Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота Страница 23

— Мне же, видно, придётся к матушке Венерее в заведенце идти! А там денег не платят, работаешь за палочки-"блудодни"! — зарыдал он. -

И то ещё неизвестно, примет ли. Да хорош ли... Хороша ли я собой?

Ему страсть захотелось поглядеться в зеркало. Никогда раньше такой потребности у атамана не было. Волосы он обычно расчёсывал пятерней, а стригся, как все, под горшок.

Но зеркальце он в порыве ярости и не заметил, как уронил на пол, разбив вдребезги. Дребезги были мелкие и отражать ничего не могли.

— Узнаю, кто надо мной сию каверзу учинил, и убью смертью! — пообещал себе Лука.

Потом вдруг вспомнил, какое тяжкое дело роды, и похолодел. Его, Луки, матушка как раз родами и умерла... Уж не за это ли ему наказание?

Да что роды! Не страшнее ли то, что таковым предшествует? Чтобы его, Луку Радищева, Платона Кречета, Нового Фантомаса, грозу красавиц и ужас мужей, какой-то неведомый мужичонка... Нет, нет, только не это! Лучше уж забраться на крышу и сверзиться с терема!

— Барышня! — раздался чей-то голос.

Лука поднял заплаканное лицо. В дверях стояла девушка в простом домотканом платье. Через руку у неё было перекинуто что-то пёстрое.

— Барышня! Вас государь требует к себе. Я вам одеться помогу...

Самостоятельно одеться Лука вряд ли бы сдюжил.

«Ничего, — думал он. — Вот новый государь станет меня на спальные снасти волочь, ко любови нудить, тут я ему всё и оторву. Есть ещё силушка и ухватка богатырская! А стражи, не сходя с места, меня запластают саблями, и рожать не придётся!»

Ободрённый и повеселевший, он подошёл к девушке и поднял руки.

ГЛАВА 24

...Издалека, с башни, Лука не мог как следует разглядеть нового царя. А тут убедился, что и глядеть-то было не на что: косой, остромордый, на кончике носа какая-то чёрная нашлепка. То ли человек, то ли другой кто... Когда бы не скипетр и не держава в руках, за царя и не примешь. И глазки бегают, как мышки: туда-сюда, туда-сюда...

Рядом с престолом сидела на приставном табурете величественная тощая старуха во всём чёрном. В молодости, определил Радищев, была она, видно, известной красавицей. Старуха неустанно гладила царя по 'рыжеватым волосикам.

— Здравствуй, красная девица, — сказал царь.

— Ваше величество! — воскликнул атаман, мигом позабыв про вольнодумие и бунтарство. — Это недоразумение. Это не я! Это всё не моё — и ланиты, и перси, и чресла, и лядвеи! И журавушка не моя! Ничего этого у меня сроду не было! Я не девица красная, а страшный разбойник Платон Кречет — Новый Фантомас!

При новом голосе всё это звучало неубедительно.

— Полюбуйся, лада моя, какова ты разбойник! — сказал царь Липунюшка Патифоныч, указав скипетром на стенное зеркало.

Лука неверными шагами двинулся в указанном направлении.

— А вот походка у тебя и вправду некрасивая, — сказал царь. — Щепетильно надо ходить, мелкими шажками, выкидывая ногу притом от бедра...

Но Лука даже не услышал руководящих указаний. В шитом жемчугом красном сарафане, в нарядном кокошнике из глубины зеркальной глядела на него Аннушка Амелькина.

Лука так и сел — аж сарафан затрещал.

Царь противно засмеялся.

— Ну вот, а ты говоришь!

Лука кое-как поднялся с полу и бросился в ноги государю.

— Ваше величество! А с ней-то что сотворилось? Неужто в моё тело ввержена?

Тут прыснула и грозная старуха.

— Да нет, — сказал царь Липунюшка, просмеявшись. — Она в своём теле. А её обличье ты принял потому, что много о ней думал. Но получилось очень удачно. И она будет жить при дворце до тех пор, пока ты не выполнишь мой царский приказ...

— Любой приказ выполню! — вскричал Радищев с какой-то неистовой, холуйской страстью. — Только... Только на что она мне тогда будет? У нас тут, слава Тому, Кто Всегда Думает О Нас, не остров Лесбос...

— А наградой тебе станет, — сказал царь, перекладывая скипетр и державу из руки в руку, — возвращение в прежнее состояние. Так что уж постарайся...

— А в чём приказ? Я сейчас же полечу! Да я Кесарю самому голову сорву и сюда представлю!

