Андрей Белянин - Не надо, Азриэлла! Страница 16

— На Кубу, — решительно ответил он, разжал пальцы и осторожно вышел из-за стола. Неровной походкой прошёл к окну, посмотрел на залитый солнцем двор. — Да, пожалуй, на Кубу.

Маргарита Бобровская

Домовой. Рассказы дяди Васи

Дело было в Стрельне. Жил я с семьёй в старом многоквартирном доме. Целый квартал таких домов был когда-то выстроен на деньги купцов, а потом превращен в коммуналки. В узкий тёмный коридор выходили двери квартир, а в конце его стояла лёгкая приставная лестница на чердак. В этом коридорчике и собирались соседи-мужички за пачкой папирос. Жил среди нас один старик. Не то чтобы особняком держался, но в друзья никому не навязывался, на вид был угрюм и замкнут. О прошлом старика никто из соседей не расспрашивал, но все подозревали, что при случае можно услышать интересную биографию. Несмотря на свой почтенный возраст, он сохранил прямую спину и твёрдую походку. Седой, он походил на колдуна или знахаря. К тому же старик знал все церковные праздники и умел заговаривать болезни, но непонятно было, верит он ревностно в Бога или водит дружбу с нечистой силой. Его даже звали, как раньше звали всех домовых, — Серафимыч.

Наше поколение атеистами воспитывали — икон в домах не было, а если и были, то не в красном углу, а в шкафу на полке; крестили тайно, да и церкви почти все закрытыми стояли. И вдруг на тебе, сосед — верующий!

Непорядок! Надо поспорить, посмеяться… Дурачьё! Однако женщины за советом бегали к нему постоянно — как лечить да как хоронить.

Мы же, боясь признаться в том самим себе, с удовольствием слушали его редкие рассказы и байки, доя приличия подшучивая над их религиозной и мифической подоплёкой. Вот однажды старик завёл речь о домашних духах, и я как бы на полном серьёзе спросил:

— Вот сколько слышу от тебя, Серафимыч, сказок, а сам домовых не видел. Можно на них посмотреть? Или нету их совсем?

Старик оживился, взглянул с недоверием — не подшучиваю ли я над ним. Потом усмехнулся, закурил и, растягивая слова, ответил:

— Домового-то увидеть можно, только это очень страшно!

Весёлость с меня мигом сошла. Я в недоумении посмотрел на соседа.

— Шестого июня будет Троица. Под этот праздник возьми борону и ступай на чердак. Как залезешь, увидишь домового — на печном борове сидеть будет. Но смотри не струхни — лицо у него будет твоё собственное!

Тут старик сверкнул глазами, а я аж вздрогнул!

— На голове у него будет шапка. Если ухитришься сорвать её, с этой шапкой сможешь летать на шабаш! Но тут же уходи, да перед собой держи борону и спиной к домовому не поворачивайся, а то каюк!

Тут Серафимыч, попыхивая папиросой, опять помрачнел, глаза потускнели, и он снова превратился в старого знахаря.

Каждый из соседей тогда подхватил тему — вспомнили, как однажды приняли за домового кто мешок картошки, а кто вора-домушника. Пошумели и разошлись, а я стоял как зачарованный, глядя на чердачную лестницу.

Всю ночь я не спал — всё представлялся мне этот домовой с шапкой. Только собственное лицо я на нём представить не мог — это вам не в зеркало смотреться! А ещё я постоянно ловил себя на мысли: «Где достать борону?» Твёрдо зная, что история эта покоя не даст, я решил проверить рассказ Серафимыча на деле.

На следующий день я отправился на поиски бороны. Облазил всю Стрельну — так и не нашёл. Да и не хотел находить, представляя её размеры и вес. Всё равно что тащить на чердак ковш от бульдозера! Так вот, возвращаюсь я с этих поисков, захожу в наш дворик. А моя жена под окошком какие-то цветы сажает. Лейки-лопатки на земле, а у завалинки, сиротливо так, стоят грабли — как будто на меня смотрят! «А чем, собственно, грабли от бороны отличаются? Всё то же самое, только с черенком, и нести легче!» От радости чуть не подпрыгнул! Ну, думаю, теперь только праздника дождаться.

Ждать пришлось недолго — в делах дни пролетели, и наступил канун Троицына дня. На моё счастье, начались белые ночи, и в чердачное окно на чердак проникал хоть и тусклый, но свет.

