Дмитрий Пучков - Возвращение бомжа Страница 13

— Заткнись, сволочь лысая!

Федор привстал на одну руку и зло проговорил:

— Слышь, комик. Если я встану, ты ляжешь!

Хмырь натянул на лицо слащавую улыбку и бросился «защищать слабого»:

— Без рукоприкладства. Мы интеллигентные люди.

Как бы невзначай он дернул карапуза за рукав, и с недотепистого начпрода посыпались хлебные крошки.

Голый сделал удивленные глаза и отпрянул, как от прокаженного, тут же принявшись вести давно припасенные обличительные речи:

— Смотрите… Матерь божья. Что это, толстый? И так рожа шире газеты, так еще и наши пончики по ночам тайно жрет! Меня терзают смутные сомнения.

Потеряв концентрацию, Сеня одним прыжком догнал хмыря и вмазал по синюшной харе:

— Ах ты, гад! Не называй меня толстым!

Он потряс кулаком, замахиваясь пошире, и врезал еще раз, набрасываясь на поверженного упыря:

— У меня просто кость широкая!

Федор подскочил на ноги — сон как рукой сняло:

— Сеня!

Тот уже лупил хмыря почем зря, отводя душу покруче, чем на боксерской груше:

— Но он же намекает!

— Забей, Сеня! — сделал последнее предупреждение Федор, но его другу-карапузу уже ударили в голову кровь, моча и лимфа вместе взятые, поэтому мозг драчуна вырубился напрочь, заклинив на функции «убьюнах»:

— Сейчас я его забью!

Федор прыгнул на своего приятеля со спины, у хватив того за горло, и повалил товарища на землю:

— Забей, что я сказал забить! Сеня!

Пребольно ударившись головой о камни, «карапуз-убийца» пришел в «осознание» и запричитал:

— Прости, брат. Просто я, эта… Ненавижу, блин, румынов!

Федор, скрестив руки на груди, презрительно наблюдал за распластавшимся под ногами «бывшим другом». Выждав небольшую паузу, он процедил:

— Он не румын, он болгарин.

Сеня подполз поближе к боссу и принялся поглаживать его сапог:

— Да какая разница. Федор. Ты погляди, какой он слащавый! Постоянно хамит, и не только мне. Кстати, если хочешь, я эту твою гайку потаскаю. Ты отдохни. А я потаскаю. Абсолютно бесплатно. Я добрый. Добрый такой.

Лебезя и заискивая, Сеня совершенно не заметил, какой злобой наливаются глаза Федора, поплатившись за посягательство на частную собственность.

Кольценосец-самодур, отпихнув «опального» кореша, да так, что тот рухнул на спину, склонился над ним и заорал:

— Это ПИАР!

Высунувшийся из-за соседнего валуна Голый поддакнул:

— Ага… Он у нас нас пиара… одним словом пиарас, — и снова спрятался за валуном.

— Я просто помочь хотел! — захныкал Сеня, а Голый снова показал из-за каменного укрытия свою хитрую мордочку:

— Все видели? Он цинично хочет быть хорошим!

Улучив момент, Сеня дернулся было «выковырять мартышку»:

— Слышь, ты, два в одном. Свободен! Дальше мы сами.

Но Федор шустро ухватил его за локоток и злобно прошипел:

— Нет, Сеня. Так не пойдет, — гордо вскинув голову он продолжил: — Ты обидел артиста, — и одним тычком снова опрокинул бывшего друга на камни.

Всерьез расплакавшемуся Сене оставалось надеяться только на чудо:

— Разрешите последнее слово. Я еще пригожусь.

Несмотря на натуральные слезы с кулак величиной, чуда не произошло — Федор уже твердо решил:

— Без тебя обойдемся.

Хмырь, уже занявший выгодную позицию за спиной начальника, улыбался Сене во все гипотетические тридцать два зуба, окончательно добив карапуза, который впал в истерику:

— Федор, да гони ты эту гниду лысую!

Последняя капля валерьянки в клетку голодного льва упала сама собой. Федор скрежетнул зубами и отчеканил:

— Следи за цитатой, Сеня: встал и ушел.

Горемычный карапуз рухнул на камни и принялся кататься по ним в эпилептическом припадке, но зрителей у этого шоу уже не было — Федор и Голый развернулись и потрусили вверх по тропе, не удостоив бывшего члена их группы ни единым взглядом.

По закручивающимся в гигантскую спираль улицам Гондураса двигалась странная процессия. С виду парад парадом — обычная выставка достижений военного хозяйства. Вот только кислые рожи вояк и насмерть перепуганная толпа зевак, жмущихся к стенам под суровыми взглядами «участников торжества». Закованный в броню Эффералган ехал во главе процессии, уставившись немигающим взглядом в одну точку.

