Отборная бабушка (СИ) - Мягкова Нинель Страница 16

Воистину, ко всему привыкает человек.

И потом, я и так вопиюще выделяюсь. Если я начну еще и самостоятельно одеваться-мыться, точно начнутся вопросы. А так, шибко умная просто. Повезло семье.

9

Я знала, что отец долго не протянет.

Зимой ему несколько раз становилось плохо, немела левая рука, давило грудь. Вызывали врача. Встреча с доктором произвела на меня неизгладимое впечатление. Когда я только очнулась в этом теле, он задавал вполне разумные вопросы, а поскольку со мной все оказалось в порядке, лечения не потребовалось.

Зато теперь…

Уровень местной медицины оставлял желать лучшего. Я еле отбилась от этого коновала, предложившего пустить отцу кровь, «дабы облегчить работу сердцу».

Спасибо, пиявок не предложили.

Хотя, может, их берегли для других болезней. Я выяснять не стала. Меня вроде как тот же врач лечил, когда я только сюда попала.

Бедная девочка, наверное, потому и умерла.

Я взяла дело в свои руки.

Прописала отцу обезжиренную диету, избавила от нагрузок в виде дальних путешествий, обязала гулять ежедневно в саду. Весна прошла без приступов, и я чуть расслабилась.

Зря.

Гер Кауфхоф сидел тем солнечным летним утром в своем кабинете, просматривал отчеты старост из деревень. Я устроилась там же, в кресле у окна, которое с недавних пор считалось моим рабочим, и составляла план закупок материала. По-прежнему приходилось оптом заказывать шелковые нити, в каких-то диких объемах, но альтернативы я пока еще не придумала. Хорошо, хоть благодаря связям Кармиллы удалось выйти напрямую на производителя, и чуть снизить цену. Нити были не самого лучшего качества, но лучшее шло напрямую в королевские закрома. Я в шелке не сильно разбиралась раньше, но помню, что в моем мире он был как-то попрочнее. Ничего не поделаешь, приходилось выкручиваться и работать с тем, что есть.

По столу что-то ударило, я вскинула голову на резкий звук. Отец захрипел, колотя одной рукой по столу, другой держась за левую сторону груди. По побагровевшему лицу градом катился пот.

Я метнулась к нему, задела бедром угол стола, но боли даже не почувствовала. Едва успела подхватить его голову до того, как она коснулась ковра.

Гер Кауфхоф уже не дышал.

На мой нечленораздельный вопль прибежала мачеха, вышивавшая в гостиной, обе сестры и горничные. Девочек, разобравшись в ситуации, Жаклин сразу выставила обратно в коридор. Санна, умница, умчалась за врачом. Я же, как заведённая, продолжала делать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Где-то на краю рассудка трепыхалась мысль, что уже поздно, ничего поделать нельзя, но я упрямо давила на грудную клетку. Выдох, выдох, и раз-два-три…

Может, не обширный инфаркт? Может, все же заведём обратно моторчик? Ну же, папа…

Мачехе пришлось вызвать начальника охраны. Я билась в истерике и умоляла позволить мне продолжить. Гер Берц скрутил меня в какой-то хитрый захват, в котором я даже дышать еле могла, не то что шевелиться, уткнул меня лицом в свой пропахший конями и потом защитный кожаный жилет, и я наконец-то разрыдалась. Суровый начальник охраны гладил меня по голове затянутой в перчатку рукой и шептал какие-то успокоительные глупости, как маленькой.

Отцу было всего пятьдесят два.

Следующие три дня прошло, как в тумане. Все валилось у меня из рук. Санна отписала всем — поставщикам, заведующим фабриками, Кармилле — о сложившейся ситуации, и попросила повременить с вопросами. Если что срочное, к модистке, если не срочно — дайте хоть похоронить отца по-человечески.

За эти годы я привязалась к геру Кауфхофу и искренне начала считать его отцом. Пусть, в каком-то смысле, приемным.

