Александр Домовец - Московская дева Страница 12

Оставалось выяснить, каким образом этот скучный заурядный человек сыграл роковую роль в судьбе перепетуевских чиновников. А то, что он её так или иначе сыграл, не вызывало сомнения…

Назавтра, после приёма у ВРИО градоначальника, Шлагбамм поздним вечером вышел из дома и, оглянувшись, неторопливо зашагал прямиком в дубовую рощу, начинавшуюся чуть ли не за порогом дома. За спиной у одетого в тренировочный костюм Арнольда Ивановича висел рюкзак. Уже стемнело, и первые звезды робко перемигивались на густо-синем небосклоне. Дубы-колдуны под ласковым натиском тёплого ветра таинственно переговаривались шелестом листьев. Разговор, надо полагать, шёл о своём, о растительном. С недалёкого болота неслось томное лягушачье кваканье.

В другой ситуации прелесть перепетуевской природы не оставила бы меня равнодушным. Умилился бы я, упал в траву, нашёл на небе ковш Большой Медведицы, и сладко возмечтал о Танечке Фроловой из отдела кадров… Но до того ли сейчас? Мы с Сашей Кирилловым, затянутые в камуфляж, по-пластунски следовали за Шлагбаммом. В очках-биноклях ночного видения, полученных под расписку в административно-хозяйственном отделе, силуэт фигуранта рисовался в серо-зелёных тонах и был хорошо заметен. Шансов скрыться от нас у него не имелось. Не подозревая о слежке, он и не пытался.

Несмотря на темноту, Шлагбамм уверенно шагал по лесной тропинке, хрустя валежником, и лишь время от времени подсвечивал себе фонариком под ноги. Спустя четверть часа я вдруг с изумлением начал догадываться, куда лежит его путь. А ещё через десять минут, когда Арнольд Иванович вышел на небольшую полянку, догадка подтвердилась.

Посреди поляны стояла чёрная покосившаяся изба, освещённая синеватым лунным светом.

Покажите мне в Перепетуеве хотя бы одного человека, который не знал этой избы! И уж точно не нашёлся бы смельчак, рискнувший приблизиться к ней ночной порою. Слишком темной была легенда, связанная с этим местом.

Перепетуевские старожилы рассказывали, что лет сто с лишним назад здесь поселился какой-то старообрядец. Откуда пришёл, – неведомо, почему местный помещик-самодур дал построиться в своих угодьях, – непонятно… Ладно. Старообрядец поставил избу и стал жить. Кормился охотой, рыбалкой, ягодно-грибным промыслом. Но главное – большой был знаток лекарственных трав, которые собирал по всему лесу…

Это теперь Перепетуев – маленький город, а раньше это была большая деревня. И хотя старообрядец с деревенскими не очень-то знался, они сами протоптали к нему дорожку. Земской больнице и вечно пьяному доктору доверяли слабо, а снадобья травника помогали почти от любой хвори. К лесному аптекарю мало-помалу привыкли, хотя относились не без опаски. Возможно потому, что вид у него был разбойничий: ростом под притолоку, в плечах косая сажень, чёрная с проседью бородища в полгруди. И жена под стать – худая, высокая, с недобрым прищуром ярко-зелёных глаз. Что касается четверых сыновей-погодков, то маленькие оборванцы и вовсе держали в страхе всю окрестную детвору.

И стали замечать перепетуевские мужики и бабы связанные с травником-старообрядцем странности. Стоило кому-нибудь его самого или домочадцев обидеть, как через короткое время с обидчиком случалась какая-нибудь напасть. Вот, к примеру, недоплатил Демид Селедкин за мизим-траву, а спустя неделю ногу сломал. Или, скажем, поругалась жена травника в деревенской лавке с Хавроньей Дулиной, и та – глядь! – через несколько дней начала стремительно лысеть… И всё в этом духе. А уж когда помещик-самодур, потребовавший со старообрядца оброк, дотла проигрался в уездном городе и почти застрелился (к счастью, промазал), перепетуевцы окончательно поняли: дело нечисто. И гурьбой повалили вглубь дубравы, к избе старообрядца, – выселять…

Да не тут-то было! Зевая и почёсываясь, травник вышел на крыльцо. Из-за плеча кошачьим взглядом зыркала жена-оглобля. Детишки-оторвы строили перепетуевцам глумливые рожи. Травник недобро уставился на толпу. Сдвинул косматые брови. «Ну, вы чаво, мужики?» – громовым голосом спросил он. «Чаво, чаво… Вали отседова, колдовская морда! Вали, откуда пришёл! А то отлинчуем на раз!» – загудела толпа. Травник сделал непристойный жест, проклял Перепетуев и граждан его до десятого колена, с чем и заперся в избе со всем семейством. Оскорблённые перепетуевцы кинулись на штурм…

