Сватоплук Чех - Путешествия пана Броучека Страница 11

При этих словах селенит выпятил грудь и раскинул руки, как это делают в начале выступления канатоходцы, когда многообещающей позой желают продемонстрировать публике эластичную упругость своего тела; и пан Броучек действительно поразился грациозной гибкости изящного, легкого словно перышко незнакомца, который, казалось, пренебрегал любой опорой и словно бы плавно парил в воздухе.

Все вышеизложенное бесповоротно кладет конец давним спорам ученых относительно жизни на Луне; теперь вместо фантастических и во многом смехотворных домыслов мы располагаем неопровержимыми фактами. Луна — не мертвый шлак, как утверждали одни, и жизнь на ней вовсе не проблематичная, теплящаяся лишь на дне сферических морей и в пустотах недр примитивная жизнь, наличие которой допускали другие. Отнюдь! Вся поверхность Луны задрапирована в богатые покровы сказочной растительности, и обитают здесь высокоразвитые, разумные и тонко чувствующие существа. Последние не имеют ничего общего ни с великанами пифагорейцев, ни с уродливыми карликами новоявленных выдумщиков; они точно такого же роста и такого же сложения, как и люди, и отличаются от нас лишь благородством облика да воздушной легкостью, невесомостью своего субтильного, грациозного тела.

— Этот налет телесности, — продолжал обитатель Луны, — требует к себе так мало внимания, что мы имеем возможность посвятить почти всю свою жизнь нашей возвышенной душе, предаваясь лишь чистым духовным наслаждениям и служа светлым идеалам. Сколь бездуховна и груба в сравнении с нашей жизнью ваша, земная! Мы о ней довольно хорошо осведомлены. Вследствие большего размера Земли, а также благодаря нашим телескопам, намного превосходящим земные, и большей, чем у землян, остроте зрения, мы довольно отчетливо можем наблюдать наиболее выдающиеся деяния обитателей Земли и перемещения их масс, и на этой основе наш более изощренный разум способен составить достаточно полное представление о вашей жизни, которую вы посвящаете главным образом будничным заботам или удовлетворению низменных страстей и которую лишь иногда озаряет отблеск идеального мира. Я не знаю, какая сила перенесла тебя на Луну, но несомненно одно: ты удостоился редчайшего отличья, ибо. это переселение тебя возвышает. Быть может, ты избранник Духа Вселенной, возложившего на тебя великую миссию познать исполненную духовности лунную жизнь и по возвращении на Землю стать провозвестником и ревнителем благородных идеалов. А если ты туда не вернешься, — благодари судьбу, что хотя бы ты сам имеешь возможность очиститься от скверны и возвысить свою грубую земную сущность под благотворными лучами добра и красоты.

Такая перспектива отнюдь не воодушевила пана Броучека. Жизнь, которую он вел на Земле, вполне его устраивала, и высокие материи, выходившие за рамки каждодневных удовольствий, нисколько его не прельщали. Сытного обеда, хорошей выпивки и надлежащего комфорта ему вполне хватало, чтобы чувствовать себя на Земле счастливым. Его домашняя библиотечка включала в себя лишь такие сочинения, которые погружают читателя в состояние блаженного покоя, не заставляя волноваться и переживать. О поэтах он отзывался не иначе как с саркастической усмешкой, а в театре, который посещал раз в сто лет, любил лишь фривольные фарсы да бравурные оперетки с роскошными декорациями и большим кордебалетом. Эпикуреец по натуре, он не понимал, как можно горячиться из-за вещей, которых нельзя ни видеть, ни осязать, и его бросило в дрожь при одной только мысли, что ему придется отказаться от земных благ ради платонических услад чистого духа.

Обитатель Луны принял его молчание за свидетельство радостного волнения и благосклонно заключил свою речь:

— По всей видимости, я первый лунянин, который встретился с тобой, и я рассматриваю это как повеление свыше стать твоим провожатым по Луне и твоим наставником на стезе к идеальной жизни. Как ни сильно во мне отвращение к твоему варварскому обличью, сострадание, которое я испытываю к тебе, жалкое, убогое создание, еще сильнее! Даже на самое презренное из живых существ распространяется вечная Любовь и беспредельное Милосердие.

Его речь прервалась рыданиями, и потоки слез заструились по бледному лицу, каковое чувствительный селенит надолго погрузил в уже упоминавшуюся загадочную простыню.

— Покорно благодарю, — сказал наш растроганный герой и подумал: «Кажется, у этого лунянина необычайно доброе и мягкое сердце».

