Виктор Гвор - Улыбка Бога [СИ] Страница 23

Для пущей достоверности Любецкий еще и напевал. Раз человек поет — значит, совесть у него чиста. Впрочем, совесть одессита сияет ослепительной девственностью даже, когда он ворует рыбу на Привозе из корзины тети Сони или лишает этой самой девственности дочку той же самой тети! А что прикажете делать, если кушать таки хочется, а Розочка выросла такая красавица, что ее тоже хочется? И таки совсем не кушать!

Конечно, одесские куплеты не лучшим образом подходят для белорусских пастушков, но Яшка надеялся, что немцы не слишком хорошо разбираются в диалектах. Если вообще что-то разберут, проносясь на грохочущем «цундаппе».

Однако в этот раз ему попались фрицы-меломаны, и тщательно продуманный план, связанный с эффектной остановкой мотоцикла, полетел прямиком к Розочкиной девственности. Транспортное средство остановилось само, и здоровый немец поманил Яшку пальцем.

— Юнге! Ду зингст гут. Зинг мер!

Идея Яшке понравилась, он демонстративно шмыгнул носом и затянул:

— Монсьеры, граждане, графья и баронессы!

— И лично вам, товарищ Михельсон,

— Большой привет от мамочки Одессы,

— От мамы всех народов и времен…»

— Юберзетце, — произнес немец.

— Я имею честь пригласить вас до Одессы, господа, — по-немецки, с легким баварским акцентом, сказал Яшка, — и не имею таких сомнений, чтобы вы хотели отказаться.

И свистнувший в воздухе кнут подтвердил серьезность его слов, первым же ударом снеся любителя музыки с сиденья. Второй немец, дернулся к пулемету, одновременно пытаясь вылезти из тесной коляски…

— Ви не поверите, — возмущался Любецкий через минуту, когда они с Ухватовым уже упаковывали ошеломленных немцев, а Тевзадзе укатывал в лес мотоцикл, — этот шлемазл хотел опередить сына цыганского барона, когда тот имеет на руках кнут и не имеет таких причин не пускать его на дело. Таки вопиющая самонадеянность! Константин, Ви уже готовы?

— Таки да, — передразнил Костя, — уходим!

Вскоре на дороге не осталось никаких следов произошедшего…

Старший лейтенант Свиридов, принявший обязанности комполка, сидел на здоровенном чурбаке, выполняющем роль командирского стула. Настроение у лейтенанта, мягко говоря, было никудышным. Оно, конечно, в двадцать два полком командовать — не слабо. Почти как Аркадий Гайдар, получается…

Даже не мечтал ты о таком карьерном росте, Андрей Захарыч. И уж тем более, не мечтал, о той цене, что за должность заплачена. И комполка жалко, хороший был мужик, грамотный. Да и другие командиры не лаптем щи хлебали… Только нет их никого, а от полка осталась всего сотня штыков на круг. Да плюс пятерка приблудившихся пограничников. И детский сад в придачу. Ну, или детский дом, какая разница! Впрочем, ладно, не так уж детишки и мешают. А погранцы — хваткие ребятки, которые помешать в принципе не могут!

Главное — что дальше? Совсем неясно. Делать-то что? Фронт ушел на восток. Так далеко, что уже и канонады артиллерийской не слыхать. Гнаться за ним черепашьим темпом пешего передвижения — бессмысленно. Можно, конечно, и здесь немцам навредить немало. Но знать же нужно, где у гадов что. Не патрули же по дорогам отлавливать. Толку с них…

Может, получится у пограничников живого «языка» притащить? Да не рядового, а офицера? Да даже унтре подошел бы. Хоть обстановку немного прояснить…

Свиридов вздохнул, и снова склонился над картой, разложенной на грубом подобии стола. Странная карта. И способ ее получения, рассказанный старшиной Стеценко, и пометки, сделанные каким-то неизвестным предметом. Непонятно, что отмечено. Хотя нет, одну еще сам старшина расшифровал. Потому и вывел свой отряд на встречу с полком. А вот что остальные означают? И ведь чует сердце, ему записи эти адресованы. Только понять надо. Ощущение такое, что не писали буквы и цифры, а рисовали. И каждая — художнику давалась, как шедевр живописи. Или как иероглиф китайский, паутиной разбегающийся по бумаге…

Неграмотный? Да ладно, в стране все писать умеют, чай не царские времена. Может, инвалид какой парализованный? И откуда у инвалида сведения? Ранили человека в руку, вот и тяжко карябать? Тоже версия слабовата. Остается только в лешего поверить. Тот в школе не учился, да и руки-веточки под писанину не приспособлены. Как накарябалось, так и накарябалось. А ты, старлей, сиди и расшифровывай…

Оживление на краю поляны отвлекло командира от размышлений. Что там? Ох ты, сумели-таки! Тройка пограничников топала к штабному шалашу, пинками подгоняя идущих впереди двух немцев со связанными руками.