Попробовали поджечь избу – не горела, проклятая. Попробовали вышибить дверь – не вышибалась, хоть плачь. Ситуация изменилась лишь когда местный батюшка с иконой наперевес вышел к избе и принялся с молитвой кропить углы святой водой. Вот тут изба вздрогнула, покосилась, а из трубы повалил густой чёрный дым. Дверь с угрожающим скрипом раскрылась настежь. Но когда разъярённая толпа ворвалась внутрь, выяснилось, что линчевать некого. Колдун вместе с домочадцами исчез. Должно быть, вылетели в трубу…

Разочарованная толпа приступила к внутреннему погрому. Но… «Вы чаво, мужики?» – жутко завопил вдруг поваленный стол. «Вы чаво?» – гневно взвыла раздираемая на доски лавка. «Чаво?» – угрожающе прохрипела печь, из которой выломали первый кирпич. Толпа в страхе бежала… А изба так и осталась стоять на поляне посреди дубравы. И что интересно: почти полтора века прошло, а и поныне стоит, окаянная, не берут её столетия…

Всю эту историю можно считать простым фольклором. Но факт остаётся фактом: проклятому колдуном Перепетуеву с тех пор отчаянно не везло. Ну, в самом деле…

Торгово-промышленный подъем, а также серебряный век поэзии, охватившие Россию на стыке девятнадцатого-двадцатого веков, прошли стороной. Стихов здесь отродясь не писали и не читали, а что касается экономики, то развивались только исконные промыслы: засолка грибов, скорняжное и бондарное производство, самогоноварение.

Вскоре после октябрьского переворота в Перепетуев нагрянул продотряд. Командовавший им комиссар в кожанке на глазок маузера определил, что треть перепетуевцев – кулаки, ещё треть подкулачники, и лишь оставшуюся треть можно не расстреливать. Продотрядовцы прошли по деревенским улицам и переулкам, реквизируя всё, на что падал взгляд: скотину, хлеб, имущество. Робкие попытки перепетуевцев протестовать были встречены пулемётным огнём…

Про коллективизацию лучше и не вспоминать. В колхоз имени товарища Мавзолея загнали всех от мала до велика. «Таперича у нас всё общее», – заявил на собрании председатель Василий Громовой, алчно поглядывая на чужих жён. За что и был вскоре найден в лесу с проломленным черепом… Уездная газета посвятила павшему прочувственный некролог со словами о жертвах классовой борьбы, а приехавшие энкавэдэшники повязали полтора десятка подозреваемых, которых никто никогда больше не видел.

Новый председатель вёл себя аккуратнее, но легче от этого не стало. Хлеб вызревал неохотно, коровы доились через силу, и даже петухи поддались общей апатии – топтали кур через одну, из-за чего яйценоскость резко упала…

После войны фортуна вроде бы повернулась к Перепетуеву лицом. Во-первых, деревня не пострадала. Немец сюда не дошёл – завяз вместе с танками в местных болотах. Во-вторых, волею Госплана и Минлегпрома здесь отгрохали корсетную фабрику. В честь этого события Перепетуев сделали городом. Жить стало легче, жить стало веселее.

Но однажды проездом из США в бывшей деревне побывал Никита Сергеевич Хрущёв. Последствия двухчасового визита оказались глобальными: уже через неделю весь Перепетуев и его окрестности были засеяны кукурузой. А ещё через месяц выяснилось, что она в местном климате ни хрена не растёт. Да и сеять в декабре как-то непривычно…

Золотой век застоя пролетел до обидного быстро, и грянула перестройка. На улицы вышли невесть из каких щелей появившиеся демократы с призывами отменить шестую статью Конституции и равняться на Америку. Пресса исправно поставляла информационную грязь. В лексиконе появились непривычные слова «секс», «частная собственность», «акции», «доллар». В жизнь Перепетуева грубо вломился жёлтый дьявол в виде зелёных бумажек. Ну, это ещё куда ни шло… А вот когда объявили борьбу за трезвость, даже детям стало ясно: верхи уже не могут. Здоровье не позволяет… Но низы-то по-прежнему хотели! Поэтому объем традиционного самогоноварения резко возрос…

После развала Союза стало совсем кисло. Местную гордость – фабрику корсетных изделий – втихаря приватизировал директор со товарищи. На улицах появились старые иномарки, за рулями которых сидели новые русские. О своих правах властно заявила кожаная бритоголовая братва. Вдоль дорог мухоморами выросли рекламные щиты вроде «Береги Родину – отдыхай за границей!» Повсюду шло сокращение производства и штатов. А однажды по единственному проспекту прошёл первый в истории Перепетуева гей-парад. И вот тогда потрясённые перепетуевцы вспомнили старого колдуна и его проклятие…