Ирина Боброва - Наше величество Змей Горыныч Страница 19

– Велика наглость хана того! – вскричал царевич Власий, вскакивая с места. – Будто не в данники просится, а на работу нанимается!

– Молод ты, Власий, а потому горяч, – заметил воевода Потап. – Ежели бы орд тмутараканских не было, то замечание твое поддержали бы. А так смысл государственный имеет просьбу Урюка Тельпека выполнить. И не просто выполнить, а даже так сделать, чтоб он без помощи да разрешения Лукоморья и до отхожего месту сходить не смел.

– Дело говоришь, Потап. – Вавила очень одобрительно хмыкнул, бороду в размышлениях потеребил и изрек: – Пиши, Василисушка, ответ Урюку Тельпеку.

Тут же Иванушка-дурачок с места соскочил, столец резной к зазнобе своей подволок да перо самописное из чехольца вынул.

Вавила горло кашлем прочистил и диктовать начал:

– Дорогой брат мой Урюк Тельпек! Прочитали мы письмо твое и прочувствовали. И сильно закручинились над бедами твоими. И как добрые братья и соседи берем тебя под свою высокую руку и шлем тебе окромя запрошенных осьмидесяти пудов железа еще осемь пудов, окромя пятидесяти пудов серебра еще пять пудов, окромя тридцати пудов золота еще три пуда. Людишек мастеровых пришлю, когда на то оказия будет. А карлы в нашем царстве не заводятся ни мужеского, ни женского полу. За карлами обращайся к брату нашему – султану туркскому. В его государстве этого добра довольно заводится. Засим остаюсь твой старший брат и сосед, царь лукоморский и прочая, и прочая, Вавила.

Василиса письмо рулончиком свернула, сургучом мазнула да отцу подала, чтобы печатью царской освидетельствовал. Как только печать к посланию была приложена, Василиса следующий свиток развернула и начала читать:

– «Государь белый царь! Хан Тмутараканский Цырян Глодан шлет царю лукоморскому Вавиле наши приветствия! Сообщаем, что дела в нашем царстве-государстве идут премного хорошо, вот только полчища хызрырские одолели – набеги учиняют немерено, потраву табунам да стадам разорение. Потому возьми нас под свою руку великую данниками вечными да слугами. А в знак твоего благорасположения пришли нам железа оружейного осемьдесят пудов, серебра – пятьдесят пудов, а золота – тридцать пудов. А еще нам пришли людишек мастеровых – кузнецов, да мастеров огненного боя, да каменщиков, да художников. Потому как люди в ханстве нашем Тмутараканском простые, ничего доброго, окромя дурости, не делают. Что с подарками твоими делать ведаем, а как подступиться к ним – не вразумеем. А еще пришли нам арапов чернолицых, полу мужеского и женского, для дальнейшего в нашем царстве размножения. Дабы меня увеселяли, и внуков моих, и правнуков. Засим остаюсь с уважением превеликим, каган Тмутараканский Цырян Глодан».

– У них, что ли, один писарь на половинной ставке работает? – удивился Вавила. – Ну да ладно с ним, пиши, Василисушка, следующее… – И продиктовал царь Вавила послание, не много отличающееся от того, которое Урюку Тельпеку приготовил: – Дорогой брат мой, Цырян Глодан! Прочитали мы письмо твое и прочувствовали! И сильно над бедами да горестями твоими закручинились. И как братья да соседи добрые берем тебя под свою руку светлую. И окромя запрошенных осьмидесяти пудов железа шлем тебе еще осемь пудов, окромя пятидесяти пудов серебра – еще пять пудов, окромя тридцати пудов золота – еще три пуда. Людишек мастеровых пришлю, когда оказия на то будет. А арапы чернолицые в царстве нашем не заводятся и вообще себя никак не обозначивают. За этим ты пиши брату нашему, государю египтянскому. В его царстве арапы те и заводятся, и размножение великое имеют. Засим остаюсь твой старший брат и сосед, царь лукоморский, и прочая, и прочая, Вавила.

Тут младшая царевна резко вскочила, топнула ножкой и кинулась к выходу из думской залы. Но табуреточка в юбках запуталась, споткнулась Елена Прекрасная, не сделав и двух шагов. Воевода к царевне кинулся, подхватил ее сильными руками, упасть не дал.

– Что ж ты, доченька, о манерности-то забыла? – с укором в голосе спросил царь Вавила. – Куда так спешно кинулась, нарушая правила политесные?

– Куда?! – закричала Елена Прекрасная так сердито, что даже лицо ее от злости перекосилось. – Гражданское подданство менять! Все, перехожу в ханство Хызрырское и в орду Тмутараканскую одновременно!

– А чем же мы тебе, Еленушка, неугодны стали? – озадачился любящий отец, глядя с большим недоумением на дочь.

