Эрнст Гофман - Ошибки Страница 2

…Город в общем построен прекрасно; улицы его прямы, площади большие; там и сям расположены бульвары с засохшими наполовину деревьями, которые, когда неприятный резкий ветер гонит перед собой густые облака пыли, грустно отряхивают свою желто-серую листву. Здесь нет ни одного фонтана, который бы выбрасывал живительную воду и распространял прохладу и свежесть; поэтому площади здесь пустынны и мертвенны. Базар, расположенный по соседству с шумными и стучащими мельницами, мал и запущен и не может быть сравниваем с константинопольским. Здесь также мало роскошных ковров и драгоценных каменьев: они сосредоточены, и то очень скудно, лишь в отдельных домах. Многие из местных купцов пудрят себе головы, чтобы своим почтенным видом внушить к себе более доверия и продавать товары дороже их стоимости. Здесь есть несколько дворцов, однако они выстроены не из мрамора, так как в стране этой нигде нет мраморных ломок. Строительным материалом здесь служит небольшие продолговатые четырехугольники из кирпича неприятного красного цвета: их называют черепицами. Я видела здесь также постройки из плитняка; этот камень немного напоминает гранит или порфир… Я хотела бы, однако, чтобы ты, моя милая Харитона, видела прекрасные ворота, украшенные колесницей богини победы, запряженной четверкой коней. Она заставляет вспомнить о простом величавом стиле наших предков… Но к чему я столько распространяюсь о мертвых, холодных каменных массах, нависших, точно угрожая раздавить мое бедное горячее сердце… Прочь, прочь из этой пустыни… Я не хочу, моя милая, тебе… Мой маг был сегодня злее и ядовитее, чем всегда. Он слишком много вертелся за обедом и вывихнул себе ногу. Могла ли я потому не мучиться тысячью ужасных предположений… Когда, наконец, освобожусь я от цепей противного урода, который доведет меня до отчаяния, который… Я растерла ему ногу бальзамом из Мекки и уложила его в постель; после этого он успокоился. Но затем он встал, приготовил шоколад и предложил мне чашку; но я не пила ее, опасаясь, что он положил в него опиум, чтобы усыпить меня и околдовать, как это он часто уже делал…

Проклятое противное недоверие! Несчастная, горестная участь!..

Сегодня мой маг сама кротость и дружелюбие. Я погладила рукой его лысину; его большие черные глаза засветились, и он сказал мне с восторгом: «Хорошо, хорошо!» Тотчас взялся он за свои инструменты и пришил к темно-красной шали золотую кайму, такую прекрасную, какой только можно желать. Я набросила эту шаль на себя, а мой маг прикрепил, по обыкновению, к своему затылку электрофор, и мы направились к живописной рощице, примыкавшей непосредственно к воротам со статуей богини победы; сделав всего несколько шагов, мы вошли в прекрасную густую, тенистую аллею… В парке моим магом овладело его обычное ворчливое настроение. Когда я стала хвалить место прогулки, он меня резко оборвал. Я не должна воображать, что это настоящие деревья и кусты, настоящая трава, луг и вода. Я должна бы по их блеклым краскам заметить, что все это только сфабрикованная игрушечная утварь. Зимой, прибавил мой маг, все это будет упаковано, перевезено в город и отчасти отдано в аренду в разные кондитерские, которые употребляют такие вещи для так называемой выставки.

Если же я хочу видеть немного настоящей природы, я должна отправиться в театр, где только и можно найти здесь что-нибудь порядочное по этой части. Именно к театру здесь приставлены истинные знатоки природы, умеющие распоряжаться горами и долинами, деревьями и кустами, водой и огнем… О, как огорчили меня эти слова!.. Я так жалела о том месте, где я проводила прекрасное время, когда ты, моя милая Харитона, была моей подругой и товарищем… Здесь есть круглая площадка, обсаженная кустами, среди которой стоит статуя Аполлона. Мы пришли к нему. Я хотела сесть здесь, но мой маг воспротивился этому. Он сказал, что проклятая кукла возбуждает в нем страх и ужас, что он отобьет ей нос, чтобы она не имела вид живой, и разобьет ее палкой. И действительно, он бросился на статую со своей длинной толстой тростью… Ты можешь себе представить, что я почувствовала, когда мой маг захотел поступить по обычаю ненавистного мне народа, отбивающего в безумном суеверии статуям носы, чтобы они не производили впечатления живых. Я вскочила, вырвала трость из рук мага, схватила его самого и усадила на скамью. Тогда маг язвительно засмеялся и сказал мне, чтобы я не воображала, будто предо мной настоящая каменная статуя, я могла бы в этом разувериться уже по виду этого безобразного раздутого тела, напоминающего, по выражению Бенвенуто Челлини, мешок с тыквами. Здесь, по его словам, такие статуи готовят следующим образом: насыпают высокую кучу песка и долгое время дуют на него искусным способом, пока он не примет желаемой формы.

