Андрей Белянин - Колдун на завтрак Страница 17

— Проход энто, прямо в Оборотный город. Туда ить разные пути ведут… Смотри, лбом мимо сука не промахнись!

Один миг — и резвый Шлёма, едва коснувшись челом старого тополя, тоже пропал как не было! Чудеса, да и только…

— Эх, была не была. — Я для верности отошёл сначала на три, потом на пять шагов, напружинил ноги, сжал кулаки и…

Едва не рухнул носом вперёд под тяжестью зловонного чумчары, вспрыгнувшего мне на плечи. Догнали-и…

— Никак, забыл про нас, казачок? — Гнилые острые обломки зубов едва не поцарапали мне правое ухо. — А мы-то тебя ох как помним…

— Вас забудешь, как же, — кое-как прохрипел я и, резко упав на колени, перебросил чумчару через себя. Когда он выпрямился, то я уже был на ногах, с размаху вдарив его носком сапога под подбородок. Сзади, рыча, бросились ещё четверо, но эффект неожиданности они упустили.

Дядя правильно говорил, что я лишён воинского честолюбия. И также был прав, упоминая, что уж драться-то я не хуже любого казака умею. Выучили все кому не лень: генеральский племянничек — это же первая мишень для тычков… У чумчар был значительный численный перевес, а у меня нагайка с наконец-то вшитой пулей!

— Ножку позвольте. — Ближайшего я заарканил под щиколотку, рванул на себя и свалил жёстким ударом локтя в нос. Второго наискось перекрестил плетью по лицу и добавил коленом между ног. Что, не нравится, нехристи? — А ну подходи первый, кому зубы жмут! — только и спросил я у оставшихся, пока они, ворча, отступали. Ага, из того же перелеска спешили ещё трое, значит, я их неправильно подсчитал.

Ну, делать нечего, придётся бить… Головой об ствол!

— Раз у упырей получилось, то уж у меня и подавно. — Под растерянные взгляды чумчар я с места бросился на старый тополь и что было сил боднул лбом тот самый сучок. Хорошо не промахнулся, а то бы доставил кулинарную радость иммигрантам…

— Ты чё там так долго? — помогая мне подняться, заботливо спросил Моня. — С чумчарами общался? Так зря, ей-ей зря, они себя учёбой не угнетают, воспитания никакого, школьная доска и то, поди, образованней.

— Они видели, как я сюда… попал?

— Видели, знамо дело, — поддержал Шлёма, расплываясь в широкой улыбке от одного кривого уха до другого, поцарапанного. — Вот сей же час башками деревянными по твоему примеру тополь безвинный бодают… А только сказано же, им в Оборотный город ходу нет!

Я отряхнулся, сунул нагайку за голенище и огляделся. Ну что можно сказать — знакомый подземный мир во всей красе. Широкие дороги в мелком щебне, высокий сводчатый потолок с блестящими слюдой камушками, вдалеке беломраморная охранная арка, снимающая личины, а за ней едва различимые в золотистой дымке высокие шпили Оборотного города. Красотища!

К пребыванию под землёй я уже, образно выражаясь, привык. Ничего такого особенного в этом нет, если, конечно, не задумываться, на какой ты глубине. Я, к примеру, клаустрофобией не страдаю и не наслаждаюсь. Мы, казаки, вообще быстро ко всему приспосабливаемся. И к словечкам Катиным новым, и к подземельям этим в каменных полусводах, и к сумеречному свету, и к высокой арке вдали, и к…

— Ложись! — не своим голосом взвыл я, силой опрокидывая упырей носом в щебень. И вовремя: первый выстрел картечными шариками из старинного дробовика просвистел над нами, как рой обозлённых пчёл, не догнавших жулика-медведя!

— Смазал, бес, — выплюнув пару камушков, прокомментировал Шлёма. — А чё ты, хорунжий, нас повалил, он же тока в тебя целился?

— Знаю, но там не пуля, а крупная дробь, охват выстрела россыпью на два-три шага в стороны. Могло и зацепить…

— Благодарствуем, — тепло признали оба. — Не зацепило, тока морды щебнем покорябало. Ну да то мелочь несерьёзная… Пошли, что ль?

Я поднял голову и присмотрелся. Не дойдём, бес наверняка успеет перезарядить и пальнёт уже в упор. Что же делать?

— Поползём, — решил я.

— Это как?

— По-пластунски. Рассыпься по углам и делай как я.

Упыри понятливо кивнули, откатившись вправо и влево. Я поправил папаху, распластался по земле, как лягушка под быком, и, вихляясь словно уж вправо-влево, пополз вперёд. Через минуту сообразил, что характерного шороха рядом не слышно, скосил глаза и тихо ахнул про себя. Моня и Шлёма ползли по вертикальным стенам, цепко держась когтями рук и ног! Тьфу ты, ещё в страшном сне такое приснится… Глаза горят, уши торчком, клыки хищно оскалены, как у двух уродливых кошек, подкрадывающихся к храброму воробышку с древним охотничьим дробовиком!

