Светлана Багдерина - Первый подвиг Елены Прекрасной, или Библиотечный обком действует Страница 18

Пока неторопливо и печально тек рассказ старого хозяина библиотеки, Елена, позабыв переживать за Граненыча, царя, царицу, мужа и все остальное Лукоморье, не раз замирала, охала и смахивала нежданную слезу, как будто слушала новый, самый потрясающий и трогательный роман пера благородной синьоры.

Чужие беды часто окружены ореолом романтики и заставляют позабыть о своих…

– …Но вовремя понял, что дважды в одну воду войти нельзя, а то, что когда-то было, никогда не вернется на круги своя. Я стал другим, и те, с кем я был знаком, знают это и будут помнить всегда. И я смирился. Научился не замечать их. Не вспоминать. И со временем они отстали, но не забыли. Вот поэтому единственное место во всем дворце, где я могу чувствовать себя свободно – моя библиотека. Моя жизнь. И мои единственные друзья и собеседники с тех пор – книги, – через два часа закончил свое повествование Дионисий и прихлебнул из чашки свой давно остывший травяной чай.

– Ох, расстроил я, гляжу, тебя, старый дурень, – смущенно поднял он глаза на царицу, уже жалея о своей внезапной откровенности. – Ты и без того в последнее время аппетитом не страдаешь, а так и вовсе перестанешь кушать… Может, тебе моя стряпня не нравится? Может, тебе чего-нибудь особенного хочется? Я читал, в твоем состоянии это часто случается…

Елена, которой и впрямь приходилось последние несколько дне питаться только тем, что Дионисий приносил для нее из своих походов по оккупированному дворцу – самому-то ему требовался только чай, и то, скорее, в качестве ритуала, нежели продукта – затрясла головой:

– Нет, что ты, что ты, все просто замечательно!

– Ну, чего бы тебе хотелось, царица? Не скрывай, пожалуйста. Чем могу – помогу.

Она пожала плечами.

– Ну… Этим летом, когда мы с Ионом гостили в Мюхенвальде, нам однажды подавали вамаяссьскую кухню… Там были какие-то то ли суси, то ли суши… Тогда я это разок откусила и больше не смогла. А теперь у меня такое странное желание… Как будто я эти суси целый день все ела бы и ела.

– Я сделаю все от меня зависящее, – деловито кивнул Дионисий. – Сейчас я пойду, возьму кулинарную книгу и посмотрю, как их готовят.

Он встал и сделал шаг по направлению к залу библиотеки, с облегчением приветствовав завершение разговора о прошлом. Это ощутила и Елена. Также она почувствовала то, что если не задаст свой давно жегший ей язык вопрос сейчас, то уже не задаст его никогда.

– Тебе было очень одиноко, и потому ты стал писателем? – зажмурив глаза, что как будто придало ей решимости, выпалила она.

– Ты… знаешь?… – Дионисий испуганно обернулся и вскинул на нее свои неправдоподобно голубые глаза.

– Ой… Извини… Прости меня… Пожалуйста… Я не хотела подглядывать… Но я нечаянно увидела на столе рукопись… Невзначай прочитала несколько строк… и поняла, что она – это ты… – Елена неуклюже оправдывалась, и щеки ее горели от смущения и стыда. – Извини меня… Но если ты не хочешь – я никому не скажу… Клянусь…

Маленький библиотечный покраснел и поник не меньше ее.

– Теперь и ты будешь смеяться и презирать меня… – едва слышно проговорил он одними губами.

Слова оправданий и извинений застряли у царицы в горле.

– П-почему? – она потрясенно уставилась на него. – П-почему я должна смеяться? И презирать?

– Потому что я посмел захотеть стать высшим существом на свете – писателем… – не поднимая глаз, произнес безжизненно хозяин библиотеки. – Потому что она – это на самом деле я… Я читал, что была одна дама, писавшая романы под мужским псевдонимом, чтоб никто не догадался наверняка, и я подумал… Чтоб никто не догадался, что я – это я… Я решил… Но сейчас, когда ты затронула эту тему… Кто я такой, чтобы… Зачем только я стал писать свои истории? Надо было послушаться голоса разума и выбросить их или сжечь! Я столько мучался, столько думал и передумывал перед тем, как отправить свою первую рукопись в издательство – едва ли не дольше, чем создавал ее!.. Ах, отчего, почему я не смог передумать еще один – последний! – раз…

– Дионисий, – осторожно прикоснулась к ручке библиотечного Елена.

Она дрогнула, но не отдернулась.

