Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота Страница 19

— А кроме того, меня регулярно пользуют здешние лекаря, — сказал Агилера. — И они не так плохи, как я боялся.

— А девушек к тебе водят? — спросил атаман в тайной надежде, что ему тоже что-нибудь обломится, вроде как с чёрной икрой.

Лиценциат вздохнул.

— Я не хотел тебе об этом говорить, — признался он. — Ведь в твоём возрасте воздержание переносится весьма болезненно. Да, я коротко познакомился с воспитанницами матушки Венереи, особенно с Муркой Астральской — откуда бы взяться здесь такой фамилии? Ведь «астра» значит «звезда»!

Лука вспомнил Мурку и вздохнул ещё тяжелее. Про неё он тоже пробовал сложить виршу: «Там сидела Мурка в обществе ярыжек, а в руках держала протазан!»

...Тем временем вести с границы становились всё более тревожными. У самозванца уже скопилось изрядное войско, а воины Патифона Финадеича всё ещё безуспешно отлавливали по лесам настоящих разбойников — Брыластого да Киластого. Вот уже пал к ногам Лжелипунюшки первый порубежный город. Царю доносили, что вместе с претендентом едет Восьмирамида Акулишна и ее возлюбленный конюх Бирон, и они на пару повсеместно подтверждают подлинность гнусных притязаний, особо подчёркивая разноглядящие глаза. «Да нешто мать чадо своё не признает!» — говорили в народе и верили, потому что Восьмирамиду Акулишну не признать было нельзя: второй такой ни в Еруслании, ни тем более в иных землях быть не могло...

— Оно бы всё ничего, — жаловался дон Агилера. — О таком содержании на старости лет я и мечтать не мог. Но бездействие бесило и тяготило меня! И днесь тяготит! Как вспомню я собор Нотр-Сир-де-Пари, где святые и апостолы поменялись местами с химерами и горгульями, так и начнёт меня колотить! — при этих словах старика и впрямь заколотило.

— Ну, химер с горгульями мы знаем, — сказал атаман. — Их тайком привозят купцы, и кое-кто им даже тайно поклоняется, такие они страшные!

— Наше счастье, что они ещё не оживают! — сказал Агилера. — Не всесилен проклятый Сесар Борха, и я даже догадался, почему...

— Почему? — оживился Лука.

— Да потому, что Джанфранко да Чертальдо — бездарность! — яростно воскликнул старик. — Пути своих жалких светильников, которые вы именуете Солнцем и Луною, он расположил таким образом, что их орбиты, а вернее сказать — параболы, по которым они движутся, образуют в небесах незримый крест!

— Ну, это-то всякий образованный человек знает. — важно сказал Радищев. Он всё ещё не мог привыкнуть к мысли, что мир его создан не Тем, Кто Всегда Думает О Нас, а каким-то незадачливым итальянским механиком.

— А может ли быть всесильным Антихрист, коли над ним вечно нависает святой символ?

— Ну никак не может, — на всякий случай согласился Лука.

— Верно сказал блаженный Тертуллиан, что душа по самой природе своей христианка, — обрадовался старик.

Лука уж давно с ним не спорил...

...Узнав о поражении под Вязьмой, Патифон Финадеич впал в отчаяние. Он решил прибегнуть к последнему средству. Плевать уже было государю царю Всея Великия, Малыя, Белыя и Пушистыя Еруслании на державу свою и народ, на планы грандиозные и затеи неслыханные. Левый глаз его смотрел теперь отнюдь не на Арзамас, а на столицу Британии, где жила королева-девственница Бритни Спирс.

Царь живо накорябал ей послание, в котором предлагал руку, сердце, все иные органы и тайные уды. Причём соглашался на свадьбу в самом городе Лондоне. Там он рассчитывал и переждать опасные времена. Рано или поздно свободолюбивый ерусланский народ, мнил государь, поймёт, что перед ним самозванец. Мало ли в мире косых! И тогда сбросят Лжелипунюшку с раскату, и труп его воровской сожгут, а пеплом набьют пушку да и выстрелят прахом поганым в ту сторону, откуда его принесло на нашу голову! А для будущей супруги он уже приготовил в качестве свадебного подарка шитую золотом и каменьями телогрейку...

— Крепко на тебя надеюсь, — говорил дон Агилера. — Некому мне более передать истину. Найди Джанфранко да Чертальдо и принудь его рассказать тебе всё. Он где-то здесь, у вас. Я уже почти напал на его след...

— Для того сперва надобно из тюрьмы выйти, — резонно заметил Радищев.

— Это легче легкого, — сказал лиценциат Агилера. — Из снадобий, которыми пользуют меня здешние лекаря, я составил своё, особое... Я его приму и стану как бы мёртвым. Узников здесь хоронят в мешках, вывозят за ворота и бросают на свалку. Ты заменишь меня в мешке...

