Андрей Белянин - Ржавый меч царя Гороха Страница 24

- Так те три дурищи бегом к царю-батюшке и ему в ноги - бух! Не вели казнить, родимый, а то­лько сестрица твоя из покоев своих исчезла. Про­стыни в одну верёвку связала да и до земли вниз, а там через двор до конюшни и через забор, аки коза молодая...

- А вы?

- А я, аки коза старая, всю дорожку энту про­следила. На верёвке два волоска ейных нашла, ры­жих, на земле рыхлой средь прочих следов отпе­чатки от каблучков девичьих вмялись, об щепку заборную она подол сарафана порвала, вот и кло­чок малый обнаружился...

- Великолепно, мисс Марпл! - не сдержав­шись, щедро поаплодировал я. - А почему тогда все дураки?

- Потому как в покоях ейных, под подушкою, записка девичья лежала, а никому в голову и не взбрело посмотреть. Накось, читай! - Яга побед­ив

но вытянула из-за пазухи сложенный лист бумаги я протянула мне.

- Горох в курсе?

- А то! Ему ж и было адресовано. Я кивнул и развернул листок.

«Нам, царевнам, жить приходится в неволе, и мои молодые годы пропадают зря. Нам всё время надо думать о престоле...»

- ...выполняя волю батюшки-царя! - на авто­мате закончил я. - Да не могла она такого напи­сать!

- Почему? - резонно удивилась бабка, забра­ла листок, близоруко сощурилась, но продолжи­ла: - «А я не хочу по расчёту, я по любви хочу! Улечу птицей вольной ввысь, свободу мне, свобо­ду!» Чё ж непонятного-то, Никитушка? Ить всю душу ранимую красна девица как на духу выложи­ла...

- А?

- Я говорю, душу всю как на исповеди выло­жила, а ты нос воротишь?!

- Я не... но это же плагиат наглый, это... - сбился я, задним умом прекрасно понимая, что слышать  песенку  из  популярного  советского мультфильма царевна Марьяна никак не могла, хоть в суд на неё подавай! Можно, конечно, предпо­ложить, что автор текста каким-то образом ознако­мился с чудом уцелевшей запиской сестры царя Гороха и на основе её написал свой стишок. Но это даже мне казалось чрезмерно притянутым за уши, потому что так не бывает...

- Да ну и тьфу на них и на их авторские права тоже, - устало поморщился я. - Если Митьке ве­рить, так у них сам Вильям Шекспир всю сельскую драматургию сплагиатил. Давайте ближе к делу: где предполагаете искать царскую родственницу?

- Думаю, далеко от Лукошкина она не по­бежит, - почесав бородавку на подбородке, покоси­лась на меня наша глава экспертного отдела. - А да­вай-ка про то мы письмецо её спросим?

- Будем пытать записку, как те капли крови телохранителей немецкого посла или сдохнувшее яблоко? - уточнил я, чувствуя, что начало пред­ложения какое-то... двусмысленное...

- Зачем же сразу пытать-то, мы её вежливо до­просим, по протоколу.

- Ну что ж, флаг вам в руки, а кто будет допра­шивать беса и дьяка?

- Какого беса? Какого дьяка? Ты о чем, соко­лик, может, я чего не расслышала...

Я опомнился, извинился и обстоятельно расска­зал ей всё, что тут произошло. Не скрывая деталей, призвав в свидетели надутого кота и не умаляя своей роли в задержании двух подозрительных правонарушителей. Яга только охала и крестилась в зависимости от линии сюжета, но потом быстре­нько взяла себя в руки...

- Бесюгана рогатого ты бы уж на себя взял, Ни-китушка. А дьяка Фильку отпусти восвояси, не бу­дем же мы на всё Лукошкино признаваться, что к нам в отделение любой через забор влезть может. Пущай его стрельцы за ворота проводят, да и по за­гривку для острастки. А то покуда он в одном порубе с нечистой силой сидит, так мало ли чего плохо­го поднабраться сможет...

Кстати да, об этом я совсем не подумал. Устав внутренней службы запрещает содержание матёрых уголовников с мелкой хулиганствующей шушерой. Вопрос, кого из этих двоих считать большим преступником. Я бы поставил на дьяка -сколько крови он у нас выпил, поверьте, ни один бес и рядом не стоял. Но это всё эмоции, поступать придётся по совести...

- Ладно, пойду спасу из когтей нечистой силы этого тощего троцкиста в засаленной скуфейке. А вот насчёт весомых улик...

- Батюшка сыскной воевода, - в двери суну­лись озадаченные стрельцы, - пожалте к порубу, Христа ради! Там пленный бес дюже сильно орёт, умоляет избавить его от скандального соседства...

Ну вот, что я вам говорил?! Всегда ставьте на дьяка, не прогадаете.

- Беса вытащить, вывести на задний двор, при­вязать к забору и приговорить к высшей мере нака­зания через расстрел.

- Слушаемся, - счастливо гаркнули парни. -А ежели и дьяка Фильку рядом поставить позволи­те, дык вообще рады стараться!

