он ухватил телепатему Лена Неверова:

— Это не ваше. Так что не продолжайте.

А события развивались стремительно. В окне вдребезги разлетелось стекло. Это неуловимый Зо Ли разбушевался и палил по окнам родного автора. Из воздуха появился «серый призрак» в сопровождении Габриэля Грехова.

— Эль! — воскликнул Диего Вирт, а Сверхоборотень приветственно заиграл что-то из «Битлз». Грехов вынул из кармана фляжку и бросил её Вирту. Вирт скрутил колпачок и отхлебнул.

— Эль! — ещё раз торжественно провозгласил он. И был прав.

Головачёв с трудом заглянул призраку в… наверное, в глаза, решил он.

— Вы Сеятель?

— Да, это примерно отражает род моей деятельности.

— Скажите, а что вы сеете? Я как-то не успел придумать…

— Я сею разумное, доброе.

— Вечное, — иронически добавил Грехов.

— Не перебивай, Габриэль. Вечное противоречит второму закону термодинамики и права на существование не имеет. Но существует.

В окно заглянул глаз Спящего Джина, который только притворялся спящим. Глаз ехидно подмигнул и Головачёв подумал: «Саурон!» Но кто это, В. Головачёв не помнил. Но явно не его.

Разозлённый Зо Ли выстрелил по глазу. Из глаза посыпалась всякая дрянь — иглоколы, ДМ-модули, крейсеры «Ильмус» и «Риман». Послышались далёкие взрывы. Толпа народа повалила в ту сторону. Зо Ли обрадованно перенёс на неё огонь. Сеятель завопил:

— Остановитесь, разумные!

Разумные остановились. Остальные побежали дальше. Зо Ли расстрелял остановившихся, приговаривая:

— Остановка в пути — смерть!

Сеятель превратился в быстролёт и улетел, рассыпая на ходу что-то разумное, доброе и немножко вечное. Оно стукнуло Зо Ли по макушке и он замолчал.

— Вот видите, чего спьяну померещиться может. Похмелитесь, что ли… — заметил ворчливо Вирт.

— Не-ечем, — простонал Головачёв и уронил голову на подушку. — Изыди!

— Ну, эт'мы мигом, — промолвил Вирт, вынул ПГД-пистолет и выстрелил в Сверхоборотня. Тот с глухим хлопком превратился в запотевшую с холода бутылку «Жигулёвского». Головачёв, взвыв, потянулся к ней, зубами сорвал крышечку и стал, захлёбываясь и рыча, пить.

Постепенно исчезли Грехов и Вирт, «Мастифф» и Сверхоборотень, Зо Ли со своим карабином… Каркнув укоризненно напоследок, пропал Страж. Головачёв оторвался, глянул на бутылку, и, подумав: «Это-то моё!», продолжил.

Смур 3

(Тягломотина)

В лучах закатного солнца по дороге среди крапивы шли двое Магистр и мальчишка. Вообще, крапивы было полно — в поле, в лабиринте, но особенно в сюжете. Но видать, автор крапивы не боялся. А напрасно…

Когда солнце село, Магистр сказал:

— Всё, проводил. Беги домой.

Из темноты на дорогу выступило нечто огромное и сопящее.

— Не бойся, это страж границы.

Пацан подумал, что никто и не боится, но промолчал. Страж тоже.

— Ну что, — спросил Магистр, — пропустишь? Сколько всякой дряни через границу шастает, а ты со мной возишься.

Страж обиженно засопел, но снова сдержался.

— Ну так как, пропускаешь? Мне некогда.