Михаил Успенский - Кого за смертью посылать Страница 10

— А-а, — позавидовал спросивший, но на прежнее место не пододвинулся.

Остальные вечерявшие тоже глядели на Жихаря с Мутилой опасливо: первый походил на разбойника, второй — на мошенника.

— Косятся на нас, — тихонько прогудел богатырь в суму. — Надо слегка угостить людей, а то как бы не вышло шуму…

— Разорители! Погубители! — завопил, забывшись, Колобок. — Сперва за чарочку, а потом ковшом!

Все поглядели на товарищей с некоторым даже ужасом, но просвещенный Жихарем торговец в пестром халате объяснил им насчет здравого смысла, отселенного в суму.

— Ой, бедняга! — запричитали самые сердобольные. — Это же все равно что жену с собой таскать!

— Так всю жизнь и мучаюсь, — признался богатырь. — Но я его сейчас под лавку уберу — пусть там разоряется. Вот когда прикажу: «Сума, дай ума!», тогда и вещай!

Гомункул осознал свое бессилие и затих, потому что у него даже зубов для досадного скрипа не было.

Угостившийся народ перестал видеть в богатыре и водянике лиходеев, провозглашал здравицы в их честь, хвалил за щедрость. Словом, началось вполне веселое застолье, когда люди от каждого ковша только трезвее становятся.

На веселье не замедлили явиться песенники и гудошники. Двое играли на рожках, третий пел:

В некотором месте, во одной деревнеЖили два брата — Эрос и Танатос.Эрос был крив, а Танатос с бельмом.Эрос был плешив, а Танатос шелудив.На Эросе зипун, на Танатосе кафтан.На Эросе шапка, на Танатосе колпак.Пошел Эрос на рынок, а Танатос на базар.У Эроса в мошне пусто, у Танатоса ничего.Разгладили они усы да на пир пошли.Эрос наливает, а Танатос подает.Эрос пьет задаром, а Танатос — за так.Стали их добрые люди бить:Эроса дубиной, а Танатоса батогом,Эрос кричит, а Танатос верещит.Эрос в двери, Танатос в окно.Эрос ушел, а Танатос убежал…

— Сколько можно! — закричали гости, прерывая неведомую Жихарю песню. — Который год одно и то же!

Другие гости заступились за потешников, и быть бы, к богатырскому удовольствию, драке, но тут под навес залетел воробей.

Опрокидывая лавки и столы, бросились ловить воробья и гнать его взашей.

— Птица в избу залетела — к покойнику! — кричал кто-то.

Песенники под шумок скрылись, унося в подолах рубах ухваченные со столов куски.

Воробей тоже выпорхнул из-под навеса — подальше от дураков.

Наконец все успокоились и стали рядить, можно ли считать навес полноценной избой и действенна ли в таком случае примета. Потом начали припоминать иные приметы близкой смерти.

— Сад поздно зацветает — к смерти хозяина!

— Дятел мох долбит в избе — к покойнику!

— Петухи не вовремя распоются — к покойнику!

— Нетопырь залетит — к покойнику!

— Ворон каркает — к покойнику!

— Конь хозяина обнюхивает — убиту быть!

— Собачий вой — на вечный покой!

— Переносье чешется — о покойнике слышать!

— Мухи зимою в доме летают — к покойнику!

— Мыши платье изгрызут — к покойнику!

— Соломина к хвосту курицы пристала — покойник будет!

— Стук в доме от неизвестной причины — к смерти!

— Крошки изо рта валятся — к смерти!

Тут знатоки примет заткнулись, остановились и с ужасом поглядели друг на друга — не валятся ли у какого бедолаги крошки изо рта?

— Полноте, — сказал из сумы Колобок. В перечислении смертоносных примет они с Мутилой и Жихарем не участвовали. — Чего испугались? Всякой курице рано или поздно соломина ко хвосту пристанет. Всякий человек рано или поздно помрет. Всякие повторяющиеся события рано или поздно совпадут. Тому нас и Юнг премудрый учит в книге «Синхронистичность»…

Все от этих слов успокоились, прекратили страшиться и с восхищением воззрились на суму.

— Продай разум, — предложил кто-то. — На что он тебе, детинушка? Ты и так здоровый, не пропадешь. А в торговом деле без здравого смысла никак…

— Продавай, продавай! — шепотом подсказал обрадованный Мутило.

— Нет, — гордо ответил Жихарь. — Не для того я свой разум лелеял и взбадривал всяческими науками, чтобы он у вас подсчитывал прибыли да вычислял лихву. Употребляю его лишь на великие дела, на благо народное… А на что вам, торгованам, разум, коли есть жадность и хитрость?

Торговане отшатнулись, оскорбленные. Из их рядов, расталкивая прочих, полез дюженыкий молодчик в меховой обдергайке, ростом богатырю не уступавший.

— Вот ты о нас как, значит, понимаешь? Бей его, братцы, в любовную кость и во всю совесть!

— Не слушайте дурака, — подал голос Колобок, окончательно решивший взять на себя обязанности богатырского разума. — Он еще молод, глуп, не сеял круп.

