Мария Вересень - Высшее образование для сироты, или родственники прилагаются Страница 2

Выкрикивая все эти визгливые «да», он живо скидал все речное добро в невесть откуда взявшийся мешок, запихал туда же сорванные с Метелки водоросли, соскреб ряску, радостно приговаривая: «Эх, с душком, да!» А потом, бросив на меня вороватый взгляд, дернул Кузьмича за штанину и тихо поинтересовался:

— Ты енту на мясо привез или как?

— Ученица я, да! — в ужасе завизжала я по-чертовому, в ответ на что нахал спокойно отцепился от дедовых штанов и, взяв меня за руки, ссыпал в ладони немалую горку перламутрового гороха.

— Чужого не надо, м-да, — гордо заявил он и пошел прочь, перекидывая раздутый мешок с плеча на плечо, почесываясь и сморкаясь.

Я глянула вслед и онемела, а Кузьмич икнул — по ту сторону кованой ограды молчаливой грозовой тучей колыхалась толпа нечисти голов на пятьдесят. Беззвучно разворачивались серые крылья, щерились сабельно-острые клыки, и щурились не то оценивающе, не то зло разноцветные глазищи, от бордовых, словно уголья, до черных, как бездонный омут.

«Ой, матушки, и за что мне это?» — молча взмолилась я, хотя отлично представляла, за что.

Вообще-то всю приютскую голытьбу, вошедшую в возраст, распределяли по новым местам жительства по весне. Потому что весной везде требовались работники, и окрестные крестьяне охотно брали дармовых батраков и работниц, а по осени приютских соглашались принимать к себе лишь ремесленные цеха на каторжанский труд в различных красильнях и дубильнях, а девочек в ткачихи да швеи, где жизнь тоже не медовая. Но светлый князь наш Милослав Ясеневич укатил зимой в столицу, а из столицы отправился еще куда-то с посольством по важным государственным делам и обещал вернуться не раньше первых заморозков, то есть когда приличных мест в помине не останется, и весь наш выпуск приуныл, понимая, что хорошего впредь ждать не приходится, так как без светлейшего нас никуда не пустят. И не потому что он как-то ведал нашими распределениями, просто владыка Белых Столбов любил напутствовать сирот безродных при их вступлении на тернистый жизненный путь.

Мы уныло отрабатывали свое содержание в приюте на соседних полях и покосах, тонко намекая старшей надзирательнице из попечительского совета, что не прочь и зиму провести под родным кровом, но ее от наших стонов только кривило. А когда приехал князь, весь выпуск живенько согнали на княжий двор благодарить, что не бросал нас столько лет, кормил, поил, одевал, и соответственно принимать княжье благословение на честную жизнь и труд на благо отчизны.

Мы выстроились перед высоким престолом, вынесенным ради такого случая на крыльцо. Вниз от черного с облезлой позолотой кресла красным песьим языком спускался по ступеням ковер. Девки что посмазливей и парни побойчей еще питали надежду, что их этот язык слизнет на сладкую жизнь в княжий терем, а мне отчего-то не виделось в этом никакой радости. Особенно после того, как младший Милославович недавно намекнул, что и таким выдергам, как я, в тереме найдется чем заняться.

Я ему живо подбила оба глаза и подробно объяснила, куда ему следует пристроить свои пакостные ручонки, но прибежал «дядька» Милославовича и так протянул меня плетью по спине, что я света невзвидела.

Теперь этот прыщавый карась стоял по левую от отца руку и ехидно щурил свои жабьи глазки. Желтизна от медленно сходящих фонарей разлилась на пол-лица, так что княжич, и без того страшненький, выглядел совсем уж больным.

Я заметила, как моя соседка по кровати — Лилька строит младшенькому глазки, и чуть дара речи не лишилась.

— Сдурела?

— А что? — вытаращилась на меня эта коровища.

— Это ж Прыщ.

— Да хоть свищ, — дернула плечом Лилька. — Это ты в людях не жила, а я этого добра богато хапнула.

И она снова расцвела перед княжичем, который, впрочем, только на меня и скалил свои кривые зубы.

А мне вдруг сделалось нехорошо, и по телу прошел озноб с привычной, ничего хорошего не сулящей слабостью. И даже ощущение возникло, словно кладбищенский упырь потянул из меня силы — сразу и руки обвисли, и расхотелось жить.

Такое уже было со мной однажды, когда мы раз в бесовскую неделю на спор на кладбище ходили. Еле утекли тогда от нежити. А мужики из ближайших деревень вкупе со жрецом Хорса потом устроили на этом кладбище аж целое побоище и, говорят, подняли на вилы некроманта-колдуна, пытавшегося оживлять зачем-то мертвецов.