Как только настал вечер, в меня будто бес вселился: выйду, посмотрю на лестницу — рано ещё: то мужики покурить соберутся, то женщины посплетничать остановятся. Часам к одиннадцати все угомонились и разошлись. Жена моя тоже уснула. Я тогда взял грабли и дверь тихонько прикрыл. А свет везде погасили — коридор тёмный, хоть глаз выколи. Да такая меня жуть взяла, аж коленки дрожат. Но отступать поздно — Троица раз в год бывает. Поднялся я по лестнице, открыл люк, а грабли не лезут! Я и так их, и сяк — широкие больно! Еле-еле втиснул их бочком, а потом влез сам. Дрожу весь, как лист осиновый, — с чего? Непонятно. Ничего ещё не увидел! Пыльно на чердаке, окошко маленькое, грязное. Как глаза привыкли, стал этот боров искать. А трубу сбоку заставили каким-то хламом: и коробки там, и кровати — чего только не натащили! Обхожу я этот хлам, а за ним, на борове, домовой сидит, в шапке! Ну всё, как Серафимыч говорил!

Я остолбенел… Стою с открытым ртом, в грабли вцепился! А домовой не шевелится, голову на грудь уронил и спит будто. Даже лица не видно — моё оно или чужое. Тут я вспомнил, что задерживаться нельзя, сдёрнул с его головы шапку и вроде бежать, но, от страха наверное, замялся и думаю: а зачем мне эта шапка понадобилась? Ну неужели я на шабаш летать буду? И вообще, как мне с ней обращаться? Наизнанку её выворачивать или задом наперёд надевать? Нашёл время думать! Домовой тем временем проснулся и замычал что-то нечеловеческое! Я грабли подхватил и назад. Помню, что спиной поворачиваться нельзя, и пячусь задом. А сила эта нечистая вдруг встала и пошла на меня! Мычит и руками машет! И откуда прыть у меня взялась? Я как затрусил, да и забыл, что люк открыт. Ну и ухнул туда! Спасибо граблям, что сразу туда не пролезли, а то не собрать бы мне костей! Повис я, значит, на граблях, держусь за палку, ноги барахтаются — лестницу ищу. А она, зараза, заскользила и сползла бесшумно по стеночке. Тут я голову поднял и вижу, что домовой этот ко мне из люка наклоняется — чёрный весь, как чёрт, страшный! Я заорал благим матом на весь дом и палку с перепугу выпустил. Треснулся об пол, и всё. Не помню ничего, наверное, сознание потерял. Очнулся, а вокруг меня мужики — кто с ножами, кто с топорами — подумали, что воры залезли. Они, конечно, спрашивают, что я на чердаке делал-то? Ну я и рассказал всё, как есть. Те, кто со мной рассказ Серафимыча слышали, смекнули, что к чему, и как покатятся со смеху! А я сижу, как дурак, ничего не понимаю. Тут один говорит: «Серафимыч! А ты-то что на чердаке забыл?» Я поднял голову, а надо мной, господи помилуй, домовой стоит! Я пригляделся—и впрямь Серафимыч! Старик рассмеялся в усы и говорит:

— Не спалось мне что-то — мысли в голову лезут. Думаю, старый я стал. Вдруг до зимы не доживу? Дай доброе дело сделаю, пока жив, — боров печной почищу. Прошлую зиму какая тяга плохая была, а? Но из молодых ведь никто не знает, что к чему! Пошёл на чердак. Почистил трубу от сажи, боров собрал и сел отдохнуть. Так и уснул. Просыпаюсь — надо мной стоит кто-то, с граблями! А это Василь наш, на домового посмотреть пришёл! Ну что, насмотрелся?

Тут все, конечно, со смеху попадали! Я потом долго помнил, что с нечистой силой шутки плохи!

Когда мы съехали из этого дома, меня ещё долго не покидала мысль — может, Серафимыч этот и был настоящим домовым? Кроме него, об этом никто, конечно, не знал. Рассказывали, что дом наш простоял ещё не один год. Весь квартал снесли, а он стоял. Да вот только, как умер старик-то, и его сровняли…

Франтишка Вербенска

Меч с золотой чешуей

Демон принял образ большой золотой рыбы и осторожно, как делают это карпы, осмотрел водную гладь, укрытую сумерками. Раньше спокойствие реки в этот нас могли нарушить только лошади. Но теперь всё изменилось. Он уже не мог защитить свою реку и только печально наблюдал, как неотвратимо уходит из неё жизнь и вода умирает от грязного белья, мусора, а кое-где и от разлагающихся тел мертвецов. Люди… Многие столетия он наблюдал за жителями гор — они были шумными, громогласными, глупыми, но временами очень забавными… Временами…

Меч свистнул, с мерзким хлюпаньем прошёл сквозь тело и упёрся в позвоночник. Грознат, дворянин из замка Стрела, встретил коленом живот противника и вытащил лезвие из трупа. Над местом битвы раздался жуткий рык. Воины противника закружили вокруг солдат Пржемысла. Они со всех сторон окружены копьями, их силы неравны.

На возвращение домой остаётся только надеяться. Там, на невысоком, лесистом холме между рекой и вершинами гор, поросших соснами, стоит крепость. Из-за высокой стены на дорогу смотрят молодая женщина и её сын Мартин, который до сих пор находится под материнской опекой…