Антон Краснов - Апокалипсис для шутников Страница 23

– Где сей чертог?

– Говори нормально, Альдаир. Ты уже столько времени провел среди людей, причем не самых глупых, что вполне можешь выражаться без этих высокопарностей, которые так любят у нас на родине. Вон он, дом, где проходит этот их съезд.

– Они там?

– Должны быть там. Да-а. Тут охрана. Думаю, что впору накидывать полог невидимости. Сил я уже поднабрала, думаю, что мы с тобой на пару сможем удерживать полог невидимости достаточно долго – по крайней мере чтобы успеть войти и выйти.

В многочисленные таланты дионов входила и способность на некоторое время становиться невидимыми для человеческого глаза. Если прибегать к физическим терминам и в то же самое время не выходить из рамок среднебытового восприятия, то они могли закутывать свое тело в некий кокон, сотканный из силового поля и дающий на выходе результат полной невидимости. Кокон отнимал массу сил, так что даже уроженцы Аль Дионны, едва не ставшие богами, как их предки, могли «держать» невидимость не более десяти – пятнадцати минут. Сейчас дионы хоть и несколько восстановили силы после утомительнейшего перемещения в глубь времен, но не до конца.

Альдаир, по совету Галлены уже переодевшийся в более соответствующую времени одежду, первым направился к зданию, в котором проходил съезд. Галлена, в темном плаще и в косынке на голове, проследовала за ним. Уже темнело. Альдаир остановился метрах в тридцати от входа и стал рассматривать часовых. Оцепление было серьезным. Без документов не пройти даже таким существам, какими были Галлена и Альдаир. Слава богу, они пробыли на Земле достаточное время, чтобы это усвоить.

– Ну что, приступим?..

В этот момент за спиной пары загремели шаги, и несколько человеческих фигур промелькнули мимо Альдаира и Галлены. Последняя, однако, задержалась, человек вернулся назад, его окликнули, но он, осторожно приблизившись к дионам, вдруг завопил:

– Это вот они! Они были с теми, которые… которые выдали себя за нас и получили мандаты делегатов съезда по нашим документам! Товарищи, хватай их! Сейчас они нам мигом всё скажут.

Галлена немедленно узнала того мерзкого типа, который приказал Афанасьеву доставить ее на второй этаж скверного притона на Охотном ряду. Кажется, его зовут Гриха или что-то около того, припомнила она. Правда, с момента их последней – хоть и совсем недавней – встречи он заметно изменился. На переносице у него красовалось радужное пятно с запекшейся кровью, расползавшееся едва ли не до глаз. Да, точно – его звали Гриха. Крошечное, мусорное имечко, похожее то ли на «кроху», то ли на «труху», брезгливо подумала Галлена. Да, вспомнила. Впрочем, если бы она даже не вспомнила, ей не преминули бы немедленно освежить память. Причем самыми передовыми пролетарскими методами.

Всё оказалось очень просто. Очнувшись и узнав, что он остался без одежды и документов, отважный боец Второй Конной (а если точнее, комсорг, в основном сидевший в обозе) Григорий Кожухов поднял шум. Децибел добрало то обстоятельство, что на первом этаже было найдено тело матроса с Балтики. Последний так получил по физиономии, что умер от огорчения. Кожухов и его товарищ немедленно заявили о происшедшем. Сначала их приняли за босяков и пригрозили арестом, а если будут назойливы, – даже расстрелом. Гриха перепугался, он знал, что ТУТ шутить не любят. К радости бравого «конника», его узнал один из латышских стрелков и подтвердил, что перед ними действительно товарищ Кожухов, направленный на Третий съезд молодежи. А кто же тогда зарегистрировался под фамилией Кожухов на съезде? ЧК заинтересовалась. Доложили самому главе МЧК товарищу Мессингу, но тот был углублен в дело о пяти расхитителях бриллиантов, так что только махнул рукой и велел «задержать и, по усмотрению, расстрелять». Добрый товарищ Мессинг. Кожухов, однако же, заявил, что тут может быть задействован третий отдел. На него посмотрели косо и спросили, понимает ли он, какого рода информацию сообщает. Если сведения ложные, то Кожухов будет расстрелян. Гриха долго давился словами, но потом всё-таки нашелся и принялся по одному слову выдавать следующее:

– Значит, товарищи, тут такая нескладуха… Идем мы с товарищами по Красной площади. Был вот мой дружок, Миха, и еще матросик был, которого те гады уходили.

– Курочкин? Федор? С Балтики?

– Он, вот как раз он. Ну, выпили за дружбу, за пролетариев, за то, чтоб Врангеля в море утопить и буржуям юшку пустить всем до единого. Идем по площади. И вдруг, понимаешь, такое… прямо под ногами поплыло розовое марево, как будто летом, – подернулось, загустело… и мужик оттуда выпал. Прямо лобешником о брусчатку. И не один, значит, а с ним еще два мужика, один здоровый, белобрысый, я думаю, что поп, а еще второй – такой фартовый, на скокаря… на вора тоись похож. И – баба. Гладкая такая, словно нездешняя, я таких и не видал никогда. Нечисто, думаю.