– Ты им пудами злато да серебро шлешь, а я у тебя денежку на серьги новые не могу выклянчить! – крикнула Елена Прекрасная и снова топнула ножкой.

Царь Вавила признал справедливость ее слов и выдал Елене сразу три денежки. Тут слезы на личике царевны и высохли. Подхватила Елена купца Садко под руку и утянула к лавке передвижной – серьги выбирать.

А царь со боярами долго еще думу думали, да только день не резиновый – кончился.

Глава 7

ВЕРНИТЕ СЫНОЧКУ!

В этот день не получилось у Власия с зазнобой своей – Дубравушкой – встретиться. Совет поздно закончился. Да и не дело это – к девице по ночи на свидания шастать. Вот и потоптался он у забора, калиткой поскрипел да восвояси отправился. Но записочку оставил. Написал он, что поутру на лесной опушке девицу ждать будет, а она пусть притворится, будто по ягоды да грибы собралась, да повидаться прибежит. Еще Власий писал, что разговор к Дубраве имеет серьезный, большой важности. Записочку царевич меж закрытых ставен сунул, знал, что утром откроет окошко Дубравушка да письмецо его прочтет.

Вот только не знал он, не ведал о том, что от самого царского терема до дома Дубравы следил за ним черный, недобрый глаз, сверкающий лютой ненавистью. То Буря-яга прикинулась черной вороной да за царским сыном следила, выгадывая момент для дела неправедного. Записочку ту она клювом сцапала и направилась в избу на курьих ногах, что возле колодца страшного стоит.

Возле той избы и при свете ясного солнца находиться жутко было, а уж в темноте ночной, безлунной – и подавно. Деревья лысые ветви, будто лапы, выставили, казалось, что колодец чернотой наполнен. А изба стоит, с ноги на ногу переминается да всеми бревнышками скрипит.

Буря-яга в трубу печную вороной влетела, а из печи уже ведьмой страшной вылезла. А страшна она была сильно: лицо – что картошка печеная – темное да сморщенное, нос длинный, зубы острые, а рот, соответствуя злобному характеру, совсем безгубый. Развернула Буря-яга записочку, прочла и потерла от удовольствия костлявые руки.

– Намилуетесь вы у меня, голубки недорезанные, – сказала ведьма скрипучим голосом и страшно рассмеялась, – ой налюбуетесь, птички недощипанные. Теперь-то я царевича Власия вмиг изведу! Теперь-то он ко мне сам прискачет как миленький!

Хлопнула она в ладоши – и появилась перед ней черная кошка, да такая злющая, что оторопь берет, стоит только взглянуть на нее.

– Беги к избе девицы Дубравы и стереги до утра. А как прибежишь в Городище, так мою записку в окошко меж ставен сунь. Чуть только поутру девица та в лес поспешит, ты вперед нее ко мне кинешься да разбудишь меня, – приказала пекельная злыдня Буря-яга кошке и записочку дала, да не ту, что царский сын писал, а собственного сочинения.

Кошка из избы вон бросилась, а Буря-яга на лежанку рухнула и спокойненько захрапела. Вот только сны старухе кошмарные снились. То она видела, как чадо ее любимое Усоньша Виевна белой с лица становится, а то как смеется Усоньюшка радостно, и личико ее добрым да приветливым делается. От таких снов беспокойных старая нянька Усоньшина с боку на бок давай ворочаться да во сне стонать и скрежетать зубами.

В тереме царя Вавилы тоже храп стоял. То дружинники в горнице спали, богатырским сном сморенные. Сам Вавила тоже сны десятые видел, все как один приятные. Снилась ему жена его покойная Ненилушка – будто в макушку его нацеловывает да приговаривает:

– Ой ты люб мой, Вавилушка! Да сколько ж можно детушек одному растить? Нет у них матери, так хоть мачеха пусть будет…

Дальше царю Вавиле свадьба его снится. Будто наклоняется он невесту целовать, а она в крокодилицу страшную превращается и зубами острыми как-то подозрительно щелкает.

Проснулся Вавила посреди ночи, квасу попил да снова спать лег. Но сон тот крепко ему запомнился, и засела в его голове мысль о женитьбе.

И Власий-царевич спал. Снилась ему Дубравушка. Как несет он ее на руках, лебедь белую, к лодочке легкой, что на волнах речных качается. А река та молочная, волны ее белые, а берега – кисельные. И поросли берега те кисельные цветами пряничными да сахарными. И понял он тогда, что находится в самом Ирие, саду райском. Поплыли они будто на лодочке той, в глаза друг другу глядят не нарадуются. Как вдруг налетела туча черная, лодочку пополам разорвала и по разным местам раскидала половинки те вместе с пассажирами. Зовет Власий Дубраву – а голоса у него и нет.

Тут соскочил царевич с лавки, воды в лицо плеснул, чтобы прогнать наваждение сонное, и снова спать лег.