Егор Радов - Змеесос Страница 18

Когда-то — Степан Яковлев, когда-то — Артем Кибальчиш. когда-то — Сергей Шульман, теперь — Миша Оно. Можно проникать в самую глубь времен и существовании, даже до того, что… Впрочем, это все равно.

Однажды особь выпустили наружу. Поправив манжеты и выпив кофе, индивидуум сел в кресло и положил ногу на ногу. Все, что было, присутствовало как впервые — простая весна убивала собой любые смыслы и задачи, и можно было в самом деле придумать что-то новое и начать этот день с радости знания всех предыдущих путей.

— Чистая работа! Свершилось, — сказал то ли Миша Оно, то ли Элоиза Герасимова, любуясь на собственную явленность здесь, сейчас.

Наверное, в этом мире было воскресенье, поскольку бытовая прапамять не заставляла индивида вскакивать с места ночных сновидений и грез, чтобы мчаться производить духовный или материальный продукт в специально отведенном для этого месте, а напротив — позволяла существу отдохновение замереть в постели и размышлять о том, чем же наполнить отведенный ему сегодня отрезок существования, который был свободен от каких бы то ни было планов и задач, как джазовый музыкант, решивший сыграть что-нибудь эдакое без любых тем и нот для импровизации.

Все смешалось в голове Миши Оно. Он будто бы только что родился и осматривал свое мужественное тело с чувством удивления и любопытства. Он понял вдруг, что, если он начнет вспоминать свои бывшие рождения, которые он знал превосходно, он может дойти и до некоего начала, решив попутно различные вопросы бытия, волнующие людей и богов, и отгадать тайны мироустройства, найдя исходную точку, откуда произошло все остальное, в том числе и он сам; но точка эта скрывалась где-то в далекой глубине памяти, покрытая многочисленными слоями прожитых жизней, эротических воспоминаний и правильно понятых философских систем, поэтому ее поиск был достаточно длительным и кропотливым делом, требовавшим усидчивости и внимания, а заниматься всем этим с утра пораньше было очень лень.

— Фиг с ним! — воскликнул Миша Оно, ударив рукой по постели. — Я решу тайну Всего завтра на работе. Сейчас нужно подумать о том, чем же все-таки занять самого себя.

Это тоже было не так просто. Очевидно, где-то существовали друзья и подруги, наверное, еще из прошлых жизней, и Мише захотелось найти их и провести этот день как-нибудь глупо и просто, как и подобало существу, способному знать все. Но где же эти люди, куда они все делись, где же предвкушающие беседу друзья и желающие честной драки враги; где же вся эта прелесть чужих домов и женщин, и коньяка и самодельных наркотиков и любви? Миша икнул и пошел в гости.

И вот он шел по улице, удивляясь незнакомым, но хорошо понятным личностям, которые были повсюду. Все всматривались друг в друга, желая вспомнить прошлое и найти былых близких. Все люди — одно и то же, и Миша перестал их различать; даже половои признак был, в сущности, фигней, а то, что лежало в основе всего, кажется, было очень ординарно.

— Нет, я выясню это завтра! — сказал Миша, приостановив свои мысли на этом месте.

— Здравствуйте, Александр Иванович! — сказал ему старик, заглядывая прямо в глаза.

— Привет, Илья! — ответил Оно, протягивая руку.

— Ну уж нет! — рассердился старик. — Когда я был Ильей, ты вообще представлял из себя крошечную малютку по имени Параша и умирал от изнасилования в фешенебельной больнице. Моя фамилия — Хромов, мы с вами встречались в тюрьме. Я был вашим следователем и сильно вас пытал, помните?

— Да это было приятно, сука!.. — воскликнул Оно. — Я на целую вечность запомнил клевость твоего кастета, когда ты бил меня по черепу, пытаясь проломить его. Было нормально — прямо как в книжке.

— Я старался, — скромно сказал старик. — А помните, как я измывался над вашим половым органом? Как я резал вам мошонку?

— Это было чудно, старина! Просто прелесть! Такого блаженного страха и отвращения я, пожалуй, никогда не испытывал!

— Ну вот, я рад, что вам понравилось. А потом — я вставил в ваше анальное отверстие раскаленный прут — как вы замечательно кричали?

— Так ведь это было безумно больно! — расхохотался Миша. — Просто жуть! Да… Я помню эту жизнь. Я сел тогда в тюрьму за изнасилование пятилетней девочки… ух, как это было здорово! Да, Федор Федорович, это было одной из лучших жизней, прожитых мной…

— И мне очень нравится. Меня потом пришиб на улице какой-то ненормальный; перерубил мне позвоночник топориком и раскроил мне череп. Но я тогда не сдох — вот что самое приятное — и еще тридцать четыре года провел в приюте — без движения, в слепоте и глухоте!.. Представляете, какие экзистенциальные чувства я тогда испытал? Это неописуемо…

— Завидую вам! — сказал Оно.

— Желаете тоже?