– Ты и думать умеешь? – перебил его чекист. – Сколько выпил, что тебе дурь разная притчится?

– Я и говорю… хотел отволочь их в комендатуру, а то, думаю, шалишь, братва! Мы таким в деревне вилами бок пропарывали и водой кропили!

– Какой водой?

– Свя… – начал было Гриха и тут же прикусил язык.

– Так какой? Ты ведь хотел сказать: «святой»? Ведь так? Что же это ты, товарищ Григорий, перед родной рабоче-крестьянской властью запираешься? Она тебе сознательность дала и волю, а ты перед ней душой кривишь? Раз начал, так до конца крой! Значит, думаешь…

– Черти! – выдохнул Гриха. – Как есть нечистая!

– Суеверный ты, товарищ, – неодобрительно сказал чекист, – значит, думаешь, что эти черти вместо тебя и этого безмозглого матроса Курочкина на съезд отправились, чтобы вносить аполитичную сумятицу и разложение? Так?

– Ага… ну да, – суетливо пробормотал Гриха. – Точно, товарищ… товарищ.

– Ладно, пошли. Если они сейчас в Свердловке, то мы их тепленькими возьмем.

Вот такие обстоятельства и привели к тому, что Галлена и Альдаир встретились с незадачливым Грихой и целой командой сопровождения в нескольких метрах от Коммунистического университета имени товарища Свердлова.

– Товарищи, хватай их! – вопил Гриха. – Ведь уйдут, сволочи, как уже один раз ушли!

Гриха врал, как врал всю свою жизнь. Никто от них не уходил, как не собирался уходить и сейчас. Альдаир сжал кулаки и с размаху залепил в голову ближайшему стрелку, и тогда предвечерние сумерки вдруг ожег выстрел, и другой, и третий… Бах, бах! Альдаир, в которого целили, даже не двинулся с места, как будто в него не попали или же пули ранили его слишком легко, чтобы что-то произошло. На самом деле – ни то, ни другое. Пули попали в диона, но уже в тот момент, когда его тело начал окутывать защитный силовой кокон невидимости. Контур тела диона засветился легким голубоватым светом, особенно нежным в сумерках. Особенно видным. Красноармеец Гриха, который, с грехом пополам усвоив крикливую большевистскую риторику и мародерские замашки а-ля «грабь награбленное», в глубине души оставался всё тем же темным деревенским парнем, выпучил глаза. Поодаль, в двух метрах от Альдаира, возник второй голубоватый контур, имеющий очертания грациозной женской фигуры. Оба контура из нежно-голубых тонов перетекли в зеленоватые с желтой прожилкой, потом две короткие вспышки бредово осветили улицу, и… всё исчезло.

– Где… как… э… где они? – Грохнули еще выстрелы. Дионы исчезли.

Гриха сдавленно завыл и, упав на четвереньки, пополз в ближайшие кусты. За ним стелился темный след, происхождение которого выяснять, уж конечно, никто не стал. Чекисты переглянулись и, ни секунды не медля, ринулись к Свердловке. Их остановила охрана:

– Пропуска, товарищи!

– Вот мой мандат МЧК!

– Товарищ, сейчас сюда приедет товарищ Ленин, и я могу пропустить только по личному распоряжению…

– Товарищ Мессинг лично распорядился насчет!..

– …по личному распоряжению товарища Дзержинского! Так что отойдите, товарищи. Отойдите, если не хотите попасть под расстрел!

– Да я сам тебя…

– Молчать, контра!

– Это я контра?.. Да ты отдаешь себе отчет в том что…

Неизвестно, чем бы закончилась перепалка начальника охраны и разъяренного чекиста, руководящего оперативной группой, если бы в этот момент не послышался звук приближающихся моторов, и все присутствующие не вытянулись в струнку, увидев знакомые всей Москве номера.

Ехал председатель Совнаркома товарищ Ленин.

Женя Афанасьев выкатился на сцену и взошел на место докладчика. Честно говоря, он имел весьма туманное представление о том, что ему следует говорить. Впрочем, предыдущий оратор, а это был все тот же краснобай Павел Григорьевич из Вятки, высказал мало членораздельных мыслей, да и те путались: ведь на эту сцену вот-вот должен был выйти Владимир Ильич. Так что на фоне Павлуши и аполитичный Афанасьев должен был выглядеть довольно прилично.

Вятич Павел Григорьевич посопротивлялся для приличия, ибо он, по всей видимости, не сказал и половины тех революционных банальностей, какие успел зазубрить за три года, прошедшие с момента установления советской власти. Он пропищал: