Андрей Белянин - Опергруппа в деревне Страница 10

– Митя, размотай.

– Ить минимум три статьи пришить можем, а?

– Размотай путы паучьи, неслух, – поддержала меня Яга, но взялась за помело и села на лавочку так, чтобы перекрыть подозреваемой единственно возможный путь бегства.

– Эх, маманя, маманя, и за что ж вы меня так перед родной опергруппой испозорили! – сквозь зубы бормотал наш добрый молодец, длинными лоскутами срывая с несчастной паутину. – То у вас соль ядовитая, то в чужой дом без приглашения впёрлись, вот и паутину нашу ещё стырить вознамерились… Думали, раз сынок в милиции, так всё с рук сойдёт? А мне потом каково товарищам боевым в глаза глядеть? Судить вас надобно за такое, мама! Ну да, Никита Иванович небось поспособствует… Штаны свои мокрые вспомнит и…

Дальнейшее развитие сюжета можно предугадать, даже не имея законченного милицейского образования. Крупногабаритная тётка взглянула на нас глазами ведомой на мясобойню коровы и гулко бухнулась на колени. Кому как, а мне захотелось в тот же миг цапнуть нашего младшего сотрудника за шиворот, ткнуть носом, чтоб он наконец понял, прочувствовал, осознал, каково это нам с ним каждый день лицезреть такой вот спектакль! Но бедный Митька и без того был готов провалиться сквозь землю…

Когда тяжёлая работа по распутыванию и освобождению была наконец завершена, я на всякий пожарный мягко отодвинул Митьку в сторону, прикрывая его спиной. О тяжести ручки (и лёгкости её применения) данной особы меня сегодня кто только не проинформировал. Рисковать напарником не хотелось, но последующий акт со стороны гражданки Лобовой напрочь перевернул мои представления о людях. Хотя…

– Митенька-а-а! – бухнувшись на колени перед остолбеневшим сыном, заголосила Марфа Петровна. – Прости ты меня, Христа ради, дуру старую! За печкой выросла, в темноте жила, грамоте не обучена, считаю до трёх на пальцах, мужем битая, свекровью травленная, соседями злыми насквозь изобиженная! Куска недоедала, ночей недосыпала, тебя, соколика, кровиночку, любовь единственную, всё-то своим молочком поила без жалости! Уж прости, не серчай, не сетуй, ибо как перед Господом, перед товарищами твоими начальственными челом бить буду – одна у меня гордость, сын-милиционер! А теперича казните, что ли…

– Маменька-а… встаньте!

– Не встану!

Мы с Бабой-Ягой только злорадно усмехнулись, когда эта особа начала демонстративно биться лбом об пол. Сразу ясно, в каком театре-студии наш трагик получал азы актёрского мастерства, правда?

– Маменька-а, прекратите! – тоскливо взвыл пристыженный Митька. – Неудобно же…

– Кому неудобно! Мне, что ль? Мне удо-обно, мне ой как удобно! Ежели б тока доски такими жёсткими не были, так показала бы всем мать милицейская, сколь велико раскаянье её женское, тяжела доля бабья, невыносима боль сердечная, а ить как щемит под ребром… как свербит да колет… вот ужо и вздохнуть тяжко… и в глазах темнеет… и…

– Ничего не напоминает? – Я выразительно подмигнул опозоренному напарнику, его мама развалилась на полу, колыхаясь как раскормленная медуза, обеими руками держась за сердце и закатив глаза так, что без посторонней помощи уже обратно не выкатить…

– Поднимай её, соколики, – сухо посоветовала бабка, – да на лавку сажай, по правилам допрос вести будем. Есть у меня до ней пара вопросов за вчерашнее об потолок нарошное стуканье…

Подозреваемая горько вздохнула, самостоятельно, с завидной бодростью вскочила на ноги и, не нуждаясь ни в чьей помощи, опустилась на скрипнувшую от натуги лавку.

– Об одном тока попрошу: апосля допроса, перед казнью лютой да смертью безвременной – дозвольте одно словечко сынку единственному молвить. Одно только слово матерно…

– Материнское? – на всякий случай уточнил я.

– А где разница, что матерно, что материнское, – напрочь не понимая иронии, поджала губки Марфа Петровна.

Яга покивала задумчиво, неожиданно отвлеклась, послав воздушный поцелуй кому-то за печкой, и одним жестом выдворила Митьку в сени. Мой напарник разом осунулся, сдулся и вышел шаркающей стариковской походкой, опустив голову примерно до пупка…

– Никитушка, сел бы ты в уголочек да планшеточку свою невзначай раскрыл. Вдруг да чего шибко интересное прозвучит, так вот и запротоколировать бы…

– Не вопрос, – легко согласился я, переходя на дальний табурет у дверей. – Только вы тоже… не слишком уж… без давления…

– Давление скачет, – невпопад пожаловалась наша эксперт-криминалист. – К непогоде, видать… А мы покуда с Марфой Петровною чаи гонять будем. Так, что ли, соседушка?

