Сергей Костин - Лысая голова и трезвый ум Страница 18

Затаиваемся.

Где-то скрипят половицы. Сквозняк нагоняют тоску. Оперу ночью не спится. Он охраняет страну. Преступники млеют от страха. Ночь не для них создана. Оперу ночью не спится. Только улыбка видна.

Баобабовой стихи нравятся, просит почитать еще. Но отказываюсь. Засада не свидание, не до песен.

— Лесик! Лесик?! — Мария жмется все ближе и ближе. Раскаленный бронежилет обжигает намокшую потом рубашку. — А ты, в самом деле, тарелку инопланетную сбил?

— Не сбил, а сама взорвалась.

Я, конечно, понимаю, Баобабовой страшно. Но если она считает, что, прижимаясь, нам будет страшно обоим, то глубоко ошибается. Не для того я в органы пришел, чтобы бояться.

— А какие они, инопланетяне? — шепчет Мария, хрустя рукояткой пистолета. Хорошо, что зубами не стучит. В такую жару зубами стучать, перед преступником навек опозориться.

— Нормальные ребята, — а вот у меня голос и в самом деле похрипывает. — Цвет у них, правда, не человеческий. Сыграла с ними природа-мать злую шутку. Но в целом приятные личности. Жаль, улетели. А ведь я с ними даже не попрощался. Обиделись, наверно.

— А за что обиделись?

— Да за пустяк, — в окно врезались первые капли ночного дождя. Где-то далеко запели грустную, даже заунывную песню цыгане. Плохая примета. — Не захотели они, Маш, налоги, как частные предприниматели, платить.

— А я слышала, что контрабанда.

— И это тоже, — киваю в темноте. В темноте все можно. — Девчонок иностранных к нам без пошлины переправляли. Вот и допрыгались. Нет, чтобы все по-человечески, по приличному. Что мы, звери, не выделили бы воздушный коридор братьям по разуму?

Сверкает яркой вспышкой молния. На короткий миг освещается лицо Баобабовой. Бледное и перекошенное.

— Ой, Лешка! А ты чего такой бледный и перекошенный?

Бабы, они и в органах бабы. Что с них взять?

Бушует в полную силу за окном гроза. Колотит в стекла ливень. Хлещут ветки, пытаясь достучаться до спящего капитана Угробова. Нет, не слышит их капитан. Не откроет ставни, не впустит испуганные ветки в дом. Опер, если он спит, то спит. А если работает, так, понятное дело, работает.

Закололо в правом боку. Не от предчувствия закололо. А от Машкиного бронежилета, к которому связка гранат прицеплена. Прямо в ребра упираются.

— Приготовься.

Машка верит с одного слова. Отодвигается. Трудно не верить молодому лейтенанту, который в одиночку завалил целую инопланетную банду. А молодой лейтенант, радуясь собственной находчивости, вздыхает свободно, полной грудью. Такому жизнь не учит. Такое с рождения дается.

Баобабова дергается всем телом, фашистская каска звякает об ее ухо. Баобабова затыкает мой рот мозолистой потной рукой. Чувствую ее горячее дыхание:

— В окно смотри! В окно!

Пересиливаю нехватку кислорода, до крови закусывая вовремя подставленную ладонь напарника. Вглядываюсь, куда просит Мария. В окно.

В блеске молний, в мельтешении веток, в подтеках воды на стекле, стоит на подоконнике черная фигура.

Ухает, проваливаясь в район аппендицита душа. Замирают, замораживаясь страхом, легкие. Рассыпаются мысли. И отчего-то, непонятно отчетливо, ощущается запах дождя.

То, что вижу, не может называться человеком. Люди не прогуливаются под дождем по подоконникам без зонтиков. И ни у кого из людей не может быть таких ярких зрачков. Словно далекий еще локомотив, приближаясь к конечной станции, предупреждает о несущейся навстречу многотонной смерти.

Ярко-ослепительная полоска молнии соприкасается с черной фигурой, обволакивает ее мелкой сеткой, проявляя на фоне мечущихся веток и струй темный силуэт. Широкие расправленные крылья, острые, короткие уши. И улыбка тонких губ, сквозь которые просвечивают острые отметины зубов.

— Стой! Стрелять буду!

Крик заглушает грохот грома. Кажется, распустился с невыносимым треском гигантский цветок.

Все происходит быстро. Не как при ускоренной перемотке. Гораздо быстрее. Еще быстрее.

Вскакиваю, не обращая внимания на нехватку в организме кислорода. Делаю шесть предупредительных выстрелов вверх. У капитана Угробова была хорошая люстра. На шестом выстреле осечка. Патронов больше нет. Машка пожалела. А может, за давностью лет отсырел порох.