Родного отца я почти не помнила. Мне было пять, когда его увезли в чёрной машине, и больше мы его с мамой не видели. Может, в том числе потому, что отцовской фигуры в моей жизни не было, у меня и отношения с мужчинами не ладились? Мать так замуж и не вышла…

Несмотря на то, что большую часть дня Гер Кауфхоф проводил в кабинете или разъездах по делам, он всегда находил время, чтобы перемолвиться со мной о чем-нибудь, интересном нам обоим. Послушал меня, и начал проводить больше времени с моими сестрами — кстати, на их поведении это моментально сказалось, весьма благотворно. Никогда не запрещал мне заниматься тканями и прочими, возможно даже опасными по его мнению, вещами, вроде поездки в степь.

Я же тогда, когда договариваться с вождем ездила, только-только совершеннолетняя стала, мне по местным меркам о балах думать положено и замужествах. А я в степь, и производство поднимать.

Повезло мне с отцом, одним словом.

И хорошо, что я часто ему об этом говорила.

Научена уже опытом. Дочь старшая когда умерла — мучилась я долго. Вроде не говорила ей, как сильно ее люблю, так часто, как могу, не баловала сильно — да не забалуешь особо, в пятидесятые-то. Только после войны оправляться начали, да и мужа- кормильца выгнала. За то все три дочки тоже на меня злились долго, пока сами не выросла, и не поняли меня по-женски. Много у нас со старшей непониманий было, много сожалений потом с моей стороны.

В этот раз я не жалела ни о чем. Единственное, что не уберегла. Хотя, как, с нынешним уровнем медицины? Я же не бог, и не врач по образованию. Хотелось бы, конечно, провести какие-то реформы, улучшить больницы, чтоб хоть руки мыли перед осмотром больного, но как? На территории поместья я, допустим, гоняла всех, чтоб мылись хоть раза два в неделю — тем более, все условия, не тазиками и не в бадьях, поди — а за пределами нашего имения я никто. Соплячку-баронессу и слушать никто не станет, просто пошлют.

На утро похорон зарядил дождь. Будто погода тоже прощалась и оплакивала гера Кауфхофа. Серая, унылая погода, каменные изваяния и памятники кладбища, и призраками между ними — люди, пришедшие проводить барона в последний путь. Все в белом, что усиливало сходство с потусторонними созданиями.

По местным традициям, одежда скорбящих должна быть бела и чиста, чтобы не мешать покойному переходить в светлое будущее. Всей нашей семье придётся носить белое или просто некрашеные, сероватые одежды еще год, в виде траура по умершему.

Помянуть моего отца собралось довольно много народу. Многих я не знала даже в лицо, не то что по фамилии. Ко мне подходили, выражали соболезнования, я кивала и благодарила. На десятом человеке их лица слились для меня в одно сплошное белесое пятно. Глаза застилали слезы, я едва сдерживалась, чтобы не начать опять рыдать, как делала практически все время в прошедшие дни.

Чуть пришла я в себя, только когда двое дюжих мужиков опустили гроб в землю, и начали, слаженно работая лопатами, забрасывать его землей. До меня, наконец, дошло. Все. Отца нет. Придётся взрослеть, и принимать на себя ответственность. На мне поместье, на мне сёстры и мачеха, плюс несколько десятков нанятых мной человек. Раскисать нельзя.

Импозантный мужчина в годах, с благородно посеребрёнными сединой висками и аккуратными, ухоженными усами а-ля Д’Артаньян сотоварищи, только без бородки, заботливо поддерживал под локоток мою мачеху. Та демонстративно слабела коленями и периодически промокала сухие глаза тонким платком с кружевом.

Быстро же ты счастье начала устраивать.

Если бы я знала, что она не за себя радеет… точнее, именно за себя, но не так, как я поначалу подумала.

Гости на поминках задержались до глубокой ночи. После церемонии на нашем семейном кладбище, по традиции, положено посидеть за столом, выпить за упокой души и обсудить, сколько кому хорошего сделал ушедший. К чести мачехи надо признать, что организацией поминок занималась она.

Я была не только не в состоянии что-то организовывать, я еще и понятия не имела, как и что положено делать.

И теперь просто сидела за общим столом — в парадной гостиной по этому поводу собрали столы практически со всего поместья, иначе бы мы не уместились. Мачеха восседала во главе, и с королевскими кивками принимала соболезнования. По правую и левую руку от нее всхлипывали сёстры.