Сергей Синякин - Реинкарнатор Страница 22

Валерий Яковлевич проклинал тот день, когда поддался уговорам жены и поехал в Сарепту к этому Ивану Неплавному. Дался им этот самый поэтический дар! А все супруга разлюбезная: «Хочу, чтобы ребенок интеллигентом вырос, чтобы в городскую элиту входил!» А того, дура, не понимала, что элита — это те, у кого деньги. Деньги и власть. Интеллигентов до хрена, мест в этом самом элитарном автобусе мало! И без поэтического дара ребенок мог прекрасно обойтись. Валерий Яковлевич сам был из крестьянской многодетной (шутка ли — трое детей!) семьи, а выбился в люди. Простым продавцом работал, учеником мясника, а попутно учился. Сначала в торговом училище, потом в техникуме, а поднатужился, деньжонок занял, так и торговый институт окончил. И при этом мясо рубить не прекращал. Нет, к Ивану Неплавному после того спиритического сеанса, когда они от медиума всю правду узнали, поехать все же пришлось, тут с супругой спорить бесполезно было. Анна Леонидовна прямо рвалась в бой и Второвертова даже слушать не стала. Но, как и следовало ожидать, экстрасенс развел руками — дескать, неисповедимы пути Господни — и показал ошеломленным супругам забытую ими расписочку, что в случае незначительных отклонений они претензий к нему, Ивану Неплавному, не имеют.

— Это алкоголизм у шестилетнего ребенка — незначительное отклонение? — взвилась Анна Леонидовна, решительно наступая на экстрасенса. Отчаянная была супруга у мэра города, не зря же шесть лет до замужества в старших продавцах ходила. С ней тогда, помнится, ни один покупатель спорить не решался. Кому охота счетами по морде получить? Но на экстрасенса ее решительность особого впечатления не произвела.

— Дар ведь на месте! — невозмутимо поглаживал бороду Иван Неплавный и улыбался. За несколько прошедших лет он окончательно раздобрел и стал еще больше похож на узбекского бая, — Вот и такой крупный специалист, как Семен Второвертов, понимаете, подтверждает, что поэтический дар в наличии. Как есть автор «Каховки» и «Гренады»! Я вам обещал Светлова? Вот он, ваш Светлов! Чего ж вам еще? — Неплавный покачал головой. — Вот ить люди какие, и рыбку, значит, желают съесть, и денежку назад получить.

Анна Леонидовна, конечно, поскандалила немного, зеркала и слоников мраморных в горнице экстрасенса проклятого побила, да толку от этого было чуть, разве что душу отвела. Похоже, что экстрасенс все-таки чувствовал себя немного виноватым — никаких ответных мер не последовало. Даже порчи маломальской не напустил. И инсультом с параличом мог пугануть, да не стал. А дома ничего не изменилось. Порой даже в детскую заходить страшно было, не дай Бог увидеть трезвого и оттого злого Мишутку.

Вот и сейчас Валерий Яковлевич заглянул в комнату с некоторой опаской. Мишутка лежал на полу, вжимаясь а пушистый ковер, и, задумчиво сопя, что-то старательно рисовал на большом ватманском листе. На лице его были все Цвета радуги. Белая маечка была в красных и голубых пятнах. Работал сынок, творческое вдохновение переживал. На отца Мишутка даже отвлекаться не стал, достал из коробки красный карандаш и принялся его слюнявить, чтобы цвет пожирнее был.

— Рисуешь? — присел на корточки среди разбросанных карандашей и фломастеров заботливый отец. — И что же ты, Мишенька, рисуешь?

Задуманная ребенком картина Брюсова испугала. В ней было что-то диссидентское. Лет пятнадцать — двадцать назад за такую картину всю семью на лечение от вялотекущей шизофрении в психбольницу закрытого типа отправили бы. А при Иосифе Виссарионовиче, глядишь, и вовсе расстреляли. Или сослали в Туруханский край. А как еще компетентные органы могли отнестись к картине, на которой Седьмого ноября во время праздничной демонстрации глава государства со своим охранником тайно распивают бутылку водки на трибуне Мавзолея? И не как-нибудь — без закуси, из горла!

— Господи, Мишенька, — почти всхлипнул отец. — Лучше бы ты ежиков в тумане рисовал. Или Пятачка с Винни-Пухом.

Ребенок сел на корточки, по-взрослому внимательно разглядывая перепуганного отца, задумчиво помигал.

— Не волнуйся, старик, — сказал он. — Ну не хочется мне пока писать стихи, не хочется!

— Дар ведь у тебя, — сказал Валерий Яковлевич. — Ты же можешь, Мишенька! Можешь?

Отпрыск задумчиво оглядел обмусоленный кончик карандаша и раздраженно отбросил его в сторону.

