Александр Экштейн - Око вселенной Страница 11

— Ну, кажется, все, — Ксюша Мармик вытерла ладони о свитер Саши Углокамушкина в районе живота, — система к внедрению готова, если, конечно, Лаперуза ничего не напутал.

— Лаперуза не напутал, — буркнул Толик. — Если кусок кирпича действительно принес то, что я думаю, то есть спутниково-лазерные усилители и дополнительный катализатор мощности, то нам впору бункером для работы обзаводиться. Кстати, Углокамушкин, где ты взял эту технику, в магазине такую не купишь, ты не шпион, случайно?

— Нет, — лаконично ответил Саша, — я куда серьезнее шпиона, лучше не спрашивай, а то мне врать придется.

— Да ты уже врешь. — Ксюша стояла перед зеркалом и пририсовывала косметической гуашью «Золотая пыль» новую змейку. — «Серьезней шпиона», — передразнила она Сашу. — Ты на себя в зеркало посмотри, баран-бараном, знакомишься с кем попало. СПИДа мне еще в семье не хватало.

— С чего ты взяла? — Саша с интересом прислушался к аналитическим репликам Ксюши Мармик.

— От тебя одеколоном «69» за версту несет, — объяснила Ксюша, подходя к Саше, — а им только гомики прыскаются.

Саша хотел рассказать о спасенном им молодом человеке, но вздрогнул и еле слышно прошептал, глядя на сидящего в кресле Лаперузу:

— Е-моё, блин, Толик!

— Толя-яаа!!! Толечка-а, родной, что случилось? — в ужасе воскликнула Ксюша.

В кресле перед новосконструированной компьютерной системой доморощенно-лазерно-спутниковой мощности, положив аристократическую драгоценно-аномальную руку на колено, сидел длинноволосый безбородый старик с хорошо угадываемыми чертами лица Толика Лаперузы, но уже огрубевшими от многолетней жизни. Старик медленно приподнял вторую руку и, положив ее, как благословение, на голову рыдающей взахлеб Ксюши, стоящей перед ним на коленях, улыбнулся:

— Я — не Толик Лаперуза, я его Ка, вынужденный стать зримым незримый двойник, проживающий за один год вашего времени три своих. Я призван охранять его после смерти и поэтому должен умереть гораздо раньше. Я должен быть ликом на его саркофаге, в нем душа фараона, он уже умирал много раз.

«Точно, — едва уловимый шепот непонятого пророческого предположения прозвучал в мыслях Саши Углокамушкина, — древнеегипетский аспект Москвы, Эванхамон, Египет, Киев, Рим, хазаро-иудейский ритм России».

— А где Толя? — всхлипывая, спросила Ксюша Мармик. — Он живой?

— Как видишь, — успокоил ее старик, хотя было непонятно, что он имел в виду. — Я передал ему опыт руки. — Он оторвал от колена руку с ногтями стоимостью в несколько миллионов долларов и показал Ксюше. — Ибо с этим, — он указал на компьютер, — шутить нельзя. Рука власти досталась ему по недосмотру, а это — титул, и поэтому я обязан опекать его в настоящем, находясь в прошлом.

— А мы и не шутим, — начала было оправдываться Ксюша и тут же завизжала: — Дедушка! Что с вами?

Старик стал молочно-бледным, черты лица начали мгновенно меняться, потом оно порозовело и снова стало лицом Толика Лаперузы.

— Мармик, — Толик взъерошил Ксюшины волосы, — я понимаю, что ты меня боготворишь, но зачем так пафосно, на коленях? Встань!

— Я не феминистка, — Ксюша Мармик переменила позу и просто села на пол. — У нас же семья. — И уточнила: — Шведско-московская, матриархальная.

Глава десятая

В московском марте есть лишь одна симпатичная деталь — близость лета. Все остальное, включая расположенный рядом авитаминозный апрель и психически неуравновешенный май, лишь предисловие к нему. Подполковник Абрамкин вышел из здания министерства внутренних дел полковником и, уже в который раз за последнее время, удивился непредсказуемости, так сказать, возрастания своей служебной карьеры…

После того, как Радецкий, «Гастролер», настоял на этапе в Москву вместе с ним Абрамкина, в жизни второго произошло много событий. Во-первых, этапирование из таганрогской тюрьмы в Москву производилось более чем странно: его чин-чином оформили, выдали сухой паек, отдали прошедшую через тюремную стирку и прожарку от вшей камуфляжную одежду, в которой задержали в плавнях, сдали под расписку, вручив сопроводительные документы Абрамкина прибывшим из Москвы следователям странной юридической ориентации, и доставили на автозаке к трапу ТУ-154М, вылетевшему в Москву из местного ВИП-аэропорта на территории авиационного завода имени Бериева. «Гастролер» уже был в салоне и без наручников, его привезли на служебной машине начальника тюрьмы следователи. Перед трапом Абрамкина встречал «конвой» в количестве одного человека в черном костюме с галстуком и разозленным лицом. С подполковника сняли наручники и, передав его в руки раздосадованного москвича, Таганрог, в лице тюремной администрации, отстранился от Абрамкина. Автозак фыркнул и уехал.

