Дмитрий Шатилов - Изобретатель смысла Страница 10

Перфекта молча смерила его взглядом, и Гиркас вдруг понял, насколько холодной и жёсткой она может быть, если захочет. Дружелюбное её лицо сменилось каменной маской, а глаза, глубокие и тёплые, словно заледенели.

К счастью, длилось это лишь мгновение.

– Если в двух словах, – заговорила Седьмая необычайно мягко, – мне требуется от вас вот что. Как Дун Сотелейнен, вы пользуетесь у конгаров определённым уважением…

– Ну, это как сказать, – буркнул Гиркас.

– Неважно, заслуживаете ли уважение вы лично. Значение имеет то, что должность, которую вы занимаете – почётная и гарантирующая определённую безопасность даже в военное время. В сущности, от вас требуется немногое: сопровождать меня на Торакайскую бойню, где я рассчитываю найти пропавшую сестру. Справитесь с этим?

– А оплата? – спросил Гиркас.

Перфекта подняла брови.

– Оплата? – переспросила она. – Разве Дун Сотелейнен требует оплаты за свои услуги?

– Ну-у, – замялся Гиркас. – Я не это имел в виду… Понимаете ли…

Он мялся, переступал с ноги на ногу, руки его хватали воротничок рубашки, словно ему было нечем дышать, но самый страшный провал в его жизни просто не мог не произойти. Самая страшная его тайна должна была вылезти наружу.

– Гиркас, – сказала перфекта спокойно, – скажите мне, каковы обязанности Дун Сотелейнена? Только, пожалуйста, не надо врать.

Сперва Гиркас сказал «уф».

Потом он сказал «ох».

Наконец, он покраснел и уставился в пол.

– Вы не знаете, – констатировала перфекта. – Что ж, этого следовало ожидать. Почему-то я поняла это сразу, как только вас увидела. Гиркас, неужели вам не стыдно?

Гиркас молчал. Стыдно ему не было, но хотелось, чтобы перфекта побыстрее ушла и оставила его в покое. «Думай о шкафе, – велел он себе. – Шкаф, тёплый, удобный шкаф. Сейчас она уйдёт, и я допью портвейн и съем бутерброд с копчёной рыбой».

Бутерброд ждал его в шкафу, но и перфекта ждала тоже, и она оказалась упорнее.

– Нет, – сказал он. – Мне не стыдно. Я перепробовал чёртову кучу работ и ни на одной не задерживался дольше полугода. Что мне – застрелиться, если я ни на что не гожусь?

Он подождал, не ответит ли перфекта, но та молчала и глядела на него спокойными карими глазами, не осуждая, но и не поощряя рассказывать. Просто ждала.

– Знаете, – сказал он, набравшись смелости, – может быть, я и не знаю, что должен делать Дун Сотелейнен, но это первая работа, на которой я делал хоть что-нибудь! Ко мне приходили конгары, я выслушивал их, шёл и что-то говорил. Не знаю, слушали они меня или нет, но это было что-то!

Говоря это, Гиркас почувствовал, что в глубине его разгорается давно забытое чувство: праведный гнев. Давно он не злился ни на кого всерьёз – с тех пор, как рабочие котельной застукали его за просмотром порножурнала. Кажется, над ним месяц потешались из-за того, что он, вроде бы нормальный парень (пусть и конгар), до сих пор ни разу не был с женщиной.

Да, Гиркас почувствовал себя злым, очень злым. Глаза его сузились, рот перекосился, и он, сделав паузу, заговорил тяжёлым сдавленным голосом.

– На чем я остановился? Ах, да, на работе. Работал я спокойненько, горя не знал, и тут приходите вы – красивая, с вечными ценностями и рассказом, трогающим до глубины сердца – и попрекаете тем, что я, дескать, не знаю, в чём заключаются мои обязанности! Мало того, вы ждёте, чтобы я по первому требованию бросился за вами и таскал для вас каштаны из огня! Да как бы не так! Где это написано, что я обязан вам помочь? Где? Ах, да, это следует из ваших нравственных принципов! «Помогай другому, и тебе помогут!», да? Ну, так вот: мне никто никогда не помогал! Да-да, никто! Даже эта работа – подачка! И с чего это, спрашивается, я должен помогать вам? По какой такой причине? А? А?

Это, конечно, была ложь. Дядя, устроивший его на должность Дун Сотелейнена, любил его, пусть и по-своему, да я и во время оно подыскал Гиркасу по дружбе пару мест. Но такой уж был он человек, что не мог жить без мелодрамы, и, натешившись вдоволь своим гневом, частенько переходил от негодования к восхвалению собственной особы, как делают все конгары.

Случилось так и на этот раз. Выпалив тираду, Гиркас отдышался, вытер со лба выступивший пот и заговорил спокойнее:

– А самое страшное, что вы, милая, совершенно не знаете конгаров! Вам кажется, будто стоит хорошенько попросить, и они помогут вам отыскать эту самую Восьмую, да ещё и преподнесут вам её на блюдечке! Трижды ха! Хороший я Дун Сотелейнен или плохой, но конгаров знаю получше вас! Во-первых, твари это зловредные и подлые, а если взять того же Конкаса, моего слугу, то ещё и вонючие!