— Итак, землянин, поднимайся наверх и следуй за мной! — пригласил его селенит.

Пан домовладелец выбрался из кратера и восхитился открывшейся его глазам картиной.

Вокруг простиралась поистине сказочная, волшебно освещенная местность.

Как были бы посрамлены ученые мужи, если бы увидела доподлинный лунный пейзаж, который они рисуют нам как безжизненную, каменистую пустыню без малейшего намека на плодородный почвенный слой, начисто лишенную растительности, испещренную бесчисленными кратерами потухших вулканов, изрезанную глубокими трещинами и окруженную дикими громадами совершенно голых скалистых гор, которые грозно вздымают к небу свои причудливые, не увенчанные ни единым деревцом, не увлажняемые ни единым ручейком, не оживляемые ни единой травинкой отвесные кручи, гребни, вершины и пики! Пейзаж, за которым они милостиво признают лишь некоторую экзотичность, обусловленную всевозможными фантастическими образованиями и ослепительными красками различных вулканических пород.

В действительности же… Как жаль, что на Луну попал именно пан Броучек, абсолютно лишенный поэтической жилки! Как жаль, что я не поэт божией милостью, чтобы в тускло-прозаическом и несвязном рассказе Броучека уловить хотя бы слабый отсвет увиденной им чарующей красоты!

Увы, не остается ничего иного, как предоставить читателю самому дорисовать в воображении ту картину, которую я попытаюсь в нижеследующих строках бегло набросать неумелой рукой.

Местность, по которой направили свои стопы наш герой с обитателем Луны, была озарена необычным, невыразимо прекрасным магическим светом, превосходящим все, чего в области колористических эффектов достигли на своих полотнах бессмертные мастера.

Уже одного этого освещения было бы достаточно, чтобы даже самому заурядному пейзажу придать волшебное очарование. Здесь же, в волшебной игре светотени, вашим глазам представали такие причудливые формы и краски, какими на Земле даже буйная тропическая природа не пленяет человеческого взора. Серебристые стволы, увенчанные пышными кронами из огромных, прихотливой формы, изумрудных листьев: перистых зубчатых, складчатых; лианы, все обвивавшие наподобие малахитовых и сапфировых змей; цветы точь-в-точь огромные бабочки и бабочки, в точности похожие на огромные цветы; отливающий перламутром воздух; фиолетовые и оранжевые тени в рощах, где пылают рубиновые грибы величиной с деревенскую хижину; опаловые заводи с гигантскими аметистовыми розетками сказочных водяных лилий; янтарное марево, вдали переходящее в ультрамариновую дымку, в которой исчезает топазовый горизонт…

Нет! Я откладываю в сторону убогую кисть. Вижу, меня хватило лишь на то, чтобы обрисовать самый обыкновенный земной пейзаж. Почитайте наших поэтов, и вы убедитесь, что отливающий перламутром воздух, опаловую воду и топазовый горизонт они ухитряются находить в самых прозаических уголках Чехии.

— У-у-У, вот это красотища! — даже пан Броучек не смог сдержать восхищения.

— О божественная природа, — восторженно воскликнул обитатель Луны, — в пыли пресмыкаюсь перед тобой, извечный источник непреходящей красоты. О досточтимая матерь всего живого, в слезах безграничной признательности лобызаю край твоей королевской мантии…

Селенит пал на колени и, содрогаясь от рыданий, принялся исступленно целовать траву. Пан Броучек решил было, что перед ним — сумасшедший, и с облегчением вздохнул, когда этот внушавший опасения взрыв восторга благополучно улегся.

Они двинулись дальше, любуясь великолепным пейважем. Собственно, ни о какой ходьбе в земном смысле этого слова говорить не приходится. Селенит взял в руки арфу и, исторгая из серебристых струн сладкозвучную мелодию, начал подпрыгивать в такт, перемещаясь легкими танцевальными шажками, что делало его похожим на царя Давида, пляшущего среди ликующей толпы. Крылатый конь, которого он вел за серебряную уздечку, тоже скакал за ним в такт, причем весьма грациозно. Пану Броучеку поневоле пришлось скакать вместе с ними, но его танец не подчинялся никакому ритму и в нем не было и следа того ласкающего глаз изящества, с каким трусил провожатый.

— Красота пронизывает все, даже самые будничные проявления нашей жизни, — пояснял селенит, — каждое наше движение выверено по законам эстетики. Поэтому и ходьба наша преображается в ритмический танец, сопровождаемый соответствующей музыкой.