Говорит, что в башку взойдет, со мной не советуясь. Не прямота бранится, а задор. Лучше тягайтесь на поясах, а то за драку здесь налагают большую виру!

Торговано разжали кулаки и как один схватились за кошели и другие места с припрятанной казной.

Решили и вправду потягаться на поясах — сперва один на один с бойким молодцем, а потом, после его поражения — с каждым по отдельности и со всеми вместе. Жихарь, конечно, перетягал всех, но все же попросил прощения за грубые слова.

Поневоле пришлось пить мировую.

— Здоровья всему собранию! — послышался зычный голос у входа.

Жихарь оглянулся.

Под навес входил его давний знакомец — бродячий сказитель Рапсодище. Жихарь не видел его несколько лет, с самой своей свадьбы — говорили, что Рапсодище ушел за песнями в иные земли. Как видно, хождение пошло сказителю на пользу — он загорел, помолодел, покрасил в черный цвет бороду, принарядился во все хорошее и чистое и даже вставил себе новые зубы из белой заморской глины, что было и вовсе дорогим удовольствием. Богатырь быстро вспомнил и без Колобка, что следует скрывать свое имя, поэтому бросился к песнопевцу, как к самому дорогому человеку:

— Рапсодище! Светел месяц, блин поминальный! А мне говорили, что тебя давно уж злобный Нахир-шах отправил в Костяные Леса за правдивые словеса! Долго жить будешь!

Обнимая сказителя, Жихарь прошептал:

— Имени моего отнюдь не называй, про княжеское титло и вовсе помалкивай!

Зови меня, к примеру, Шарапом из деревни Крутой Мэн, что в Калгании. Я тебя за то отблагодарю по-княжески…

Рапсодище мигом сообразил, что к чему.

— Ну и рожа у тебя, Шарап! — воскликнул он вместо приветствия. — Где такую отъел? Чуть не сломал мне новые гусли, волот дикошарый! Я за них в Неспании знаешь сколько заплатил? Кому говорю — никто не верит…

Новые неспанские гусли не походили на обычные, а напоминали скорее звонкий кельмандар Сочиняй-хана. Очертание у них было грушевидное, струн всего семь.

— Господа громада! — воскликнул Жихарь. — Радость какая! Сам Рапсодище к нам пожаловал — первый певец на все наши земли! Мог себе пойти к торговым старшинам, к первым богатеям, а он нами не побрезговал! Детям ведь рассказывать будете, что самого Рапсодища слышать довелось! Сладкоголосую птицу юности! Трубадура битвы, менестреля мирной жизни, скальда вечности, барда мимолетности, акына хаоса, бояна гармонии!

Давешний молодец позволил было себе усомниться в певческом даре пришельца, но богатырь дал ему такого щелчка, что молодец полетел с лавки, да прямо в лужу, которая успела натечь из левой полы Мутилиного кафтана.

— Ну, не знаю, — молодец поднялся, щупая штаны и отряхиваясь, — может, и вправду сладкоголосый…

Рапсодище понял себя хозяином положения:

— Тащи, Шарапка, вина и закуски! Натощак люди не смеются!

Жихарь охотно побежал исполнять приказ, не забыв и про себя с Мутилой.

— Горе, горе, где живешь? В кабаке за бочкой! — вздохнул у себя в суме Колобок, но его никто не услышал.

Рапсодище на этот раз ел не торопясь, не глотая кусков, не вытирая жирных пальцев о бороду, не чавкая и не рыгая — видно, где-то в дальних странствиях научили его вежеству.

Столы и лавки отодвинули к загородкам, водрузили посередине табурет, ласково просили певца потешить добрых людей в их безрадостной жизни.

— Не до песен — кадык тесен, — по обычаю отказался с первого раза Рапсодище.

Просили вдругорядь.

— Да я нынче не в голосе, — ответил певец.

Просили и в третий раз.

— Так и быть, — сказал Рапсодище. — Расскажу я вам устареллу неслыханную, заморскую. Не сам я ее сочинил, врать не буду, пропел ее в глубокой древности славный стихосложец по прозвищу Марьян Пузо. А я только переложил по-нашему. Называется устарелла «Песня про тихого дона».

Он слегка тронул струны и начал:

Во краю заморском, далекиим,Во стране далекой, заморскией,Там стоял могуч Новоёрков-градПо-над быстрою Гудзон-реченькой.Как во том ли граде Новоёрковом,Не то в Квинсе, братцы, не то в Бруклине,Не то в бедном во Гарлеме в черномазыим,А не то на веселом Кони-Айленде,А и жил там-поживал старинушка,Поживал там тот ли славный тихий дон,Славный тихий дон Корлеонушка,Корлеонушка-сиротинушкаИз далекой страны Сиццлии.У того ли дона КорлеонушкиБыло трое сыновей, трое витязей,Еще дочь красавица любимая,Еще прочей родни три тысячи,А дружине его и счету нет.Вдов-сирот привечал Корлеонушка,Тороват на дела был на добрые,А дружинушка его та хоробрая,Она, дружинушка, по городу похаживала,Берегла она лавки купецкиеОт лихих людей, от тех разбойничков,И брала за то с купцов дани-подати…

— Совсем как Полелюевы люди на ярмарке, — сказал кто-то.