— Только не сегодня. Может быть. в среду…

— Позовите меня, — вдохновенно сказал старик, — я сделаю все, как нужно. Мне тоже хочется кого-нибудь пришибить.

— Я подумаю, — мечтательно ответил Оно, погладив свою ногу. — А вообще-то, все таки, вы — гнусный стервец, и надо бы вам отомстить, да вот как-то лень…

— Пожалуйста! — надменно сказал старик. Миша Оно быстро оглядел его согбенную фигуру и сильно ударил его кулаком в грудь.

— Ox… — отозвался старик и плюнул в лицо Миши какими-то особо вонючими старческими слюнями.

— Ах ты, гнида! — воскликнул Миша, вытираясь; и тут же тремя резкими ударами в рожу старика поверг того на грязный тротуар, а потом стал бить его пяткой по хребту, наслаждаясь сотрясанием стариковской спины в синем плаще.

— Помогите… — стонал старик, захлебываясь слезами и соплями.

— Сейчас я тебя кончу, — жестко сказал Миша Оно, осматриваясь по сторонам, чтобы найти орудие убийства. Но в этот миг он увидел на горизонте улицы неприятный силуэт милиционера, который направлялся в их сторону, чтобы ликвидировать безобразное избиение старого человека. Миша коротко выругался, плюнул на тело старика и стал быстро улепетывать, чтобы его не арестовали, поскольку он не хотел сидеть сейчас в скучной камере и молиться о легком приговоре. Он был молод и был готов жить вечно. Он бежал и плакал, сознавая различие добра и зла; улицы были пусты и изумительно угрюмы. Миша Оно посмотрел назад, как в прошлое, и пошел в гости.

— Это было чудесно! — крикнул ему вдогонку оживший довольный старик. — Я жду тебя, мой милый, я хочу…

— Когда-нибудь я вернусь тебя зарезать, — тихо сказал Миша сам себе и вошел в подъезд — передохнуть и подумать.

Подъезд перед ним расцветал прелестью сторон света, и был наполнен упоительно-грязным воздухом пошлой любви и старых удовольствий, которые, словно детский портвейн, всегда присутствовали внутри личности душевного существа. Миша, улыбаясь, глядел на истерзанные жизнью стены внутреннего содержания подъезда; он любил их; они были самим бытием — полем боя и креслом для отдыха, всегда окружающим тебя простором, который не может предать, словно настоящая любимая, и вдохновенным уголком уединения, первых признаний и новых тайн.

— Да здравствует то, что здесь! — с некоторой грустью сказал Миша Оно и вышел из подъезда.

И он шел дальше по грязной улице, где стояли мусорные баки, внутри которых сверкал разноцветный и разнообразный мусор, отражающий мир, произведший этот мусор на белый свет в таком виде, и где все дома, окаймляющие улицу, были обшарпанными, одинаковыми и безобразными; и в окнах были видны злые жители, желающие съесть обильный обед и уснуть, хлопнув жену по заднице, и эти жители мрачно смотрели на путь Миши Оно, узнавая в его лице надменного неприятеля своих прошлых жизней. Миша очень любил эту часть окружающей его действительности и с наслаждением ступал ногами по искореженному асфальту, желая остановить нынешний вдохновенный миг своего существования, который был сейчас с ним и который собирался уже сгинуть и уйти неизвестно куда, как и все прочие моменты, бывшие раньше законной собственностью того, кто их переживает.

— Все бесполезно, все в прошлом, — печально проговорил Миша, вспомнив какие-то свои прогулки здесь, во время, когда он был старенькой бабушкой, болеющей тромбофлебитом.

Через несколько метров улица кончилась, и Миша вышел на некий пустырь, где лежали трубы, пустые бутылки и бумажки. Он пересекал этот пустырь, представляя себя космонавтом, который идет по чужому грунту и изумляется фактом своего истинного присутствия там.

— Замечательный пустырь! — отметил Миша эту секунду одной из своих жизней и подошел к невысокому серому дому, имеющему множество подъездов, столь же гениальных, как и уже описанный. Миша открыл дверь и вошел внутрь. Через какую-то часть времени он уже нажимал кнопку звонка квартиры на пятом этаже, справа от лифта.

Женская особь открыла дверь и посмотрела вперед.

— Здравствуй, моя милая, моя позапрошлая любовь, моя трагическая невеста, мой лучший античный друг! Я так ждал этой встречи; ты словно не существуешь для меня; ты есть ты, ты есть восторг, история и цель, я знал твои глаза и губы и твою дружбу, мы столько всего делали вместе, мы пили, целовались и шли по длинной дороге ночью; мы входили в города и обнимались в мрачных подъездах, мы дрались на шпагах и были готовы дать друг другу яд, мы смотрели друг на друга пронзительным взглядом истинного бытия, мы читали одну книгу в постели, мы воевали в пустыне с племенем умных и злых негров, и мы опять есть! — сказал Миша Оно.