— Не время ещё кесарям головы срывать, — вздохнул венценосный лисовин. — Но дело трудное. Придётся тебе взвалить на спину мешок золота и нести его далеко-далеко, до самого порубежья. А может, даже до Рима, чтобы уж никаких претензий не было... Не могу же я на такое дело настоящую девушку послать! Даже у... у зверей самец самку в драку не отправляет, а сам воюет за родную нору! Вот и ты порадей за отечество. Сбережёшь золото, соблюдёшь невинность — и прощу я тебе всякую вину и провинность. Возможно, даже сделаю тебя ближним боярином. Тебе же ведомы все разбойничьи ухватки. Только не вздумай золото украсть — пожалеешь. Аннушку я тогда в бардак матушки Венереи отправлю. Не похвалит Аннушка тебя за такое! И не вздумай рассказать кому-нибудь, кто ты есть на самом деле, — у Кесаря повсюду глаза и уши, международный контроль называется...

— И не вздумай потерять невинность, — впервые прогудела старуха. — Тогда я при всём желании не смогу воротить тебя в доблестные мужи...

— А, так это ты-ы... — догадался Лука. — А я-то думал, что всех ведьм царь Финадей давно извёл...

— Индюк думал, — сурово сказала старуха. — Жалко мне тебя, конечно, только Липунюшку жальчее. А ты ведь мне вроде тёзки. Тебя Лукой зовут, а я когда-то была Лукрецией... Ты, сынок, ступай, — сказала вдруг она царю. — Утомился, поди, государственными делами. А я ещё с этим красным молодцем потолкую... Или с доброй девицей?

Липунюшка оживился, вскочил с престола, уложил державу и скипетр в нарочитый ларец, помахал Радищеву ручкой, лизнул старуху в щёку и поспешил из тронного зала — должно быть, на птичий двор.

Лука с удивлением воззрился на мотающийся из-под царской мантии пышный рыжий хвост, но махнул рукой перед глазами — показалось...

Старуха поманила Луку к себе.

— Выручи моего лисёнка, — сказала она. — Он у вас в беду попал. Ах, не хотелось мне к прошлому возвращаться, венефициумы творить...

— Бабушка Лукреция, — сказал атаман, — а зачем этот мешок тащить куда-то среди бела дня? Если бы тайком да по ночам, оно бы и спокойнее...

— Конечно, спокойнее, каро мио. Только по условиям пари, что мой лисёнок заключил с этим... выродком, идти придётся явно и гласно.

Лука как-то сразу понял, что старуха зла ему не желает. Просто так получилось...

— А можно мне старую шайку созвать? — с надеждой спросил он.

— Нельзя, — сказала старуха. — Иначе тебе бы не шайку придали, а отряд опытных воинов. Но с ними-то всякий дурак золото донесёт.

— Не скажите, бабушка, — усомнился Лука. — На такую добычу столько воронов слетится...

— В том и дело. Потому я тебя и выбрала. Гляди веселей, белиссима! Женщина способна на многое! Одна из нас даже Римским Папой стала, и, если бы не вздумала рожать во время мессы...

— Да, бабушка! — вспомнил Радищев. — Я ведь не знаю, не умею женщиной быть. А как же эти все... — он покраснел. — Эти все дела?

— Не беспокойся, белла донна. Это тебе не грозит, я постаралась. Странно, что в этом мире, где Луна всегда в полной фазе, женщины остаются женщинами... Всё-таки болван этот Джанфранко!

Лука вздрогнул. Но решил бабке Лукреции ничего не рассказывать про дона Агилеру. У девиц ведь могут быть свои маленькие тайны?

— Ну, кое-какие неудобства придётся потерпеть. При малой нужде не вздумай задирать юбку — ничего не получится. Жаль, конечно, что ты не актер, — тем-то привычно ходить в женском обличье. Ничего, научишься. Я ведь вижу, что ты свою Анну любишь по-настояшему, иначе бы не принял именно её облик... Но одно я тебе обещаю: когда уж совсем припечёт, я приду на помощь. Только не по пустякам, а когда уж совсем... Заодно и нашу женскую долю узнаешь, — сварливо добавила она. — Это вам ох как невредно.

— Ты со мной пойдёшь, бабушка Лукреция? — обрадовался Лука. Разбойник да ведьма — это уже кое-что.

— Нет, я вернусь в свою бедную лесную хижину... Но знать буду обо всём, учти! У меня тоже глаз и ушей хватает! Ну, ступай к себе в светёлку. Там тебя и походке обучат, и всему, что полагается...

— А на Аннушку можно будет взглянуть? — расхрабрился Лука.

— У тебя на то зеркало есть, бамбино...

ГЛАВА 25

Провожали Аннушку Амелькину в далёкий путь с дворцовой площади всей столицей. Ведь не о тайном договоре шла речь, а о благородном пари.

Лука сам выбирал мешок под золото — крепкий, дерюжный. К мешку он пришил постромки-лямки, чтобы руки были свободными. В голенише ладного красного сафьянного сапожка засунул кинжал — всё равно под сарафаном не видно. Сарафан по дороге он этим самым кинжалом и распорет по бокам, а то шагать тесно. Щепетильной-то походкой далеко не уйдёшь! Как раз до седых волос шагать будешь! А насмешников уймёт так, что долго будут помнить!