- Сам хочу, не искушайте, еле сдерживаюсь, -тяжело вздохнул я. - Выведите его за ворота, дай­те по шеям, и пусть он Европейский суд в Гааге жа­лобами заваливает.

Забегая вперёд, скажу, лучше б мы его тогда расстреляли...

- Еремеев, - я поманил к себе стрелецкого сот­ника, - что там случилось с этими рабочими у кол­басника? Почему их не задержали?

- Пытались, - хмуро ответил он, снимая шап­ку: на лбу с левой стороны наливался фиолетом здоровенный синяк. - Да эти трое дрались как бе­шеные! Мы к ним по-человечески, дескать, руки вверх, все арестованы. А они за плотницкий инст­румент и в махаловку!

- Вас там сколько было?

- Да почитай четырнадцать здоровых мужи­ков. Понимаю я всё, Никита Иванович, моя вина, не сумел большей силой трёх строителей подозри­тельных повязать. Вовек такого не видел, разбежа­лись промеж ног, визжа, как поросята недорезан­ные, да молотками уж больно дрались! Мы покуда сабли вытащили, они уж и... Мой недосмотр, моя и голова с плеч!

- Ну ты это, слишком не драматизируй, без фа­натизма. Одного их них я прямо тут взял, в тереме. Следовательно, ещё двое рыщут по городу. Как то­лько произведёшь показательный расстрел, соби­рай всех своих, и частым гребнем чешите всё Лукошкино! Негодяев найти, задержать и доставить в отделение!

Еремеев кивнул, молча пожал мне руку и ки­нулся исполнять. Я же, полюбовавшись из окна, как стрельцы выкидывают за ворота матерящего­ся дьяка, краем глаза посматривал, что Баба-яга делала с запиской Марьяны. Уж не знаю, как она её склонила к сотрудничеству, но маленький лист бумаги, дрожа над горящей свечой, разливался то­неньким голоском на всю горницу:

- Ничего я не знаю-у... Я тут вообще ни при чём, чего на мне написали, то и показываю-у... Аи, горячо-о! Аи, я больше не буду-у! Настроение у неё было романтическое, всё время слова какие-то не­понятные шептала-а... Ну там и «Рыцарь Печаль­ного Образа», и «сэр Ланселот», «златокудрый Ро­ланд», «турнир, ристалище и взгляд Прекрасной Дамы»... Не знаю я-а... Аи, знаю! Не надо сразу, чего вы... Я же всего лишь вспомнить пытаюсь... Вроде как про убежище тайное ещё шепталась, где «деве скромной слёзы лить и принца ждать на белом жеребце»... Так вроде-е... Больше ничего не знаю-у... Аи, ну не знаю же я-а-а!..

- Бабуль, - наконец не выдержал я, - вы не в курсе, что у нас в отделении милиции применение пыток к свидетелям строжайше запрещено?

- Дык... я энто... я пытаю разве?! - изумлённо вытаращилась на меня моя домохозяйка. - Гос­подь с тобой, Никитушка, это ж надо такое приду­мать! Мне при свече лучше буквы видно, да и от жара, бывает, на бумажке слова тайные проявля­ются. А ты сразу: пытки, пытки...

- Положите улику к другим вещдокам, - тем не менее строго потребовал я. - В принципе ниче­го нового мы не узнали. То, что царевне ударило в голову романтическим томом сказок о короле Ар­туре, нам было известно и до этого. Но вот слова про «тайное убежище»... Как вы думаете, есть у нас в Лукошкине приют для сбежавших царевен?

- Ну-у... А знаешь, милок, ить, может статься, и есть!

Я присел за стол, и бабка, передав мне много­страдальную записку, заговорщически прошепта­ла на ухо:

- Приют не приют, однако ж есть одно место, где любой девице ночлег дадут и имени не спросят.

- Гостиница? Отель? Малина? Хата?

- Женский монастырь святой матушки Пургении.

Сначала я подумал, что ослышался, а потом чуть не рухнул под стол, скорчившись от хохота! Чьего имени?!

Бабка обиженно ткнула меня локтем в бок и тер­пеливо, как щенку лопоухому, пояснила:

- Ты ить тёток-богомолиц в нашем отделении видел? Ну когда они нашего Митьку привели? Вот, стало быть, они в монастырь матушки Пургении и направлялись. Он тут рядышком, за крепостной стеной, во лесочке неприметном, не доходя три версты до Ростопуловки. Соображаешь?

- Вполне. Завтра с утра отправляемся с инс­пекцией в монастырь. Надеюсь, хоть там ещё не знают, что я умер?

Баба-яга так торопливо закивала, что у меня не осталось ни малейших сомнений - чёрное изве­стие о скоропостижной гибели участкового накры­ло плащом скорби всю русскую землю. Всё, сил моих больше нет, надо с этим что-то делать, ника­кие интересы следствия не стоят того, что тут со мной творят уже трое или четверо суток!

Я решительно встал со скамьи, намереваясь в ту же минуту осчастливить всё Лукошкино «благой вестью», но не успел...

- Беса привязали, фитили зажжены, пищали заряжены. Палить али вас дождаться? - сунулся в двери один из еремеевцев.