— Что стоишь, как сооружение для отпугивания птиц? — упрекнул Абрамкина московский «конвойный» и пошел по трапу вверх, махнув рукой подполковнику: — Иди за мной, полетаем над родиной.

Во-вторых, сразу же после взлета Абрамкину сунули в руки все сопроводительные документы, выданные таганрогским СИЗО, и перестали обращать на него внимание, оставив на попечение стюардессы, красивой дамы лет тридцати пяти. Первые пять минут, проходя мимо Абрамкина, она бросала в его сторону испуганные взгляды, затем в этих взглядах появилось сочувствие, слишком жалко выглядел подполковник, робко поджавший ноги и ссутулившийся на краешке кресла возле иллюминатора. Затем она принесла ему не предусмотренный в рейсе обильный завтрак: холодную запеченную курицу, четыре тоста с маслом и джемом, два круто сваренных яйца и горячий кофе. В итоге, она села рядом в кресло и внимательно выслушала его рассказ о том, как он, Абрамкин, трое суток шел к цели среди болот и змей в камышовых плавнях дикого Азовского взморья, как питался ужами и кореньями, как был оклеветан завистниками и брошен в казематы пенитенциарной системы. И вот теперь, — на этом месте Абрамкин вскинул голову и пристально, словно предвидя скорый бой, посмотрел в глубь салона, — его переправляют на Лубянку, ибо он сумел узнать слишком многое, то, чего не должен был знать. В конце повествования и рейса глаза стюардессы подозрительно покраснели и влажно поблескивали, а подполковник Абрамкин был укутан в клетчатый шерстяной плед и держал, с грустным интересом глядя на стюардессу, в руке рюмку с коньяком.

В аэропорту Внуково дело приняло совсем уже неожиданный поворот. Сразу после посадки Абрамкин, покинутый занявшейся профессиональными обязанностями стюардессой, поспешил на выход вслед за «Гастролером» и своими странными «конвойными», которые, проговорив между собой всю дорогу, не обращали на него внимания.

— Удачи вам и счастья, — пожелала ему на выходе стюардесса.

— Ага, — кивнул головой подполковник, боясь отстать от своих тюремщиков, — спасибо, дорогая.

Далее события приняли катастрофический характер. «Гастролер» и московский «конвой» подождали его у входа в аэропорт со стороны летного поля, вывели на площадь перед ним, сунули в руку какую-то бумажку, сели в черную «ауди» и уехали, оставив Абрамкина возле указателя «Москва — 26 км.»…

Дул мартовский ветер. Мокрое шоссе, грязные сугробы и виднеющийся неподалеку поселок были похожи на кем-то начатую и недописанную картину самоубийства. Абрамкин шел по обочине в сторону Москвы. На нем были ботинки рейнджер без шнурков, их заменяла алюминиевая проволока посередине шнуровки, камуфляжные штаны доходили всего лишь до середины щиколоток, такая же куртка без пуговиц с рукавами, напоминающими удлиненную безрукавку, а на голове топорщилось, пропущенное через зной тюремной прожарки и раствор хлорки, полевое офицерское кепи. Вид у подполковника был частично военный, частично военнопленный. В бумажке, которую ему сунули в руку бросившие его москвичи, говорилось, что уголовное дело против него прекращено «в связи с отсутствием улик и состава преступления». Судя по форме, эксклюзивную справку об освобождении написали прямо в самолете, и, видимо, сам «Гастролер». Печать на справке еще та, круглая и гербовая: по окружности надпись «ГШ ГРУ», а в центре изображение летучей мыши. Абрамкин порвал эту справку и выбросил, развеяв по ветру, но сопроводительные документы из Таганрогского СИЗО сохранил, крепко прижимая папку к груди. Так и шел по обочине шоссе к Москве, слегка пригибая голову под ветром. Автомобили шарахались от него, когда он пытался остановить попутку, а встречные машины испуганно, словно возле знакомой пришоссейной могилы, сигналили. Темнело, впереди уже виднелось электрическое зарево Москвы. Неожиданно рядом с ним поравнялся «БМВ-525» и, мигнув подфарниками, остановился. Подполковник на всякий случай отскочил в сторону, проваливаясь по колено в рыхлый заобочинный снег. Дверца со стороны водительского места распахнулась, и на шоссе выпорхнула стюардесса. Она обежала «БМВ» спереди и, протянув руку подполковнику, торопливо произнесла: