Генри Каттнер - Робот-зазнайка (авторский сборник) Страница 10

Не знаю, существует ли Фредди Лестер на самом деле. Быть может, и нет. Ясно одно — природе не под силу создать такое совершенство. Сейчас многие мужчины перекрашиваются в блондинов и выкладывают на лбу завитки, как у Фредди. Огромная проекция его лица скользит в круге света вверх и вниз по стенам зданий, поворачивается во все стороны, и женщины протягивают руки, чтобы коснуться ее, словно это лицо живого человека.

«Завтрак с Фредди! Гипнопедия — учитесь во сне! Курс читает Фредди! Покупайте акции «Райских кущ!»

Н-да. Дорога вырвалась из зоны молчания, и на меня обрушились слепящие огни и грохот Манхэттена. ПОКУПАЙ — ПОКУПАЙ — ПОКУПАЙ! — неустанно твердили бесчисленные разнообразные сочетания света, звука и ритма.

Она поднялась, когда я вошел. Ничего не сказала. У нее была новая прическа, по-новому подкрашено лицо, но я узнал бы ее где угодно — в тумане, в кромешной тьме, с закрытыми глазами. Потом она улыбнулась, и я увидел, что эти шесть лет ее все-таки изменили, и на миг мной овладели нерешительность и страх. Я вспомнил, как сразу после развода у меня на экране телевизора появилась женщина, загримированная под Айрин, похожая на нее как две капли воды. Она уговаривала меня застраховаться от рекламы.

Но сегодня, в день, которого, по сути дела-то, и нет, можно было не волноваться. Сегодня Междугодье, и денежная сделка считается законной, только если платишь наличными. Конечно, никакой закон не может защитить от того, чего сейчас опасался я, но для Айрин это неважно. И никогда не было важно. Не знаю, доходило ли до нее вообще, что я живой, настоящий человек. Всерьез, глубоко — вряд ли. Айрин — дитя своего мира. Как и я, впрочем.

— Нелегкий у нас будет разговор, — сказал я. — А разве сегодня считается? — возразила Айрин.

— Как знать, — ответил я.

Я подошел к серванту-автомату. — Выпьешь чего-нибудь?

— 7-12-Дж, — попросила Айрин, и я набрал на диске это сочетание.

В стакан полился розовый напиток. Я остановился на виски с содовой.

— Где ты пропадала? — спросил я. — Ты счастлива?

— Где? Как тебе сказать… одним словом, жизнь вроде чему-то меня научила. Счастлива ли? Да, очень. А ты?

Я отхлебнул виски.

— Я тоже. Весел, как птица небесная. Как Фредди Лестер.

Она еле заметно улыбнулась и пригубила розового коктейля.

— Ты меня слегка ревновал к Джерому Форету, помнишь, когда он был кумиром, до Фреди Лестера, — сказала она. — Ты еще расчесывал волосы на двойной пробор, как у Форета.

— Я поумнел, — ответил я. — Видишь — волосы не подкрашиваю, не завиваюсь. Ни под кого теперь не подделываюсь. А ведь ты меня тоже ревновала. По-моему, ты причесана, как Ниобе Гей.

Айрин пожала плечами.

— Проще согласиться на это, чем уговаривать парикмахера. И, может, я хотела тебе понравиться. Мне идет?

— Тебе — да. А на Ниобе Гей я особенно не засматриваюсь. И на Фредди Лестера тоже.

— У них и имена-то ужасные, правда? — сказала она.

Я не мог скрыть удивления.

— Ты изменилась, — заметил я. — Где же ты все-таки была?

Она отвела взгляд. Пока шел этот разговор, мы все время стояли поодаль друг от друга, каждый слегка опасался другого. Айрин посмотрела в окно и проговорила:

— Билл, последние пять лет я жила в «Райских кущах». На мгновение я замер. Потом взял свой стакан, отпил глоток и только тогда взглянул на Айрин. Теперь мне стало ясно, почему она изменилась. Я и прежде встречал женщин, которым довелось пожить в «Райских кущах».

— Тебя выселили? — спросил я.

Она отрицательно покачала головой.

— Пять лет — немало. Я получила свою порцию — и поняла, что ждала совсем другого. Теперь я сыта по горло. И вижу, я очень ошиблась, Билл. Не того мне надо.

— О «Райских кущах» я знаю из рекламы, — ответил я. — Я был уверен, что толку от них ждать нечего.

— Ты же всегда рассуждал здраво, не то что я, — кротко произнесла она. — Теперь я поняла — это не помогает. Но реклама так все расписывала.

— Ничто в жизни легко не дается. Свои заботы на чужие плечи не переложишь, никто за тебя в них разбираться не станет.

— Я и сама понимаю. Теперь. Видно, повзрослела. Но прийти к этому не просто. Нам ведь всем с колыбели одинаково штампуют мозги.

— А что прикажешь делать? — спросил я. — Ведь как-то надо жить. Спрос на товары упал до предела, производство сокращается с каждым днем. Хоть белье друг у друга бери в стирку, а то совсем пропадешь. Без броской, солидной рекламы денег не заработаешь. А зарабатывать нужно, черт побери. Денег просто ни на что не хватает, вот в чем суть.

