Михаил Высоцкий - Иноземия, или туда и снова туда Страница 14

— Добрый день, — обратился он к начальнику стражи.

— Добрый, — согласился тот, ни на секунды не ослабляя свой неусыпный контроль за всем, что происходит.

— Мне надо с вами поговорить. Немедленно. По крайне важному делу. Наедине, — решил не затягивать Зак, сразу поняв, что встретился с человеком дела, для которого любая разлитая в словах вода автоматически вызывала самые разные подозрения.

— Хорошо. Следуйте за мной, — не спрашивая больше ничего ответит собеседник Зака, быстрым шагом зайдя в небольшую будку-бункер, где, судя по всему, располагался его кабинет. Менский последовал за ним, — Итак, у вас одна минута. Я слушаю.

— Мы — специальная служба Окраины по особенно важным делам. У нас возникли подозрения, что начавшаяся среди келумбяк эпидемия имеет не естественный, а искусственный характер, и была специально вызвана враждебными нашему государству элементами с целью подрыва его стабильности и процветания. Кроме того, у нас есть подозрения, что тот, кто принес эту эпидемию сюда, прибыл в Выйык по Железному Пути из Мосгава под видом известного эстрадного артиста, имя которого я не буду произносить. Даже стены имеют уши, — многозначительно заметил Зак, имя это просто забывший. — Мы, к сожалению, не имеем легитимной возможности провести обыск гражданина другого государства, тем более имеющего столь влиятельное имя, однако если бы мы сначала нашли какие-либо доказательства его вины — все стало бы намного легче. У нас есть почти полная уверенность, что эти доказательства можно найти в его вагоне, который, как нам известно, все еще стоит тут, но очень скоро возвращается вместе с поездом назад в Мосгав. К сожалению, мы не можем этого предпринять официально по вышесказанным причинам, однако мы крайне надеемся получить ваше согласие на негласное расследование этого дела. Вы готовы послужить родине? — уложился Зак в пятьдесят девять секунд.

— У вас есть какие-либо документы, подтверждающие… — начал было начальник стражи, но закончить ему Зак так и не дал.

— Увы, то, что у нас есть, проходит под грифом совершенно секретно, и мы не имеем права разглашать это даже тем, кто с нами сотрудничает. Но, как мне известно, вас должны были предупредить о том, что я сюда прибуду. Наши люди… — на этот раз перебили Зака.

— Да, меня предупредили. Я сделаю все возможное, чтоб помочь вам и послужить своей родине. Пройдемте за мной, я проведу вас на поезд. Необходима ли вам еще какая-либо помощь с моей стороны?

— Нет, спасибо, — несколько удивленно ответил Зак, сам не ожидавший, что на его сотворенный почти экспромтом план так отреагируют. Он ждал проверок, ждал уточняющих вопросов, готовился, в ответ на то, что никто о его прибытии не предупреждал, сослаться на нерасторопность служб связи, которыми бывалые военные всегда недовольны. Однако все обошлось слишком просто. Любой другой на месте Зака заподозрил бы что-то неладное, какой-то подвох. Любой другой, но, как уже наверно можно догадаться, не Зак, на сто процентов уверенный, что все произошедшее является исключительно его заслугой, и только его гениальный ум помог ему преодолеть очередное препятствие. Причем, как это не странно, ближе к истине был именно Зак, и начальник караула, проведя его через кордоны арбалетчиков, посадил Менского на поезд, указал ему, какой именно вагон принадлежит этому артисту и как именно можно в него незаметно попасть. Поблагодарив своего нового товарища за помощь, Зак пообещал, что при возвращении из Масгава он обязательно, если будет позволять режим секретности, расскажет, чем вся эта история закончилась. После чего, наконец, зашел в вагон.

Глава 4. Тронулись!

Ту-тух, ту-тух! Ту-тух, ту-тух!