Вывел его из оцепенения, запыхавшийся Пендальф, едва-едва успевший дворами нагнать войска — за следующим поворотом улица уже упиралась в городские ворота:

— Але! Уважаемый! Ты куда это намылился? Папа тебя любит, а ты его бесишь!

Эффералган, не выдержав тяжелого взгляда, принялся старательно делать вид, что его жуть как интересуют местные памятники архитектуры. Впрочем, от ответа все равно было не уйти, и он-таки промямлил, пряча глаза:

— Да мы тут… решили в психическую атаку сходить.

Пендальф досадливо сплюнул под ноги и, махнув рукой, заявил:

— Ты бы хоть лошадей в полоску покрасил… а то с вашей психней зебры уже закончились. Ну или еще че придумайте. Пойдите в атаку голые, что ли…

Однако его никто уже не слушал, и старому разведчику оставалось только укоризненно качать головой вслед утекающим в распахнутые ворота гондурасским частям. Бормоча себе под нос изысканные ругательства, он отпихнул в сторону попытавшегося преградить ему путь стражника и полез на крепостную стену, принявшись наблюдать за тем, как выкатившаяся под стены города колонна перегруппировалась, следуя сигнальным флажкам, и, выстроившись «свиньей», двинулась через степь в сторону Кеми…

В кабинете начальника гондурасского ГУВД за разоренным столом остались сидеть только двое — собственно хозяин апартаментов и новоиспеченный опер Чук, тупо постеснявшийся покинуть банкет, устроенный в его честь. Примостившись на табурете с краю стола, он наблюдал за тем, как папашка ускакавшего на верную погибель Эффералгана мрачно поглощает банку корнишонов — огурец за огурцом, сопровождая каждого «приговоренного» стопкой водки.

Когда в банке остались плавать только кунжутные семечки, он повернул голову в сторону карапуза и поинтересовался:

— Сеня, ты песни какие-нибудь знаешь?

Чук поежился под недобрым взглядом своего босса:

— Ну… да. Хотя, в общем-то, я не Сеня. Хотите, я вам про родственников спою? Песню про зайцев.

Супермент ткнул в него пальцем и заявил:

— Сеня, про зайцев — это не актуально. Давай что-нибудь жалостливое. — Он откинулся в кресле едва не рухнув на пол и, пытаясь удержать равновесие, оперся жирной пятерней на пульт экстренной связи…

Чук же, напрягая мозг, по привычке почесал в затылке и, взобравшись на табурет, начал петь, сначала тихонечко, прикрыв глаза и отчаянно фальшивя, вот только его голос, многократно усиленный, уже плыл над городом, заставляя гондурасцев удивленно толпиться возле столбов с тарелками громкоговорителей, удивленно обсуждая, каким образом сия песня коррелирует с развернувшейся на виду у всех бойней за Кемь:

Ромашки спрятались, поникли лютикииии,Когда узнала яааа: мои парень — гей.Зачем вы, девочкиии, красивых любитиии?Они друг друга любяааат куда сильней.Зачем вы, девочки, красивых любитиии?Они друг друга любяааат ТУДА сильней…

Притаившиеся во все еще дымящихся развалинах несметные полчища урок удивленно разглядывали приближающиеся войска. Попутным ветром более чем странную строевую песню гондурасцев заносило и сюда. В силу скупого воображения выдвинутые на передний край обороны урки-снайпера приняли ее на свой счет и, скрежеща зубами, только и ждали команды открыть огонь, но главнокомандующий урочьей армии, уже примеривший на себя роль гауляйтера всей Гондурасии, вовсе не собирался спешить, намереваясь раздавить атакующих одним махом.

План его удался в полной мере — у нападавших не было ни единого шанса. Выждав, покуда гондурасская хрюшка практически уткнется своим пятачком в первые редуты, потеряв наступательную скорость, он умело подстегнул бойцов короткой командой:

— Бей кросавчегов!

Грозная в открытом бою, но совершенно беззащитная в данной ситуации боевая «свинка» в считаные секунды была превращена в отборный свиной фарш шквальным огнем из всех калибров.

Атаман Борис решил собирать рохляндское войско вдали от столицы, чтобы не привлекать излишнего внимания вражеских лазутчиков. Возле безымянного горного перевала, в надежно укрытом от посторонних глаз тайном урочище был разбит временный лагерь, в который стекались отряды со всех концов Рохляндии.

Самолично четырежды в день проводил он поверки во вновь прибывших частях, объезжая их с многочисленной свитой и принимая нехилые подношения и угощения — короче, был сыт и пьян круглые сутки. Собственно управленческие функции он давно свалил на министра обороны, периодически наведываясь к нему за отчетом, если, конечно, оставалось время. Оставалось оно не слишком часто, поэтому частенько их беседы носили формальный характер.