Олег Шелонин - Операция "У Лукоморья" Страница 23

— В мою команду, значит, хочешь?

— Хочу.

— Одного твоего хотения мало. Эту честь еще заслужить нужно. Испытание тебе устроим. — Илья стремительно развивал успех, не давая Саламандре опомниться. Последняя же, узнав, что войти в команду «папы» не так-то просто, буквально загорелась желанием служить у такого великого чародея, который и ее создателей в гробу видал, и звезды на небе тушит, и…

— Испытывай скорее, — волчком закрутилась под чаном ящерка.

— Не суетись, — строго сказал капитан, — думать буду. Утро вечера мудренее. Тогда и побазарим. Вы, кстати, тоже умишком пораскиньте, — строго обратился он к своей разношерстной команде, — поутру мне свои соображения скажете, ну а я решение приму.

Очередная атака на посад закончилась бескровной победой антикощеевской коалиции. Довольный Илья скрылся в горнице, и через пару минут до ушей его команды донесся могучий храп капитана, сообщивший его команде, что «папа» уже думает вовсю.

— Вы хоть поняли, какую папа честь нам оказал? — многозначительно спросила Центральная.

Все дружно закивали головами. Даже Саламандра, которая этого пока еще не поняла.

— Так что? Думать будем? — спросила Правая.

— Обязательно, — кивнула Левая. — Наливай!

— Это еще за… — вскинулась было Центральная.

— Забыла, как папа учил? — строго спросила Левая. — Вдохновение, вдохновение и еще раз вдохновение!

— Как завещал нам великий папа, — подхватила Правая, подтаскивая поближе к себе ведро с первачом.

— Как учит нас здравый смысл, — прокудахтал Никита Авдеевич, подтаскивая к себе плошку.

— Ну, раз папа… — Центральной крыть было нечем, и она потянулась к ближайшему ведру. — Дай с эликсира пробу сниму, вдруг чего напортачили?

— Э, качество не так проверяют. — Домовой приволок покореженный ковшик. Зачерпнул им из соседнего ведра и сунул под нос Центральной. — А ну дыхни!

Центральная дыхнула. Когда к участникам ночного шабаша вернулось зрение, они увидели обиженную физиономию Чебурашки, вертящего в руках оплавленную ручку. Около его ног в неглубокой ямке с опаленными краями пузырилось все остальное.

— Силен ты стал, Горыныч, — поразилась Саламандра. — Даже я так не умею.

— Папина школа, — гордо сказала Левая.

— Да, папа наш… — Правая тоже хлебнула и демонстративно подсветила небо, — не чета Кощею.

— Я тоже хочу, как Горыныч. Попросите папу, пусть научит.

Туша Горыныча заколыхалась от смеха.

— Потешила. — Центральная плюхнула морду в свое ведро.

— Папа уму-разуму только тех учит, — внушительно сказал воевода, — кто братину хмельную с ним распил, кому он лично доверяет. А его доверие еще заслужить надобно… да и наше тоже. Думаешь, зачем он тебе испытание назначил?

— А может, мы ее этим вот и испытаем? — Чебурашка выразительно почесал лапкой горло…

Испытаем, — загомонили головы Горыныча.

Воевода не возражал:

— Быть по сему. Горыныч!

Центральная сразу сообразила, что от нее требуется, и подтащила к чану свежее ведро. Чебурашка притащил из горницы еще одну плошку, наполнил ее доверху ароматным первачом и подставил под нос ящерке:

— Пей.

— Там же вода! — с ужасом отшатнулась Саламандра.

— Пей! — рявкнул Горыныч в три головы. Центральная при этом не рассчитала сил и случайно подожгла сивуху.

— Вода горит, — поразилась Саламандра.

— Мы тебя еще и не тому научим, — заверил ящерку Чебурашка, — пей.

Горящая вода уже не казалась такой страшной, и Саламандра, страдальчески сморщившись, зажмурила глаза и разом опорожнила плошку.

— Да это лучше самой крепкой сухой березы! — восторженно завопила она. — Горыныч, дай еще!

Горыныч одобрительно крякнул и широким жестом пододвинул к ящерке почти полное ведро. Саламандра опустила мордочку в ведро и сделала долгий глоток.

— Горыныч, у меня тоже горит! — Ящерка прыгала от восторга, любуясь на синие всполохи пламени над дужкой ведра.

— Я ведь говорил — научим, — уверенно сказал Чебурашка.

— Ну что, будем считать, испытание закончено? — тряхнул гребешком Никита Авдеевич.

— Да разве ж это испытание, — шмыгнула носом Левая. — Это удовольствие. Ты гляди как присосалась.

Над ведром виднелся лишь малиновый хвостик и задние лапки, вцепившиеся в обод. Саламандра даром времени не теряла.