— Ну напишу я, — недобро прищурился он. — Скажем такое: «Я обращаюсь к стране: Выдай оружие смелым! И в первую очередь мне!» И что? Думаешь, я не слышал, как вы с мамой разговаривали, что от армии меня отмажете, когда подрасту? Конечно, папашка — мэр города! Ясное дело, служить не придется! Так чего же людям врать? Хорошая рифма всегда правды жизни просит!

— Родители тебе только добра хотят, — назидательно и вместе с тем растерянно сказал Валерий Яковлевич. — Ты еще маленький, не знаешь, какая армия сейчас стала. Дедов-щина там, наркотики… Прапорщики пьяные!

— Вот и я говорю, — засопел малыш. — Какие стихи, когда тебя от суровой правды жизни оберегают!

Валерий Яковлевич потоптался в нерешительности. Кто после таких разговоров рискнет ребенка по голове погладить? Валерий Яковлевич и не рискнул. Только вздохнул печально и тоскливый взгляд в сторону отвел.

— А ты все же попробуй, — уныло посоветовал он. — Может, что и получится… У тебя ж, Мишенька, дар Божий!

Миша шумно вздохнул и развел ручонками, словно хотел сказать: «Ну что с ними поделать, с такими непонятливыми родителями?»

— Не хочу я растрачиваться на однодневки, — сказал он. — Вон Женька в свое время написал строчки: "Какую же должны мы вкладывать страсть, себя и других поднимая, в слова «Коммунизм. Советская власть. Революция. Первое Мая!» До сих пор ведь стыдится, все боится, как бы не припомнили! С начала перестройки, говорят, сборники с этими стихами у букинистов скупает и вечерами сжигает на кострах в переделкинских лесах. Ты этого хочешь, да?

Валерий Яковлевич в поэзии не был силен, поэтому стыдливо поинтересовался, какого именно Женьку имеет в виду ребенок.

— Да Евтушенко, кого же еще! — вскинул упрямый подбородок Мишенька. — Талант ведь, Маяковскому с Есениным не уступит, а смотри, какими кривыми тропками в литературу входил!

— Ты лучше рисуй, — посоветовал Валерий Яковлевич, несколько шалея от последних слов сына. Ты только посмотри, едва с горшка слез, а уже критикует. И кого? Евгения Евтушенко Брюсов, несмотря на свою поэтическую фамилию, никогда не читал, все некогда было, но Валерий Яковлевич слышал об этом поэте много. А много говорят и много пишут лишь о талантливых и потому значительных людях. Но критика значительных людей всегда опасна, лучше уж помалкивать в тряпочку. Слова ребенка резали слух. Это все равно как если бы сам Валерий Яковлевич Брюсов взялся критиковать президента или хотя бы, скажем, министра торговли. Впрочем, такое могло случиться лишь в случае его душевной болезни или временного помутнения рассудка. Только глупый медведь из анекдота будет пилить сук, на котором сидит. Опасные слова говорил маленький Мишутка, такие слова только на кухне шепотом говорят, и то лишь тогда, когда окна плотно закрыты. Брюсову даже перекреститься захотелось, только он вспомнить не мог, как это правильно делается. Пусть уж лучше рисует. Картинку всегда спрятать можно, а слово, оно, как говорится, не воробей вылетит — не поймешь!

Мишутка независимо пожал узенькими плечами, взял карандаш, лег на живот и снова принялся подрумянивать президентские щеки. Красивый у него получался президент, здоровый такой, веселый.

— Ты не волнуйся, старик, — рассеянно сказал Миша. —

Придет время, и стихотворения напишу, и поэмы, и в Союз писателей меня обязательно примут. Не дурнее других. Глянь вон, на полочке стишки лежат. Вот уж действительно люди пишут! Уж если с такими принимают…

На полочке действительно лежало несколько тощеньких разноцветных книжечек. Не иначе, Анна Леонидовна стихотворные сборники покупала. Пыталась таким образом интерес к поэтическому творчеству у сына пробудить. Валерий Яковлевич сгреб книжки и вышел, чтобы не тревожить увлеченного делом сына.

На кухне он сел за стол и открыл первую попавшуюся книжицу. Книжица эта называлась «Земное удивление» и принадлежала перу известной царицынской поэтессы Валентины Мамуриной,

…как у нас в казачестве водится, на столе догорает свеча, За столом сидит Богородица, пьет из блюдечка крепкий чай…

М-да! Валерий Яковлевич перелистнул несколько страничек и снова уткнулся в текст.

…Девок красных сводит с ума деревенский крепкий первач. Вот и я хватила сама — и теперь хоть смейся, хоть плачь…

Брюсов торопливо захлопнул коварную книжицу и подумал, что, может быть, они напрасно придираются к ребенку, может, это просто необходимо для вдохновения — дерябнуть соточку, притомить немножко принятую водочку пивком и сесть за стол нетленку лепить. Вон и поэтесса знаменитая первача не чурается, хлопнет стаканчик, с девками попляшет, попишет немного, а потом всю ночь с Богородицей чай пьет. Впрочем, это еще разобраться надо — чай ли они по ночам пьют.