– А во-вторых? – улыбнулась перфекта. Её, женщину мудрую и опытную, не мог не забавлять этот человечек, который, повинуясь непонятным импульсам, кидался из крайности в крайность.

– Во-вторых, все они, как один, мерзавцы, и способны на любое коварство!

– То есть без вас мне никак не обойтись?

– Конечно! – выпалил Гиркас и замер в ожидании ответа. Вид у него в этот момент был преглупый.

– Значит, договорились, – сказала Седьмая. – Теперь слушайте мой план. Отъезжаем мы завтра…

– Завтра? – переспросил Гиркас, – Нет, завтра я не могу. Я должен… У меня много дел!

– Завтра, – повторила перфекта. – Мы отъезжаем завтра.

– Ну, хорошо.

– В десять часов утра.

– Это слишком рано! Я не могу так!

– В Дипгородке мы должны быть к вечеру. Там нас встретит военный комиссар Торакайской бойни, которому я отправила письмо. Будем надеяться, – вздохнула перфекта, – что он окажется приличным человеком, не то, что…

И вновь Гиркас взвился на дыбы:

– Не то, что я? – чуть ли не закричал он. – Вы хотели сказать: не то, что я?!

– Да, – ответила Седьмая. – Я хотела сказать: не то, что вы. Раз мы с вами отправляемся в опасное путешествие, давайте будем друг с другом честны. Вы – совсем не тот человек, которого я хотела бы видеть на своей стороне. Вы неряшливы, истеричны, невежественны и грубы. Когда я увидела вас впервые, я подумала, что вы – конгар. Тем не менее, вы вполне можете сыграть свою роль. Ничего страшного, что вы не знаете, кто такой Дун Сотелейнен и что он должен делать. Большая Одиссеева книга говорит, что и сами конгары затрудняются сказать, кто это и какова его роль. Говорит она, правда, и о том, что любой, кто пытается выяснить у конгаров правду о Дун Сотелейнене, сам Дун Сотелейненом являться не может – поэтому держите язык за зубами, хорошо?

– Договорились, – мрачно сказал Гиркас. Запрет чесать языком пришёлся ему не по вкусу. Недаром он звался Гиркасом, что буквально в переводе с конгарского значит «большой рот». Трепло, если по-простому.

– Далее, – продолжила перфекта. – Во время путешествия я требую, чтобы вы:

А) не пили ничего крепче чая,

Б) как можно чаще мылись,

В) каждый день меняли нижнее бельё.

Всё остальное за вас сделает ваша должность. Вы поняли, Гиркас? Теперь об оплате. Больших денег я вам заплатить не смогу, предупреждаю сразу. Десять тысяч драхм вас устроит?

– Двадцать, – сказал Гиркас.

– Пять.

– Ну, хотя бы пятнадцать?

– Три. Помните, Дун Сотелейнен обязан работать бесплатно!

– Дайте мне хотя бы пять, вы же предлагали!

– Договорились, – перфекта вновь улыбнулась, на этот раз – устало. Глядя на её бесконечно красивое лицо, Гиркас вдруг отчетливо понял, какого напряжения стоил ей этот разговор. А ведь впереди её ждут конгары, ужасные, отвратительные, грубые конгары! И всё-таки, какая у неё грудь…

– Хорошо, – сказала перфекта, – я рада, что мы пришли к соглашению. Перед тем, как я уйду, могу я попросить вас о маленьком одолжении?

– Конечно, – встрепенулся Гиркас. – Что угодно!

– Дайте лист бумаги.

Гиркас обшарил все ящики стола, заглянул в шкаф и, наконец, не выдержав, крикнул:

– Конкас! Конкас, где ты, чёрт бы тебя побрал?

– Здесь, – раздался из прихожей голос Конкаса, сиплый после сна. – Чего тебе?

– Где бумага?

– Там!

Следуя этому сомнительному указанию, Гиркас пошарил на подоконнике и извлёк из-под горшка с геранью серую четвертушку бумаги.

– Я хочу написать вам записку, – сказала перфекта. – А то вдруг после моего ухода вы вновь спрячетесь в шкаф… Не подсматривайте, не надо. Вот, готово. А теперь – до встречи, жду вас на вокзале в десять утра. Постарайтесь не опоздать, пожалуйста.

Проводив перфекту, Гиркас некоторое время стоял в коридоре. Зеркало по-прежнему показывало не цивилизованного землянина в расцвете сил, а конгара, побитого жизнью.

– Ну-ка, посмотрим, – сказал Гиркас и развернул записку. Вот что там было написано:

Держу пари, что вы прочли это сразу после моего ухода. Думаю также, что вы уже плюнули и на меня и на мою просьбу, а завтра решили весь день пробездельничать. Так? Ну, конечно, так! В таком случае, напоминаю: ЗАВТРА НА ВОКЗАЛЕ, В 10:00, И ПРОШУ НЕ ОПАЗДЫВАТЬ! Помните, у нас с вами уговор! Пять тысяч драхм на дороге не валяются!