— А ты — ты прилично зарабатываешь? — нерешительно спросила Айрин.

— Это предложение или просьба?

— Предложение, конечно. У меня есть средства.

— Жизнь в «Райских кущах» обходится недешево.

— А я пять лет назад купила акции «Компании по обслуживанию Луны» — и разбогатела на них.

— Отлично. У меня дела идут тоже неплохо, правда, я поистратился изрядно — застраховался от рекламы. Дорогое удовольствие, но того стоит. Теперь я спокойно прохожу по Таймс-сквер, даже если там в это время крутят звукочувствокинорекламу фирмы «Дым веселья».

— В «Райских кущах» реклама запрещена, — сказала Айрин.

— Не очень-то этому верь. Сейчас изобрели нечто вроде звукового лазера, он проникает сквозь стены и шепотом внушает тебе что угодно, пока ты спишь. Даже затычки не помогают. Наши кости служат проводником.

— В «Райских кущах» ты от этого огражден.

— А здесь — нет, — сказал я. — Что же ты покинула свою обитель?

— Может быть, стала взрослой.

— Может быть.

— Билл, — проговорила Айрин. — Билл, ты женился?

Я не ответил — раздался стук в окно: там порхала маленькая искусственная птица, она пыталась распластаться на стекле. В груди у нее был диск-присосок. Вероятно, еще какой-нибудь передатчик, ибо тотчас ясный и деловитый, отнюдь не птичий голос потребовал: «…и непременно отведайте помадки, непременно…» Стекло автоматически поляризовалось и отшвырнуло рекламную пташку.

— Нет, — сказал я. — Нет, Айрин. Не женился.

Взглянув на нее, я предложил: — Выйдем на балкон. — Дверь пропустила нас на балкон, и тут же включились защитные экраны. Денег они пожирают уйму, но их стоимость включена в мою страховую премию. Здесь было тихо. Особые системы улавливали вопли города, визг рекламы и сводили их на нет. Ультразвуковой аппарат сотрясал воздух так, что слепящие рекламные огни Нью-Йорка превращались в зыбкий поток бессмысленных пестрых пятен.

— А почему ты спрашиваешь, Айрин?

— Вот почему, — она обняла меня за шею и поцеловала. Потом отступила назад, ожидая, что за этим последует.

Я снова повторил:

— Почему, Айрин?

— Все прошло, Билл? — промолвила она еле слышно. — Ничего уже не вернуть?

— Не знаю, — ответил я. — Господи, ничего я не знаю.

И знать не хочу — страшно. Страх, меня терзал страх. Никакой уверенности — ни в чем. Мы выросли в мире купли и продажи, и где нам теперь знать, что настоящее, а что нет.

Я внезапно протянул руку к пульту управления, и экраны отключились. И тотчас же пестрые полосы свились в кричащие слова; выписанные ньюколором, они горят одинаково ярко и ночью и днем. ЕШЬ — ПЕЙ РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ! С минуту эти призывы вспыхивали в полном безмолвии, потом отключился звуковой барьер и в тишину ворвались вопли: ЕШЬ — ПЕЙ — РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ! ЕШЬ — ПЕЙ — РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ! БУДЬ КРАСИВЫМ! БУДЬ ЗДОРОВЫМ! ЧАРУЙ — ТОРЖЕСТВУЙ — БОГАТЕЙ — ОЧАРОВАНИЕ — СЛАВА! ДЫМ ВЕСЕЛЬЯ! ПОМАДКА! ЯСТВА МАРСА! СПЕШИСПЕШИСПЕШИСПЕШИСПЕШИСПЕШИ! НИОБЕ ГЕЙ ГОВОРИТ — ФРЕДИ ЛЕСТЕР ПОКАЗЫВАЕТ — В «РАЙСКИХ КУЩАХ» ТЕБЯ ЖДЕТ СЧАСТЬЕ! ЕШЬ — ПЕЙ — РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ. ЕШЬ — ПЕЙ — РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ! ПОКУПАЙПОКУПАЙПОКУПАЙ!

Айрин вдруг стала меня трясти, и лишь тогда, глянув в ее побелевшее лицо, я понял, что она кричит, а вокруг в упорном, неотвязном гипнотическом вихре красок бушевало создание лучших психологов земли сверхреклама, которая хватает тебя за горло и выдирает у тебя последний цент, потому что в мире больше не хватает денег. Я обнял одной рукой Айрин, а другой снова включил экраны. Мы были оба как пьяные. Вообще-то говоря, реклама не обязательно тебя так ошарашивает. Но, если ты выведен из душевного равновесия, она представляет реальную опасность. Реклама ведь воздействует на душу, на чувства. Она всегда отыщет уязвимое место. Она избирает мишенью самые сокровенные твои желания.

— Успокойся, — сказал я. — Все хорошо, все, все хорошо. Смотри. Экраны включены. Эта дьявольщина сюда больше не прорвется. Только в детстве это очень худо. У тебя еще нет защитной реакции, и тебе на определенный лад штампуют мозги. Не плачь, Айрин. Пойдем в комнату.

Я нацедил еще по бокалу себе и Айрин. Она плакала, не в силах успокоиться, а я говорил, говорил без умолку.