Затем маг стал меня просить, чтобы я позволила ему пойти недалеко от того места, где мы сидели, к воде, послушать лягушек. Я его охотно отпустила, и когда он…

Наступил вечер, и светящиеся искры зажглись на темной зелени листьев… Деревья зашумели надо мной, и соловей запел свою жалобную песнь. Сладкая тоска наполнила мою грудь, и, охваченная неудержимым, страстным желанием, я сделала то, чего не должна была делать. Ты знаешь, моя Харитона, волшебную ленту, обольстительный подарок нашего старика… Я вытащила ее и повязала ее около кисти моей левой руки… Тогда соловей слетел и запел мне на языке моей страны: «О, бедная, зачем пришла ты сюда? Разве ты можешь убежать от горя, от страстной тоски, которая одинаково охватывает тебя и здесь. Здесь, вдали от родных, даже сильнее терзает тебя грусть об утраченных надеждах. Преследователь за тобой!.. Беги, беги, о несчастная!.. Но ты хочешь, чтобы он умер, нашел смерть в любви… дай же ее мне, дай ее мне и живи в блаженном предчувствии, которое зажжет в твоей груди моя кровь!»

Соловей прижался к моей груди; я вытащила в волшебном очаровании мое маленькое оружие смерти; но, к моему счастью… показался мой маг; соловей умолк, я сорвала ленту с руки и…

…Я почувствовала, что я вся дрожу!.. Те же волосы, те же глаза, та же свободная гордая походка. Он отличался только безобразным, странным платьем, которое носят в этой стране и которое я не умею описать тебе достаточно ясно, моя милая Харитона. Я могу сказать только, что верхнее платье, являющееся у нас украшением для мужчин, здесь бывает обыкновенно темного, всего чаще черного цвета и вырезано наподобие крыльев и хвоста трясогузки. Этот вид в особенности придает одежде та ее часть, которую здесь называют полами и в которой устроены карманы для хранения небольших вещей, вроде носового платка и т. п. Замечательно также, что в этой стране образованные и состоятельные молодые люди непременно должны покрывать свои щеки и подбородок. Они закрывают их при помощи волос, которые зачесывают вперед, а также с помощью кусочков полосатого батиста, торчащего с обеих сторон их шеи. Но всего страннее кажется мне их головной убор, состоящий из твердого войлочного колпака цилиндрической формы, снабженного полями. Они называют это шляпой… Ах, Харитона!.. Несмотря на это безобразное платье, я тотчас узнала его… Какая дьявольская сила похитила его у меня!.. Но что было бы, если бы он меня увидел… Быстро повязала я волшебную ленту себе на шею, и он прошел близко около меня, а я осталась невидимой для него; однако всем существом своим он почувствовал близость существа, которое ему обрадовалось. В самом деле, он сел на соседнюю скамью, снял шляпу и стал напевать какую-то песенку, слова которой звучали приблизительно так: «Дай на тебя наглядеться или выйди, выйди к окну!» Затем он вытащил футляр и вынул из него странный инструмент, называемый здесь очками. Он насадил этот инструмент на нос, укрепил его за ушами и смотрел сквозь прозрачные и блестящие шлифованные стекла прямо на то место, где я сидела. Я испугалась, чтобы взгляд через эти волшебные стекла, казавшиеся мне могущественным талисманом, не разрушили чар моей ленты, я считала себя потерянной, но случилось, что… о, тайна моей жизни!.. Как мне рассказать тебе, как описать тебе, дорогая Харитона, то неописуемое чувство, которое охватило меня!.. Но обращусь к рассказу… Мария очень милое дитя, и хотя не исповедует нашей религии, однако, она чтит наши обряды и убеждена в истине нашей веры. Накануне Иванова дня я ускользнула от наблюдения моего мага. Мария захватила ключ от дверей дома и ждала меня с изящным сосудом; мы в глубоком молчании пошли в лес и почерпнули из находящейся там цистерны воды, в которую положили священные яблоки. На другое утро, горячо помолившись святому Иоанну, мы подняли наш сосуд на четырех растопыренных пальцах; он наклонился вправо, наклонился влево… дрожа и колеблясь… Но напрасны были наши ожидания!.. Однако после того, как я омыла голову, руки и грудь волшебной водой, в которой лежали освященные яблоки, я отправилась, плотно закутавшись, незамеченная моим магом, который долго спал, на улицу этого города, называемую Унтер-ден-Линден… Там какая-то старая женщина крикнула несколько раз громким голосом: «Теодор, Теодор!..»