Принимаю смелое решение взять преступника живьем. За живых больше медалей дают. Спотыкаюсь о распахнутую дверцу холодильника, который еще хранит запах докторской колбасы. Чувствую под ногами легкий хруст. Нога поскальзывается обо что-то скользкое. Первая мысль о крови. Неужели ранен? Открытый перелом в результате неловкого движения. Нет! Это вывалившиеся из нутра холодильника яйца.

Равновесие не удержать. Трудно остаться в вертикальном положении, поскользнувшись на яйцах. Это ж не банановые корки.

— Машка! — кричу, захлебываясь жгучим желанием немедленно раскрыть первое дело отдела. — Хватай его! Живьем брать, подлеца! Живьем, Маша!

Прапорщику Баобабовой два раза повторять не надо. Тренированное тело, специально подготовленное для встреч с матерыми преступниками, распрямляется во весь двухметровый рост.

Крепко сжаты рукоятки пистолетов. Стиснуты оставшиеся после боевых походов зубы. Весело блестят колечки в ушах и в носу. Не менее весело поблескивает чисто выбритый череп. Такую встретишь в темном парке, на всю жизнь незабываемые впечатления.

Машка не знает, что такое сентиментальность. Стреляет без предупреждения. Так ее учили. С двух рук. Попеременно. Красиво зрелище. Вот такая она, Баобабова.

И у нее заканчиваются патроны. Ловким движением Мария отщелкивает пустые обоймы, быстро вставляет запасные. Для себя-то не пожалела патронов. Беспрерывный огонь продолжается. Пули улетают в грозу, смешиваются с дождем.

Но черная фигура с горящими глазами даже не шелохнется.

Машка довольно хмыкает. Откидывает в сторону ненужные пистолеты, сдергивает с пояса гранаты и, коротко ухнув, швыряет их одну за другой в сторону окна.

Бросок номер один. Перелет. Бросок номер два. Недолет. Попытка номер три. Точно в грудь неприятно улыбающегося существа. Теперь только дождаться результата.

Мария бросается на меня, закрывая от возможных осколков тело молодого лейтенанта. И даже затыкает уши. Чтоб я, не дай бог, не оглох.

Первая попытка взрывается на улице. Слышен треск лопающихся стекол и запоздалые возмущенные крики жильцов с требованием немедленно прекратить ночную пьянку.

Вторая граната закатывается под батарею центрального отопления. Звякает, размышляя. И взрывается. Только осколки по комнате свистят растревоженными пчелами. Хорошо хоть батарея центрального отопления принимает на себя основной удар. Я бы инженеру, придумавшему эту батарею, памятник при жизни поставил. Когда надо, хрен взорвешь, а когда не надо, хрен заткнешь.

После второго взрыва выскальзываю из объятий прапорщика. Мне нужно видеть собственными глазами, как разорвет на части наглого преступника.

Черная фигура, не прекращая нагло щериться острыми зубами, ловко перехватывает на лету гранату и, даже не подумав своей глупой головой о последствиях, с силой швыряет смертельную железяку за поваленный набок холодильник. Успеваю заметить только широкий черный плащ, взметнувшийся на фоне облитых ливнем деревьев.

— Это что?

Баобабова задумчиво разглядывает крутящийся волчком кусок железа. Не первый год на службе, могла бы и побыстрей соображать. За что только деньги прапорщикам платят?

— А-а-а! — наконец-то. Дошло до светлой головы. Если бы все опера так медленно мозгами ворочали, страну давно бы захлестнула гигантская волна преступности.

Машка вскидывает руку, и пальцами резко плетет замысловатые узоры. Как в фильмах про непобедимых десантников. Двое на правый фланг. Двое — на левый. Центр ползком занимает заранее намеченные позиции.

Я в сурдо переводе плохо понимаю. Даже когда по телевизору показывают крутящих пальцами тетенек, заклеиваю кусок экрана бумагой, чтобы с мысли не сбивали, и слушать политические новости не мешали. Но в данную минуту понимаю Марию без дополнительных объяснений. Пора отступать.

Нет! Все-таки с Баобабовой я бы в разведку пошел. Она бы меня ни за что не оставила раненого на поле боя. Спрашивается, охота ей такую тяжесть, как я, за шкварник в коридор переть? И как все ладно у нее получается? И сама пригибается, и меня волоком волочет. Только каблуки о порог громыхают.

Третья граната пропадает зря. Разносит в клочья холодильник. Но мы уже достигли безопасного места и в эпицентр взрыва не попадаем.

— Ты видела? Нет, ты видела?! Это он. Точно он!

Я неприлично возбужден. Машу руками, как сломанная ветряная мельница, беспорядочно и быстро. Машка еле успевает уворачиваться. Но мой воротник не отпускает. Волочет дальше, в подъезд. Она понимает, что оставаться в квартире смерти подобно. Засада провалена, оперативные работники с поставленной задачей не справились. А с такими работниками не церемонятся.