— Ага, — сказал атаман. — Много ты знаешь, благородный дон, большого ума мужчина. Не знаешь только самой малости — здесь всякому мертвяку прежде выноса башку разбивают деревянной киянкой для верности...

Старец узловатыми руками ощупал голову младого героя.

— Может, обойдётся... — неуверенно сказал он. — Может, твоя и выдержит. Явственно чувствую под пальцами шишку удачи...

Письмо пришлось Патифон Финадеичу отправлять не с посольской почтой, а через дерзких и вольных северных рыбаков-поморов. Да так оно и быстрее будет.

Поморы и в самом деле довольно быстро доставили не только послание, но и ответ британской властительницы. Войско самозванца ещё неспешно продвигалось с боями к Солнцедару, сильно отвлекаясь на грабежи и самоволие.

Патифон Финадеич дрожащими руками сломал королевскую печать со львом и единорогом, развернул свиток...

Послание королевы-девственницы было кратким:

«ОН, YES!»

Верно подметили знатоки языка ерусланского: «Уж замуж невтерпеж!»

Патифон Финадеич был сильно взволнован. Знать-то он заморские буквицы знал, но вот сложить их в слова по причине перепугу никак не мог правильно. И оттого пришёл в великий гнев.

— Кто ohyes? — вскричал он. — Я ohyes? Ax ты, пошлая девица Бритни Спирс! Да я своё родословие от самого Жмурика веду, а чрез него — от древнего Юлия Кесаря! Да ты недостойна у меня в отхожем месте полы шоркать! Да я велю тебя медведями затравить! Да я...

Тут глаза его косые затянуло багрянцем, забегали в них несчастные косоглазые же мальчики со свайками...

Царь повалился с лавки и захрипел.

Лекаря отворили ему кровь, но это лишь ускорило кончину...

— Знай же, о юноша, что вначале было Слово.. — Вдруг дон Агилера-и-Орейро выпучил глаза и начал задыхаться. Губы его посинели, но всё шевелились.

— Вот нагадал на свою голову... Спеши, сын мой, спаси этот несчастный мир из-под власти Сесара Борхи... У тебя получится, я знаю...

Лука понял всё и закричал:

— Дедушка! Не умирай! Как я без тебя? Ты мне ещё не все истины открыл! Как мне из тюрьмы-то выйти?

— Амнистия... — прошептал лиценциат. — И ещё помни: все люди тут ненастоящие, поэтому никого не жалей. И себя не жалей...

И закрыл навеки очи.

Тут-то потемнело в глазах и у самого Луки.

Тут-то он по-настоящему и понял себя сиротой. Одно горе наложилось на другое.

Атаман ещё нашёл силы добрести до двери и загрохотал в неё кулаком:

— Лекаря! Лекаря быстрей!

О подкопе он уже и не помнил.

А когда очнулся, никакого подкопа в стене не было. Не было и следов от него. И ксюша зловонная стояла на положенном ей месте. И не было здесь дона Агилеры, словно никогда не существовал он на свете. На этом свете.

И томильщики его ни о чём не расспрашивали.

ГЛАВА 20

Когда умирает великий государь (а Патифон Финадеич при всех своих пороках таковым всё же считался), другие великие государи считают своим долгом проводить его в последний путь. Этот обычай заведён издревле.

Кроме того, другие великие государи съезжаются главным образом за тем, чтобы посмотреть, нельзя ли по такому случаю чего-нибудь себе оттяпать от осиротевшей державы. И зачастую их надежды оправдываются. Недаром же воры кражу в доме покойника называют «халтурой», а самих халтурщиков считают ворами последнего разбора.

Бояре Патифона Финадеича, болея за безвластную отчизну и ожидая друг от друга всяческих подлостей, сочли за благо признать Липунюшку законным наследником. Деться-то им было некуда! Да и Восьмирамида Акулишна была самая что ни на есть настоящая. Она по старой привычке таскала бояр за солидно отросшие бороды и даже сделала попытку посадить на опустевший трон любовника своего, конюха Бирона.

Тут уж бояре не стерпели.

Бедняга Бирон так любил лошадей, что даже питался вместе с ними из яслей овсом и ячменём. Пришлось, вздыхая о скотине, накрошить туда грибков.

Схоронили его ночью и втайне на скотомогильнике.

Восьмирамида Акулишна рыдала искренне, так что даже высокопоставленные гости ей сочувствовали и прослезились. Султан Абдул-Семит — так тот собственноглазно всплакнул о своих погубленных сыновьях. А королева-девственница Бритни Спирс — та вообще рыдала в объятиях Восьмирамиды, полагая себя точно такой же скорбной вдовицей. Вместе с Патифон Финадеичем она хоронила и свою последнюю надежду выйти замуж. Британская владычица слегка утешилась, когда ей преподнесли свадебную драгоценную телогрейку. Изроняли скупые слезы порубежные гетманы и магнаты, нунции и легаты, кардиналы и епископы ватиканские. Они теперь были в Европе и за королей, и за герцогов, и за графов.