Андрей Курков - Судьба попугая Страница 18

И под конец — Кузьма…

— …А скажи, простая штука Есть у вас?

— Какая?

— Вошь.

И макая в сало коркой,

Продолжая ровно есть,

Улыбнулся вроде Теркин

И сказал: «Частично есть…»

— Товарищ артист! Товарищ артист! — прямо подпрыгнул один солдат, чернявый, лет сорока. — Вы же были у нас! Выступали!

А другие солдаты смеются, хлопают.

Марк смотрит на вскочившего.

— Где? — спрашивает, думая, что перебросили этого солдата с одного участка фронта, где они уже побывали, на этот, — В Тамбове! На обувной фабрике «Гигант»! — крикнул солдат.

Марк на мгновение замер. Тамбов? Да, года три назад были там! Да и ведь до сих пор на нем ботинки, подаренные партсеком и трудящимися этой фабрики после его выступления. Сказать солдату об этом? Вот обрадуется, что я их фабрику помню!

— Да, да, конечно, — Марк закивал. — Помню тамбовский «Гигант».

Обед из полевой кухни — снова каша, но почти без масла. Зато чай с сахаром. Спирта на обед не дали, и дальше шофер дядя Ваня вел полуторку ровно, хотя на ухабах ее все равно подбрасывало, а вместе с ней и артистов, сидевших в кузове, и клетку с попугаем, которую Марк иногда держал в руках, а иногда ставил на днище возле ног.

Ехать недалеко. Километров двадцать. Там еще один концерт. И заночуют там же, в какой-нибудь землянке.

А снега тают, на дорогах грязь. Черные «тамбовские» ботинки Марка уже давно стали коричневыми из-за налипшей дорожной глины.

Длинного куплетиста во время одного ухаба сильно ударило спиной о деревянный борт. Теперь сидит — охает. Низенький, «шурупчик», как его Марк про себя называл, дремлет, несмотря ни на что. Буялова молча сидит, тоже не жалуется.

Когда приехали — уже темнело. Командир роты — пожилой капитан — решил закрыться от врагов местным холмом и чтоб артисты выступили перед бойцами при свете костра.

Все шло нормально. Бойцы собрались в тесный полукруг.

— Сколько фрицам дней осталось? — спрашивает Петя Фомин.

— Гав-гав! — отвечает пудель. Солдаты хохочут.

— А нам сколько?

— У-У-УУУУУУ! .

— Ну, Кузьма, готовься! — шепчет в открытую дверцу «зачехленной» клетки Марк, и изо рта его валит пар — далеко еще до настоящей весны.

Вышли куплетисты. Прошлись хорошо по Гитлеру, метко по-крестьянски, а еще с украинским акцентом — совсем смешно получилось.

Упросили их солдаты еще что-нибудь «сбацать». Теперь очередь была за Кузьмой. Марк вытащил его из клетки. Посадил на плечо, на правое — черт с ним. После войны попробует переучить.

И вдруг нарастающий свист, вспышка огня, грохот. Какая-то сила валит Марка, бросает его в сторону, и какое-то время летит он глазами вверх над темной землей, зажав в руке попугая. Летит и с размаху ударяется спиной о землю. Все немеет, и только где-то в груди становится жарко, а ног нет, и руки не чувствуются. И дышать трудно.

— Артиста! Артиста ранило! — затихая, откуда-то издалека доносится до ушей Марка чей-то голос. — Эй! Сюда!..

И шум, весь живой шум, окружающий природу, голоса, треск костра, все, что обычно звучит в воздухе, начинает отодвигаться от Марка, удаляться, и вот уже все звуки выходят, как какой-нибудь человек, из той темной комнаты, в которой он лежит. Выходят, как человек, и закрывают за собой дверь. И остается Марк один. А вокруг темно и тихо.

Глава 6

За окном падал первый снег. На подоконнике закипал чайник. А Банов сидел за столом и уже второй час перечитывал новый приказ Наркомпроса. Приказ был страшно многословным и имел к тому же малопонятное название. «Приказ о расширении внедрения добровольного интернатного положения для детей школьного возраста на всей территории СССР». Текст приказа, занимавший восемь страниц мелкого шрифта, был даже путанее, чем название, но смысл его после нескольких прочтений наконец начинал доходить до директора школы. Наркомпрос приказывал проводить среди учащихся регулярную агитацию с целью убедить их в необходимости поступления в суворовские и кулибинские училища. Пояснялось, что согласие родителей при поступлении в училища не требуется и что поступившие (а это значило — все желающие, так как прием в училища проходил без экзаменов) переезжают для продолжения учебы в другие города, где им предоставляется полное государственное обеспечение, включающее еженедельный просмотр кинофильмов, регулярные экскурсии, трехразовое питание и прочее.