А вот охранничек, кстати, занервничал, мне было видно, как он беспокойно высовывал рогатую башку из маленького окопчика под аркой, лихорадочно работая шомполом и явно не зная, как же в нас теперь стрелять. Учись, служивый, сейчас мы тебе тут пластунскую школу продемонстрируем…

— Братцы, — по привычке предупредил я неизвестно кого (ибо какие ж мне кровососы братцы?), — как только пальнёт — бросайтесь скопом! Но не убивать охранника, придушите слегка и ружьё выкиньте подальше.

— Слушаимси, вашвысокобродь! — дружно раздалось справа и слева.

Бес выставил ствол, неуверенно выбирая из нас самую желаемую мишень. Угадайте, на ком он в конце концов определился? Правильно! А мне и гадать не пришлось…

— Не спеши стрелять, служивый, дай хоть слово сказать. — Я встал, выпрямился во весь рост и безбоязненно шагнул вперёд.

— Ща шмальну, казачок! — честно предупредил охранник.

Я поднял обе руки вверх, показывая свои мирные намерения, хотя прекрасно знал, что бесу оно без особой разницы. По-видимому, мечта укокошить хорунжего передаётся у них по цепочке от одного к другому специальным приказом при выходе на дежурство. И повторяется себе под пятачок в течение дня раз двести — триста, как буддистская мантра у калмыков…

— Я к Хозяйке, по делу.

— Да знаем мы ваши дела-а…

Притворно смутившись, я опустил взгляд, носком сапога меланхолично сгребая щебень в кучку.

— Но Хозяйка от меня чего-то хочет, иначе бы не звала.

— Да знаем мы, чего она от тебя хоче-эт…

— Интересно, куда она засунет тебе твоё же ружьё, когда узнает, что меня тут задержали?

— Да знаем мы, куда она мне его засуне-эт… Чего?! Ты кому тут хамишь, морда усатая?!! — Бес вскинул свой дробовик к плечу, и в тот же миг я с размаху ударил ногой по кучке собранного щебня. Пыль и мелкие камушки взмыли в воздух, я рухнул плашмя, и выстрел вновь ушёл в «молоко».

— Гаси беса!

На мстительного охранника с двух сторон метнулись две серые фигуры. Отбиться прикладом он не успел, Моня и Шлёма связали руки героя ему за спиной его же хвостом.

А ведь хорошо справились, кстати. Быстро учатся, похвалить, что ли…

— Доволен, хорунжий? — широко осклабились оба упыря, демонстрируя мне надутого от обиды бесюгана.

— Любо, — не сдержался я. Парни от удовольствия покраснели так, словно мой дядя-генерал только что облобызал их перед всем строем. — Ну что ж, передадим ослушника Хозяйке или сами ему эту штуковину широкодульную куда надо засунем?

— А чё, можем чуток позверствовать…

— Да уж лучше позверствуйте, — падая на костистые коленки, взмолился бес. — А тока к Хозяйке не ведите, та убьёт не глядя! Бери ружьё, Иловайский, суй куда надо, уж лучше твоей рукой, здесь и сейчас, чем…

— Да тьфу, пропасть, — вспыхнул я. — Уж и пошутить нельзя! Сам служу, что такое долг, знаю, часового без дела не обижу. В спину будешь стрелять?

— Буду, — честно вздохнул охранник, врут бесы плохо. — Раз есть ружьё, как не шмальнуть? Хотя… могу промазать.

— И на том спасибо, — кивнул я. — Отпустите его.

— Чё? — недопонял Шлёма, эмоционально отвешивая пленнику подзатыльник. — Да ты умом тронулся, хорунжий? Мы ить и на два шага не отойдём, как он нас промеж лопаток свинцовой крупой нашпигует!

— А может, и нет, — рассудительно пробормотал Моня, бегло обыскивая свободной рукой потёртый мундирчик беса. Тот хихикал, ругался, выкручивался, верещал как от щекотки, но тем не менее пули у него в кармане мы нашли и, отобрав, щедро рассыпали по округе. Теперь если и захочет выстрелить, то только холостым, а картечины по щебню до вечера собирать можно…

— Руки-то хоть развяжете? — с надеждой скривил физиономию охранник. — Нет? Ну и… мне меньше заботы, так, вдоль коридора погуляю, может, сочиню чего. Говорят, от прогулок со связанными руками в голову разные светлые мысли приходят и образы поэтические…

— Точно, тюремная лирика у нас, в России, завсегда самая популярная. Надо будет Прохору предложить посидеть разок хоть на гауптвахте, может, поэмой какой разродится, — мельком отметил я и, козырнув, шагнул сквозь арку к городу.

Моня и Шлёма последовали моему примеру.

Перевоплощались они всегда одинаково, поэтому минуту спустя рядом со мной шагали два рослых крестьянских молодца с золотыми кудрями до плеч, в расшитых косоворотках, плисовых штанах в полоску и новеньких лаптях, музыкально скрипящих на ходу. Нет, волшебным зрением я видел их настоящих, но обычное, человеческое восприятие на данный момент было как-то приятней сердцу. Внешность — штука обманчивая, а здесь так вообще на каждом шагу иллюзии и личины…