— Принимайте гостей, товарищ старший лейтенант, — довольно ухмыляясь, доложил чернявый ефрейтор. — Правда, я приглашал их до Одессы, но не вижу ни малейшей разницы. Одесса всегда находится там, где пребывает Яша Любецкий. Потому шо она таки в моем сердце!

Немецкий язык лейтенант Свиридов знал. В школе учился старательно и пятеркой своей гордился по праву. Вот только сейчас, когда нос к носу столкнулся с живым немцем, Андрей не понимал и половины произносимых слов, с трудом улавливая общий смысл. А понимаемое совсем не радовало: один фриц вещал что-то о своей преданности идеям национал-социализма, унтерменшах и чем-то подобном, естественно, не собираясь выдавать ни одной военной тайны. Второй просто молчал.

Допрос естественным образом зашел в тупик. Лейтенант уже и не знал, что делать дальше. От отчаянья пожаловался старшине Стеценко на нежданную беду. Реакция пограничника лейтенанта, мягко говоря, удивила.

— Эка закавыка, — усмехнулся тот. — Такие беды вовсе и не беды, если умеючи! Яшку нашего зовите, товарищ лейтенант. Он и немецкий шо родной знает, и фрицы отнесутся к парню со всем возможным уважением!

Любецкий взялся за дело серьезно и обстоятельно. В первую очередь, ефрейтор при помощи пехотинцев, притащил еще пару чурбанов. На одном удобно уселся сам, на другом, что пошире, начал раскладывать всяческие вещи. Набор командира удивил, но он не вмешивался, стараясь понять что зачем. Понятно дело, пытками пугать будет. Наверное, так и надо.

Штык-нож от Токаревской «самозарядки», второй нож, поменьше и поухватистей, зажигалка, у самого же немца отобранная, — это легко сообразить. Сапожное шило — тоже. Кнут — тем более. А коробок спичек зачем, раз зажигалка есть? А тонкие веревочки? Вырезанная из смолистой еловой палки фиговина, больше всего похожая на огромную елду на длинной ручке?

Размещал всё это ефрейтор очень вдумчиво и неторопливо, несколько раз внимательно оглядывал немцев и менял порядок расположения вещей. Процедура раскладывания инвентаря длилась минут пятнадцать. При этом одессит не забывал напевать свои любимые куплеты:

— Тут на углу трамвай хмыря зарезал,

— Да бог с ним и с трамваем и с хмырем.

— У нас трамваев — полная Одесса,

— Да и потерю мы переживем!

Наконец, Яшка удовлетворился достигнутым и обратился к пленным, с нескрываемым ужасом наблюдавшим за процедурой.

— Ну что, — спросил он по-немецки, — поговорим?

И, не дожидаясь ответа, начал монолог. Даже лейтенанту, понимавшему далеко не всё, стало страшно. Профессиональный палач скучающим тоном обстоятельно рассказывал будущим жертвам, что их ждет. Для чего применяется каждый инструмент вообще, и как будет использован сегодня. Речь Яшки длилась еще четверть часа. Фрицы за это время позеленели в прямом смысле. Окончив речь, Любецкий обратился к командиру:

— Товарищ, старший лейтенант, который из них первым за дело говорить станет?

— Откуда же я знаю? — удивился тот.

— Таки прикажите! Которого скажете, тот и станет.

Свиридов почувствовал, что его немного подташнивает. Это от одного рассказа-то… На малознакомом языке! Пленных даже стало жалко на миг. Но лейтенант взял себя в руки и кивнул на идейного любителя национал-социализма.

— Сережа, — обратился ефрейтор к пришедшему с ним Алдонину, — Вас не сильно затруднит маленькая просьба от старого товарища? Давайте снимем с этих арийских поцев штаны, чтобы не пачкать зря одежду. А когда мы заголим ихние могучие телеса, то имейте уважение, да отнесите второго до того места, — Яшка махнул рукой в сторону «муравьиного дома», высотой в метра полтора, — и посадите так, чтобы насекомым было удобно немножко отдохнуть душой и поужинать ротом.

— Жопой сажать? — спросил прямолинейный пулеметчик, засучивая рукава.

— Вы таки всерьез считаете, что это принципиально? — спросил Любецкий. — Главное, озаботьтесь, чтобы муравьям было удобно его немножко кушать. Это же наши, советские муравьи, надо устроить им небольшой праздник! И не смотрите, шо они рыжие, а не красные! У них таки все впереди! Схарчат немца — покраснеют!