Так как никакого билета у него и в помине не было, то и место ему не полагалось. А значит единственным, что оставалось, найти тот самый вагон, который он по легенде пошел осматривать, и там и остановиться. Потому что судя по газете, артист был таким известным и богатым, что ездил как правило сам один в целом вагоне, доме на колесах, в котором было несколько комнат и душевых. А раз так, то значит и для Зака там место явно найдется. Туда Менский и направился, в по дороге заодно и изучал поезд — чудо техники, которое могло существовать только в мире, где бы было так много сусликов. Надо сказать, что впечатление эта громадная машина на него не произвела — длинная вытянутая колбаса, в которой, теснясь и нависая друг на друге, сидели и лежали пассажиры и грузы. И хоть конечно было приятно, что ты сидишь на месте, а тебя куда-то везут, но все равно, даже тут Зак бы отдал предпочтение кораблю. На судне всегда хоть и шатает, по можно выйти на палубу, на свежий морской воздух, а не надо сидеть в коробке, крышу которой охраняют зоркие арбалетчики. На кораблях места всегда ровно столько, сколько ты захочешь, если конечно это настоящий корабль, а не жалкая развалюха, на которой и от берега страшно отойти. Корабль несет вперед не сила полулегендарных сусликов, вертящихся где-то в глубине металлического чрева поезда в своих колесах, в тесных, плохо продуваемых клетках, а сила вольного морского ветра — стихии, намного более доступной человеческому пониманию. Да и вообще, на кораблях как-то чувствуется жизнь — вокруг туда-сюда шастают матросы, все чем-то заняты, каким-то крайне важным делом. В поезде же, не считая охраны, делом заняты разве что впередсмотрящий, в доступе которого были два рычага, увеличить подачу пищи сусликами и уменьшить ее же, да ветеринар-техник, обязанный следить, чтоб суслики были целы и здоровы, их колеса крутились без трения, а пища и вода подавалась без сбоев. Все остальные на поезде были пассажирами, и потому жизнь тут как будто бы замирала — люди покидали одно место и до прибытия в другое жили в неком совершенно замкнутом мирке, ничего общего с большим нормальным миром не имеющим. Хоть многим это было явно по душе, судя по их одухотворенным лицам да разложенным на столах закускам, для Зак подобная изоляция представлялась чем-то вроде добровольного заключения, которое можно перетерпеть разве что ради великой цели.

Небольшим облегчением стало наконец прибытие в вагон артиста — тот явно не страдал от аскетизма, и его передвижные покои были побогаче, чем иные гостевые апартаменты во дворце Зака, где и правители государств чувствовали просто прекрасно. Причем, хоть ширина поезда и была фиксированной и достаточно узкой, две рельсы по бокам служили жестким ограничителем (без них, увы, как доказали ученые, поезд бы не смог ехать, если бы рельсы просто лежали на земле), в вагоне артиста человек чувствовал себя просторно и не сковано. Тут, конечно, часами не побродишь, да и заблудиться было тяжело, но все же для того, чтоб обойти все помещения, Заку понадобилось минут десять, конечно же с учетом того, что кое-где он задерживался и осматривал, как живут настоящие иноземные буржуи. При этом всем никаких следов присутствия хозяина он не встретил — все комнаты, душевые и туалеты были пусты, если конечно местный хозяин не запрятался где-то в дальнем шкафу. Однако, как знал Зак, владелец всего этого богатства все же был тут, так что Менский совершенно не удивился, застав в самой последней из осмотренных им комнат человека, портрет которого он всего пол часа назад наблюдал в газете. Не удивился он и тому, что хозяин не один, а рядом с ним, в кресле, чинно потягивая из трубки напиток, сидит старый знакомый Зака, продавший ему за кошель денег одну газету. Однако, хоть удивление Менского не посетило, меч каким-то образом сам оказался в его руке. И хоть совсем недавно он не планировал вообще показывать на глаза никому на этом поезде, планы резко поменялись. Держа в боевой позиции свое любимое оружие, правитель Мена твердым шагом человека, имеющего твердое намерение покарать все зло на свете, направился в сторону самозванного проповедника загробной жизни. При этом случись даже конец света, наказание все равно свершилось бы, ибо простить воровство честно заработанных денег Зак не мог никому. Но как оказалось, бывают вещи и позначимее, чем конец света. К таким вещам, например, относилось поведение жертвы Зака — заметив свою смерть с мечем в руках, тот, спокойно, разве что заскрежетав зубами так, что те наверняка до половины стерлись, отставил в сторону коктейль, упал на пол, склонил голову и протянул Заку его кошель, целый и невредимый. При этом звуки издавал разве что местный хозяин, какие именно — неизвестно, так как его никто в этот момент не слушал. Молодой проповедник все делал в полной тишине, и только краем глаза заметив, что Зак задумался, и меч уже не собирается отсекать его буйную голову, умоляющим, но при этом совершенно спокойным голосом, запросил:

— Пощади!

Интонация, с которой эта мольба была произнесена, подходила для вопросов вроде «который час», но уж никак не для обращение к человеку, в глазах которого читалась только одно — жажда убить тебя. Подобное спокойствие человека, которого Зак еще совсем недавно отнес к своим врагам, не могло не изменить точку зрения правителя Мена, а потому он, забрав кошель, решил разобраться, в чем тут дело.