– Дионисий, – повторила она. – Ты не понял. Если ты мне не запретишь, то при первой же встрече с моими боярынями я расскажу им всем, что познакомилась с самòй благородной синьорой Лючиндой Карамелли! И они позеленеют и умрут от зависти! В страшных муках! Все до единой! А я при этом буду горда так, как будто это не ты, а я лично написала все эти головокружительные романы, которыми зачитывается весь… всё… вся…

Дверь библиотеки тихонько заскрипела и стала медленно отворяться.

Свет свечи князя Рассобачинского дрожал и колебался на невидимых сквозняках, и огромные, вертлявые тени метались по стенам подземного хода, доводя слабонервных до тихой истерики.

– Я так больше не могу, Арина, – трагическим шепотом жаловалась младшая Конева-Тыгыдычная сестре. – Мне все время кажется, что из темноты на нас кто-то готовится выпрыгнуть. У меня сердце замирает…

– Да кто на тебя выпрыгнет, Наташа, – снисходительно, но неубедительно улыбаясь, отмахнулась от нее Арина. – Не будь такой трусихой. Это же стены. Сплошной кирпич. Ни дырки, ни щели, ни хода – ничего. Впереди идущие заметили бы, если что. У них же свеча.

– Арина, ты такая логичная и рациональная, как учебник арифметики! Неужели тебе совсем не страшно?

– А чего тут бояться? – гордо вскинула она голову и украдкой бросила взгляд в сторону молодого боярина Артамона.

Ответного взгляда она не получила и оттого отнюдь не повеселела. Даже в почти полной тьме было видно, что он смотрел на Наташу.

– Ларишка, Ларишка, о чем они говорят, ащь?

– Наташа говорит, что страшно тут, а Арина – что нечего бояться, стены одни кругом голые.

– Нешего, говоришь? – негромко переспросила боярыня Серапея, но так выразительно, что в ту же секунду к ней было приковано внимание всего отряда. – А ты про белого шеловека шлышала?

– Про кого? – замирая от возможности по-настоящему испугаться, переспросила Наташа, хотя прекрасно все расслышала с первого раза.

– Про белого шеловека. Штарые люди шкажывают, што в поджемных ходах по ночам бродит белый шеловек. Он к людям не подходит. Впереди тебя пройдет – иж одной штены выйдет, в другую войдет – и нет его. А на шледующий день тот, кто его видел, помирает.

– Отчего помирает, бабушка? – расширив глаза, прошептала театральным шепотом Лариса.

– А ниотшего. Придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел, – убежденно сказала старушка.

Наташа ахнула, Артамон шагнул к ней и сурово сказал:

– Не бойтесь. Я вас защищу, если что. У меня лопата.

– Не придумывай, боярыня Серапея! – донесся из авангарда веселый голос графа. – Какой тебе в наш просвещенный век белый человек! Страшилки это всё детские!

– А вот и нет, граф Петр, не жнаешь – не…

– Ай!!! – взвизгнула вдруг Арина, словно ошпаренная кипятком, и метнулась в руки первого попавшегося человека.[18] – Я видела!.. Видела!..

– Что?

– Что ты видела?

– Ариша, что с тобой?…

– Я… там что-то белое… в тени… промелькнуло… мне плохо…

И повалилась в обморок прямо в поспешно подставленные ручищи Артамона.

– Девочка моя!..

– Арина!..

Бояре остановились и сгрудились вокруг бесчувственной боярышни.

– Это она белого шеловека видела, – с мрачным удовлетворением сообщила Серапея.

– Она теперь умрет?…

– Не бойтесь, не умрет, – прогудел откуда-то сбоку Никодим. – боярыня Серапея говорит, что чтобы после этого умереть, надо прийти домой и лечь в свою постель. Если дело упирается только в это, мы бессмертны. Белые человеки могут ходить туда-сюда толпами.

– Бесчувственный ты человек, боярин Никодим! – хмуро буркнул Артамон и помахал перед носом девушки лопатой, создавая ветерок.

Арина мужественно выдержала два прямых попадания лопатой по кончику носа и кучу засохшей земли, просыпавшейся ей в лицо, и открыла глаза, только когда Серапея предложила собственнолично сделать ей искусственное дыхание.

– Ах… Где он… – прошептала она, не сводя испуганных очей с лица Артамона.

– Я здесь! – важно нахмурился он, всем своим видом показывая, что появись здесь хоть толпа белых людей, как предположил боярин Никодим, он со своей верной лопатой горой встанет на защиту.

– А… белый человек?…

– Ушел. Пропал. Его не было. Тебе показалось, – быстро посыпались со всех сторон объяснения.

– Ариша, деточка моя, тебе плохо? – чуть не плача, склонилась над ней мать.

– Нет… да… ноги не слушаются…

– Это у ней паралич нашинаетшя, – со знанием дела объявила боярыня Серапея. – Потом горячка навалится – и…

– Я тебя понесу, – потупив очи, предложил могучий Артамон. – Если ты не возражаешь.