Я зыркнула вокруг, и мне показалось, что в княжьи покои с крыльца метнулся человек в неуместном по случаю теплого дня плаще. На прочих-то людей я не смотрела, только на прыщавого Милославовича таращилась и, кажется, что-то пропустила. Потому как люд загалдел, дворня и воспитатели привычно выкрикивали славу Ясеневичу, а старшая надзирательница как-то странно смотрела то в широкие распахнутые двери, где мне почудилась ускользающая тень, то почему-то на меня.

Лилька потянула меня за рукав, ворча:

— Все, потопали отсель, никому добра не обломилось.

А я, прям как деревянная, вяло заворочалась, не соображая, куда идти и зачем. Лилька даже обиделась, пытаясь меня растолкать. Наши девчонки уже попрыгали все в телегу и не собирались ждать.

— Ай, ну тебя, чумная, — обиделась подружка и побежала за телегой, тряся толстым задом. Как только умудрилась отрастить такой на приютских харчах? А я осталась одна под сводом надвратных башен.

Вот тут меня и подловил Прыщ.

«Дядька», что в тот раз угощал плетью, появился с улицы и стал в воротах, нехорошо ухмыляясь и постукивая обушком знакомой плети по ноге. А сзади, не торопясь и тоже косорыло лыбясь, шел княжич с тремя подручными без признаков порядочности на разбойных рожах.

«Hy, вот и все», — подумала я, как-то сразу представив все, что воспоследует.

— И что мне с тобой делать теперь, даже ума не приложу, — вздохнул Прыщ.

— А ты посиди, соберись с мыслями, — посоветовала я, пытаясь проскочить мимо «дядьки». Тот даже с места не дернулся, лениво хлестнув плетью стену перед самым моим лицом, да так, что выбитым из нее крошевом больно сыпануло в глаза.

Я вскрикнула от боли и обиды. А Прыщ, воспользовавшись моментом, подскочил сзади и, ухватив за косу, заорал, мерзко брызжа слюной мне на шею:

— Кто отцу сказал, что это ты мне морду разбила?! Ты, тварь поганая? ТЫ?!

Я завизжала, пытаясь вывернуться из его лап, но княжич ударил со всей злобой мне в живот, и я сложилась пополам, а сверху на спину обрушился еще и удар плетью.

— Убью! — ревело над головой, а мягкие сапожки пинали меня в ребра.

И тут случилось.

Дрогнула земля, над головами жутко хрустнуло, и на нас как ливень хлынуло кирпичное крошево.

Враз нечем сделалось дышать и ничего не стало видно. Мы все заголосили еще громче и как глухие летучие мыши заметались от стены к стене, сбивая и топча друг друга без надежды найти выход. Над головами трещало все страшней, земля все жутче прыгала под ногами. Когда стали падать аж целые куски стены и башен и я совсем уже простилась с жизнью, сквозь эту круговерть вдруг молнией промчался всадник, рывком поднял меня к себе и мигом вымахнул на воздух.

Я, лежа поперек седла, в тот миг могла лишь видеть бешено мелькающие ноги черного коня и краем глаза — черный хлопающий на ветру плащ.

И снова, как недавно во дворе у князя, меня обуял ужас и мерзенькая слабость. Я вывернула шею до хруста, чтобы разглядеть спасителя, и тут же кто-то чужой и властный прямо у меня в голове приказал: «Спи», и я уснула, успев лишь разглядеть забавный амулет — прищуренный драконий глаз на золотой цепочке.

А на следующее утро меня вручили Кузьмичу, и мы без помпы отбыли из Белых Столбов в Веж.

Выходит, обиделся-таки Милослав Ясеневич. Я еще раз взглянула за ограду Школы, и мне захотелось позвать мамочку. А что, в таком месте, может быть, и услышит.

— Мамочка, милая, роди меня обратно, пожалуйста. Или не дай схарчить этим упырям. Аминь.

Метелка, также разглядев, кто радостно встречает нас с той стороны ограды, нервно попятилась назад. Но, оглянувшись, вспомнила про свой забег по рыбьим спинам и затряслась всем телом, не зная, как ей быть и где найти путь к бегству.

— Тпру, милая, — потянул вожжи Кузьмич. Но чуявшая нечисть кобыла уже практически и не была на этом свете и точно б понесла, разбив и нас, и сама убившись о деревья, не расступись толпа, не выйди к нам навстречу некто в черном.

— Стоять, — велел он взбесившейся Метелке. И кляча остановилась, правда, как-то по-ненормальному, словно одеревенела.

Я, перестав подпрыгивать на телеге, уставилась на подошедшего.

— Феофилакт Транквиллинович, — представился дядечка, сперва показавшийся мне вполне человекообразным. — Директор Школы Архона.

— А мы этось, вот… — Трясущимися руками Кузьмич подал пожеванный и мокрый документ, который пыхнул паром и просох в руках директора.