— Чую сердцем, она своя в доску. — Похоже, новый кандидат понравился Никите Авдеевичу. — Давай принимать.

— А что папа скажет? Вдруг обидится, что без него все решили, засомневалась Правая.

— Задобрить надо, — мудро изрекла Центральная.

— Придумал! — радрстно кукарекнул воевода — Пусть она подарок папе добудет.

— Точно! И не где-нибудь, а в замке Кощея, — решительно тряхнул ушами Чебурашка. — Вот это будет испытание.

— Гениально, — восхитилась Левая. — Что бы такое у старикашки стибрить? Нужно что-нибудь такое, без чего он жить не может.

— Картины! — осенило Правую. — Часами на них любуется.

— Картины — то, что надо! — поддержала Центральная. — Эй, новобранец! — ткнула она мордой ведро.

Ведро закачалось. Ящерка вскинулась, забалансировала на дужке, не удержалась и шмякнулась вниз. Пыльная, пересохшая трава немедленно вспыхнула. Огненный ободок пламени вокруг пьяной Саламандры быстро покатился в разные стороны.

— Посад спалим! — испугался Чебурашка. Огонь быстро затоптали, под Саламандру подсунули сковородку, срочно доставленную прорабом.

— Позвольте, она нам так и подарок папин спалит, — сообразила Левая.

— Не спалит, — заверил Чебурашка, — мы ее сейчас так оденем, что не спалит — И домовой исчез в темноте, гремя ключами. Вскоре он вернулся, волоча за собой солидный мешок, в котором гремело что-то явно железное.

— Что это? — полюбопытствовал воевода.

— От прабабки Василисы осталось, — пояснил домовой, вытаскивая огромный железный колпак, посох, внушительных размеров рукавицы и сапоги как минимум сорок пятого размера. Все из чистого железа.

— Это что, прабабка в таких вот ходила? — Горыныч поставил рядом свою тумбообразную ногу. — Могутной породы хозяйка посада нашего.

Чебурашка смущенно развел руками. Никита Авдеевич попытался дотянуться до отворота железных ботфортов.

— Неужто сохранились? — радостно засмеялся он. — Не врут летописи.

Веселья петуха не понимал никто, кроме Чебурашки.

— Что тут смешного? — удивилась Левая. — Хорошие сапожки. Чуток поболе сробить, и мне в пору будут.

— Прабабка Василисы, — захлебывался воевода, — стройна была как тростинка. Красоты, говорят, неописуемой.

— Зачем же такие сковали? — удивилась Правая.

— У него спроси, — посоветовал воевода, кивая на домового, и, чтобы не упасть от смеха, обхватил крыльями прабабкин сапог и все же грохнулся с ним вместе на землю.

— Так зачем? — недоуменно спросила Правая у Чебурашки.

— Яга посоветовала… — смущенно шаркнул ножкой домовой. — Суженого ее околдовали, ну Ягуся наша и напророчила, что пока, дескать, Марьюшка (так прабабушку Василисы звали) три пары сапог, три колпака и столько же посохов железных не износит, не видать ей своего суженого.

Левая покосилась на колпак. Размеры его тоже впечатляли.

— Зима была на дворе, — сердито сказал Чебурашка. — Чтоб на теплые вещи лезли. Носочки там, валеночки… Да что я тут перед вами оправдываюсь — дело прошлое.

«Ну, Гена… ославил. Сто лет прошло, а краснеть до сих пор приходится. Чтоб я твоих советов еще когда послушался…»

— Подъем! — Чебурашка, во избежание дальнейших расспросов, ткнул Саламандру концом железного посоха. Ящерка с трудом приподнялась и уставилась бессмысленными глазами на участников ночного шабаша.

— Вы хто? — пьяно спросила она.

— Мы свои, — почти трезво ответил Никита Ав-деевич. — Влезешь? - кивнул головой на сапоги.

— Влезу, — тряхнула мордочкой Саламандра и принялась увеличиваться в объеме. Сапоги и все остальное пришлось ей впору. Пустой мешок примотали к посоху и сунули Саламандре в лапы.

— Сюда будешь картины складывать, — инструктировала ящерицу Правая. Как все полотна покидаешь, сразу назад. А мы тебе тут костерчик разведем, чтобы было куда возвращаться. — Никита Авдеевич при этих словах покосился в сторону боярских хором, сгруппировавшихся преимущественно в северо-западной части посада. — Будете знать, как воеводу хулить перед матушкой Василисой… — довольно пробормотал он.

— Погодите! — К Саламандре спешил Чебурашка, размахивая листом пергамента и колчаном стрел.

— Это еще зачем? — удивилась Левая.

— Стрелку пахану забивать будем! — пояснил домовой, разворачивая пергамент. На нем большими буквами было написано только одно слово: ПАПА.