Ирина Боброва - Между ангелом и бесом Страница 15

— Грязная свинья, — произнесла она и с достоинством удалилась.

— Ну и нравы, — покачал головой почему-то погрустневший ангел.

— Хрю! — донеслось в ответ. Гуча и Бенедикт резко повернулись к Самсону и остолбенели — на его месте сидел очень симпатичный рыженький поросенок с разноцветными глазками и довольно похрюкивал. Бенедикт охнул и упал в обморок.

— Идиотка, посох волшебный, а ты… — прошипел вслед тетеньке черт, лихорадочно соображавший, как исправить ситуацию. Решив действовать от обратного, он схватил посох и, ударив поросенка, прокричал:

— Самсон!

Поросенок увернулся, а кровать, по которой пришелся удар, обросла оранжевыми, как у Самсона, кудрями. Превращенный в свинью принц залез под нее и, глумливо похрюкивая, просунул пятачок между рыжих прядей, свисающих с волосатой постели.

— Придурок, крикну кухарок, зажарят тебя к чертовой матери! — Гуча двинул жезлом как пикой целясь меж разноцветных глаз.

Шустрый представитель семейства хрюшек опять увернулся, а Гуча, по инерции пролетев до кровати, столкнулся нос к носу с собственной мамочкой, особой темпераментной и склочной. Под ласковый звон пощечины он дотронулся по нее жезлом и проорал:

— Приятно было увидеться, мама, иди домой! Матушка исчезла, а Гуча огляделся в поисках строптивого принца. Рыжий хвостик выглядывал из-за спины лежащего в беспамятстве Бенедикта. Черт прыгнул туда, но животное опять опередило его, припустив к двери.

— Дерьмо навозное! — совсем уж нехорошо выругался Гуча, стукнув ни в чем не повинного ангела посохом.

Поросенок, весело поцокивая копытцами, трусил к двери. Гуча, собрав всю свою волю в кулак, сосредоточился и, направив на него посох, выкрикнул:

— Самсон!

С конца деревянной палки сорвалось маленькое солнышко. Гучу отбросило назад. Когда он вылез из-под опрокинутого кресла, его глазам предстала прелестная картина: Самсон, в человеческом уже облике, сидел верхом на онемевшем от такой наглости короле; Марта открывая и закрывая рот, словно выброшенная на берег смотрела на что-то за его спиной. Гуча оглянулся и остолбенел. С пола поднимался пришедший в себя Бенедикт. Его ангельская красота была покрыта навозом, облепившим несчастного жениха с ног до головы. Из бурой, дурно пахнущей массы на принцессу с любовью смотрели два ярко-голубых глаза. Зловоние расползалось по комнате и грозило оккупировать, весь дворец.

— Вымыть все. А это, — невеста показала толстеньким пальчиком в сторону Бенедикта, — это выкинуть из дворца, из города, а еще лучше — из королевства! И подальше! Принцесса выдернула из-под Самсона своего отца Евдокима III.

— Папочка… — она высморкалась и вытерла слезы, — папа, я думала, у нас любовь, а он посмеялся надо мной. Как это жестоко!

Провожать, естественно, их не стали. Предварительно окатив водой с какой-то дезинфицирующей жидкостью, друзей посадили на телегу и, точно выполняя приказ оскорбленной Марты, вывезли за пределы королевства Рубельштадт.

Несостоявшегося жениха и его друзей выгрузили на границе Рубельштадта и Фрезии. Неподалеку протекала мелкая речушка, за что Гуча был особенно благодарен судьбе. Дело в том, что от Бенедикта очень плохо пахло, что нужно было срочно вымыть. Сам он этого сделать не мог, потому что страдал. Он так и не понял, почему Марта его бросила — он ни прямо, ни косвенно не виноват был в истории с навозом. Но наказали почему-то именно его. Не Самсона, плюнувшего на пол, не Гучу, который не смог удержаться от бранных слов, а его — ЛЮБИМОГО!

— Можно было подойти к проблеме с разных сторон! — восклицал он, анализируя ситуацию.

— А я и так с разных сторон подхожу. — Самсон стоял по пояс в воде и отмывал страдальца.

— А где же непредвзятое суждение? Где логика, наконец?! Гуча, объясни, почему нельзя было конструктивно рассмотреть вопрос?

— Потому, ангелок, что женщина и логика — понятия несовместные. Ну что такое логика? Можешь не напрягаться, сам отвечу. Логика — это совесть ума. Это нравственность нашего разума, а женщины — существа бессовестные. Что им удобно — то и логично.

— Так он все эти умные слова о бабах говорил? — сообразил Рыжий, намыливая влюбленному спину. — Вот глупый мужик, они ведь даже не думают, они просто живут — и все! Стоит только отвернуться, и ты — далекое прошлое. Ты неделю думаешь, как помириться, а она за эту неделю успеет замуж выйти. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому, что это для нас с тобой неделя пройдет, а для них все было тысячу лет назад.

— Точно, Рыжий. Ты слушай его, ангелок, он дело говорит!

— А потому и говорю, что сам пережил. Прихожу как-то к бывшей подружке мириться, а она так удивилась. Она, видите ли, думала, что я умер.

Железный аргумент! — расхохотался Гуча. Он сидел у костра и втайне радовался, что все так разрешилось. Как ни посмотри на эту историю, рассуждал он, а практичная Марта не пара наивному Бенедикту.

— За что? — всхлипнул ангел. — Неужели чистота важнее любви?

— Для нее — важнее, — ответил Самсон, натирая страдальца песочком. — Да что ты убиваешься? Радоваться надо! Сам посуди — ну что за жизнь с такой, как она? Не жизнь, а сплошная генеральная уборка! Не обижайся, друг, но Марта бесплатно шага не сделает, а здесь целая жизнь. Чем бы с ней рассчитывался?

— Душой?

— Нужна ей твоя душа, в сундук ее не запрешь, за деньги не продашь. Фу, ну и запах! Эх, всегда мне грязная работа достается. Гуча вывозил, а я отмывай!

— Работай, висельник, — подал голос черт. — Нечего было плевать на пол. Работай и еще спасибо скажи.

— Это почему?

— А потому, что в Рубельштадте очень сильно свиные колбаски любят. Хорошо еще, что она тебя свиньей обозвала, а не верблюдом.

— А кто такой верблюд?

— Это такой зверь, плюется не хуже тебя. Шея длинная, морда страшная, а на спине два горба.

— Так бы и сказал, что дракон, зачем обманывать? — почему-то обиделся Самсон.

— Ну, разве что характером схожи. Нрав примерно такой же — мерзопакостный, Если чутье мне не изменяет, то во Фрезии верблюдов как кроликов в Англии.

— Туда мы тоже пойдем? — поинтересовался Самсон.

— Нет, там верблюды не водятся, понятно?

— Нет, — повторил Рыжий и вздохнул. — Интересно, кто такой навоз производит? Столько мыла извел, а запах только усиливается.

— А ты его хвоей потри, может, перебьешь, — посоветовал Гуча.

Самсон пулей выскочил из реки, волоча за собой несчастного Бенедикта.

— Сейчас от запаха и следа не останется! — Он усадил ангела на кочку под елкой и принялся яростно драить, загребая ладонями опавшую хвою.

— Колется, — попробовала протестовать жертва не в меру ретивого банщика.

— Потерпишь, — отмахнулся тот.

— Кусается! — возмущенно закричал ангел.

— Зато не воняет!

— Ой! — Бенедикт шлепнул себя по одному боку, потом по другому. — Ой-ой-ой! Кусается, говорю!

— Терпя, когда болит душа — телесная боль не чувствуется. Ай, мамочка! — Теперь уже Самсон хлопая себя по коленям я ягодицам. — Это ничего, это хвоя свежая!

Гуча, наблюдавший за этой возней с добродушной улыбкой, рассмеялся:

— Муравейник тоже свежий, клоуны, бегите к реке!

Закончив наконец-то водные процедуры, Самсон и Бенедикт подсели к костру.

— Ну что, лучше пахнет? — спросил Рыжий принц.

— Лучше, — ответил Гуча. — Пахнет так, будто кто-то под елкой нагадил! — Физиономия ангела вытянулась, он хотел было вскочить, чтобы снова бежать к реке, но черт остановил его и примирительно сказал: — Не напрягайся, запах сам выветрится. Давайте ужинать и спать, утро вечера мудренее. Парфюмеры!

Поели быстро. Уснули тоже быстро. После тяжелого дня сон пришел мгновенно.

Утром Гуча по праву старшего в отряде растолкал молодежь, и компания отправилась дальше.

Пейзаж менялся с невероятной быстротой. Исчезли елки и осинки. Зеленая сочная трава сменилась сухой степью. Солнце, казалось, задалось целью сжечь всю округу, испепелить все живое, все, что движется, колышется, растет.

Вспотевший Самсон едва передвигал ноги. Ему, привыкшему к прохладе предгорий, было непонятно, как можно жить в таком пекле.

— Гуча, — просипел он, — я здесь не женюсь.

— Это еще почему? — спросил тот и удивленно поднял брови, увидев, как вор достает из кармана волшебный платок. Гуча сунул руку в свой карман — пусто.

— Климат не подходит. Мне бы сейчас бочку ледяной воды… — Самсон отер пот со лба и махнул платком в тщетной надежде организовать ветерок.

Одновременно с этим движением и словами в воздухе материализовалась огромная деревянная бочка. Она плавно опустилась вниз, на обессилевшего принца. Вода, надо сказать, действительно ледяная, выплеснулась на ошарашенных спутников неосторожного воришки. Ангел и черт тупо смотрели на подарок платка-самобранки. Гуча попрыгал на одной ноге, вытрясая воду из уха, а Бенедикт вытер лицо ладонями. Под бочкой величиной с хорошую цистерну тихонько лежал Самсон. Лишь слабое шевеление пальцев оставшейся снаружи руки говорило о том, что он еще жив.