Вызвав завуча, Банов приказал ему собрать после уроков всех учителей и прочитать им приказ.

Когда завуч ушел, Банов наконец заварил чай и отвлекся от работы.

Зазвонил телефон.

— Алло! Товарищ Банов! — прозвучал в трубке голос Клары. — Вы просили позвонить сегодня…

— А сегодня какой день? — рассеянно спросил Банов.

— Четверг, — произнесла Клара, и в голосе ее прозвучало удивление.

— А-а! Забыл! Извини, много работы, — заговорил он. — Да, я же хотел, чтобы мы в музей пошли сегодня…

— А когда сегодня?

— Музей до шести, — говорил Банов. — Давай часика в три встретимся…

— Мне подойти в школу?

— Нет, не надо. Лучше где-то в самом центре… может, на Красной площади?

— А где именно? — допытывалась Клара, и Банов понимал, что она права, ведь Красная площадь огромна.

— Возле Лобного места, хорошо? — предложил директор школы.

— Хорошо. В три часа у Лобного места. Положив трубку, Банов снова вызвал завуча Кушне-ренко.

— У нас на когда записано посещение Мавзолея?

— Конец апреля, — ответил завуч.

— Вычеркни! — строго сказал директор школы. Кушнеренко подозрительно покосился на Банова.

— Вычеркни! — повторил Банов. — И запиши на этот день экскурсию на ВДНХ. Понял?

Без десяти три Банов уже стоял у Лобного места. Немногочисленные экскурсанты и гости столицы бродили по Красной площади, а дальше медленно текла бесконечная человеческая река, впадавшая в Мавзолей. Рядом никого не было, никто из гостей столицы не интересовался Лобным местом.

К Банову подошел постовой милиционер.

— Что делаете? — как-то странно, но вежливо спросил он.

— Товарища жду, — ответил Банов.

— А потом что делать будете?

— Пойдем в музей, — сказал директор школы.

— У меня завтра выходной, — отвлеченно произнес милиционер. — Я тоже, наверное, в музей пойду. Я еще ни разу не был в музее.

Банов посмотрел на милиционера слегка удивленно.

— А здесь вот головы рубили! — сказал, вздохнув, милиционер и указал рукой на Лобное место. — Мы живем в счастливое время! — добавил он и, развернувшись, пошел на свой пост.

Клара пришла вовремя.

В музее было много крестьян. Они вплотную рассматривали фотографии и документы, личные вещи вождя, другие предметы, выставленные для осмотра. В первом зале, в углу за барьерчиком, стояло кресло-качалка.

Клара уже знала о том, что Банов спускался под Кремль. Директор школы всетаки решил ей рассказать об увиденном, истребовав сначала честное партийное слово, что она никому ни слова не скажет.

В музее они вместе изучали фотографии, переходя из одного зала в другой. Последние сомнения рассеивались у Банова, когда он смотрел на фотографические отпечатки Кремлевского Мечтателя. Это действительно был он!

Волнение Банова передавалось Кларе, она иногда замирала у очередной фотографии, глядя себе под ноги и думая о чем-то другом, и в такие моменты Банов подходил сзади и бережно брал ее под руку, чтобы она отвлеклась от волновавших ее мыслей.

Так они осмотрели залы первого этажа, потом второго и поднялись на третий.

Здесь, на третьем этаже, были представлены подарки Ильичу от разных народов. Конечно, далеко не все подарки были выставлены для посетителей — об этом сразу предупредила Банова и Клару старушка, сидевшая в первом зале.

Интерес Банова приугас. Они довольно быстро прошли через зал, заполненный блюдами и вазами, зал фарфора, прошли через зал ковров с изображением местных видов и самого вождя, прошли и через зал подарков от северных народов — здесь был миниатюрный Кремль, сработанный из моржовой кости, и много других работ. И вот перед ними открылся «зал подарков от рабочих-ткачей». Здесь Банов остановился.

Под стеклом на стенах висели красивые, качественные костюмы, и под каждым из них виден был ярлык. Все костюмы были огромного размера.

Банов подошел к ближнему, наклонился и прочитал на ярлыке «Подарок от фабрики „Червона швачка“, г. Львов».

Вспомнились директору школы слезы Кремлевского Мечтателя.

Подошла Клара, обняла Банова, прижалась к нему.

— Я все-таки не понимаю, — шептал Банов. — Почему они такие большие? Ведь он — маленький!

Клара тоже задумалась над этим, но ответа не нашла.

— Я же видел, как он их распечатывал, хотел померять, плакал…

Кларе очень хотелось успокоить Банова. Она видела, что он искренне переживает за Кремлевского Мечтателя.

— Знаешь, — зашептала она через минуту. — А давай купим ему нормальный, маленький костюм, и пошлем?!