Сначала я не поверил своим ушам. Но бабуля с маманей быстренько, в четыре руки накрыли на стол и чаёвничали, задушевно треща, как две кумушки на именинах. Пару раз я порывался что-то там записать, потом дважды перечёркивал написанное, потом вообще перестал слушать этот бабский (простите, женщины!) трёп, упёрся спиной в стену и… трогательно уснул.

Проснулся часа в три ночи. С той же целью, что и в прошлый раз. Всё повторилось. В том смысле, что я снова видел убегающую фигуру в чёрном, и она напомнила мне одного типа, с которым совершенно не хотелось встречаться… Ну то есть абсолютно!

Я не попытался его задержать только от удивления. Просто стоял, как рояль в кустах, даже ущипнул себя пару раз больно, не в силах поверить собственным глазам… Его не должно было здесь быть! Где угодно, но не тут! Мало он нам в городе крови выпил, мало мы на него нервов убили, но и здесь, на отдыхе в деревне, он даже ночью не даёт нам покою…

Если кто ещё не догадался, то в лунном сиянии я чётко разглядел сухопарую фигуру дьяка думского приказу Филимона Груздева! Кличка «геморрой во плоти», профессиональное призвание – сочинительство кляуз и доносов, хобби – изводить лукошкинскую опергруппу. То есть нас. И, по совести говоря, ему это частенько удаётся… При одном упоминании имени дьяка у Яги обостряется язва, Митяй во сне скрипит зубами, а у меня веко дёргается, левое… к чему бы? А, непринципиально! Важно одно, народная примета: «Видеть дьяка Фильку – не к добру…» – срабатывала всегда.

Собственно, он ведь мне тоже специально не позировал, постоял пару минут, словно к чему-то прислушиваясь, и дал стрекача. Быстро-быстро, как призрак или тень растворился в ночной мгле. Бросаться в погоню не было ни малейшего желания, как и абсолютно никакого смысла.

Если это действительно гражданин Груздев (а я готов дать стопроцентную гарантию!), то тихая жизнь Подберёзовки скоро станет мифом… Дьяк разносит споры, скандалы и склоки с лёгкостью таракана-вредителя, и равных ему в этом деле нет. Значит, в ближайшее время сам проявится и выйдет на нас. Чего ж раньше времени дёргаться? Я пошёл досыпать…

Досыпал недолго. Деревня есть деревня, уже с первыми потугами солнышка на всю округу разорались петухи. Попробуйте представить, что лучше: один петух, но под ухом, или десяток озабоченных будильников из соседних дворов, но хором! Я автоматически накрыл голову подушкой – не помогло…

– Вставай, участковый! Не то весь завтрак проспишь, а я уж расстаралась для тебя сегодня…

Всё, остатки сна пугливо метнулись по углам подсознания. От бабки никуда и никогда не денешься – она поднимет, поставит, умоет и всё равно накормит, как ни брыкайся… Однако, открыв глаза, я в ту же секунду зажмурил их вновь! Варианта два – либо я не дома (то есть не там, где вчера уснул), либо за ночь обшарпанная избушка превратилась в царский терем с евроремонтом (что вряд ли). После минутного размышления я всё-таки приоткрыл левый глаз и осторожно осмотрелся. Несмотря на мой скепсис, победил вариант номер два…

– А уж это Назимушка наш расстарался, – с гордостью вскинула бородавчатый подбородок разнаряженная Яга.

Надо признать, ей было чем гордиться. Домового бабка себе оторвала – пальчики оближешь! Один – круче, чем бригада молдавских строителей!

Потолок сиял белизной, окна вымыты, на подоконниках герань, на полу вязанные крючком коврики, стол накрыт чистой скатертью, а печка не только побелена, так ещё и расписана вручную азербайджанскими народными узорами…

– По идее, тогда уж на завтрак у нас должна быть долма и мацони, – чуть удивился я, когда, одетый, умытый и причёсанный, наконец взял в руки ложку.

Бабка поставила передо мной тарелку обычной гречневой каши с грибами. Из-за печки на мгновение высунулся характерный нос заботливого домового, похоже, дяденька сделал себе пометку насчёт меню.

– Где остальные? У нас вчера вроде куча народу по горнице толкалась…

– Так Митеньку с маманей евонной я ещё в ночь из дому выпроводила. Пущай хоть разок под кровом отеческим переночует, родительнице своей радость доставит. Ты бы поговорил с ним, Никитушка…

– О чём?

– Дык, – чуть замялась Яга, – стыдится он её. Пообтесался, вишь, в городе, при отделении служит, хоть и младшим, да опером. Заявления пишет, книжки философские читать сподобился, платком пользуется, умом и культурою прирастает на глазах… А она что? Баба деревенская, простая, неграмотная, шумна да на затрещины скорая, ему и неудобно перед нами…