Андрей Белянин - Летучий корабль Страница 25

– Где дьяк?! – обомлел я.

– Тама он… – Митяй честно ткнул пальцем в темную пасть колодца, – самого не видать, но вроде притих… Тока пузыри пущает, и то иногда…

– У-у-у-я-я-а-а-й-е-мое!!! – взвыл я, лихорадочно стаскивая с себя китель. – Веревку мне, живо!

Стрельцы доставили ее мигом, пока я возился с сапогами. Зажав свободный конец зубами, я с головой бухнул в ледяную воду. Митьку проклинал на чем свет стоит… Единственный плюс – то, что почти сразу же сел на шею утопающего гражданина Груздева. Вроде он еще как-то булькал. Я обвязал тощее тело веревкой под мышки, затянул два узла и громко приказал тащить. В шесть рук дьяка вздернули наверх, как пескаря из зеленой речушки. Меня вынимали вторым заходом. Естественно, обоих сразу в баню. Распарив все кости, мне с трудом удалось избавиться от чувства лютого, звериного холода. Уходить не хотелось, будь моя воля, я там бы и уснул. Но Яга силком загнала меня в терем, заставила выпить граненый стакан крепчайшей настойки на кедровых орешках и только после этого отправила наверх в постель. Подобной процедуре был подвергнут и несчастный дьяк. Правда, уложили его в сенях на лавке, но бабка дала грубияну такую дозу снотворного, что он рухнул, так и не успев высказаться до конца. Ничего, завтра вспомнит, добавит…

Ночь выдалась совершенно сумасшедшая! Во-первых, меня (да и практически всех, кроме дьяка) трижды будил петух. С чего?! Ему же положено кукарекать на рассвете, а этот пернатый гад, притворяющийся домашней птицей, вопил ни с того ни с сего в ночь-полночь без всякого логического объяснения. Один раз можно было бы понять и простить, но три! По-моему, в отделении не осталось никого, кто бы не возжелал его смерти. Во-вторых, ночной дозор объявил, что видали в городе привидение. Все в белом, мычит зловеще и все по куширям прячется. Я не поверил. Но под самое утро, на смене стражи, привидение изловили околачивающимся у нашего забора. Я его спросонья и не разглядел, так, мутное белесое пятно квадратной формы… Вроде ребята сунули эту плесень в поруб, до выяснения. В-третьих, в предрассветном мареве ко мне под окошко приперся черт! Ему, видите ли, надо спешно посмотреть, как я орех под кружками прячу. Нет, он и сам почти все понял, но дополнительная консультация не повредит… Представьте теперь, с какой головой я спускался утром на завтрак! Если бы не бабка с ее волшебными настойками… Глотать я еще кое-как мог, но заговорил гораздо позднее… Яга не торопила:

– Вот бульончику еще. Уж ты покушай, покушай, не побрезгуй. Ох, силы небесные, да рази ж можно в три дня на одного человека столько всякого валить… Никаких нервов не хватит! Кушай, Никитушка, вот кашки еще, не огорчай старуху…

– Спаси… апчхи!… бо… Я же столько не съем!

– Али невкусно? – поразилась бабка.

– Наоборот… апчхи! Слишком вкусно, я оторваться не могу, а… а… апчхи! А в результате лопну!

– Будь здоров! Чтой-то не нравится мне, как ты чихаешь… Вот сейчас еще одну настоечку выпьешь, авось чих к обеду и пройдет.

– Да ниче… апчхи!… го такого страшного… – вяло отмахнулся я, а потом все-таки полез за носовым платком. – Просто перекупался вчера, вода в колодце неподогретая, ну и ночь са… а-апчхи!… сами знаете, не выспался толком…

– Чих – не болезнь! Будь здоров, – философски, со знанием дела отметила Яга, смешивая две жидкости в серебряной рюмочке. – А все одно – штука пренеприятная… Посему лечить ее надо вовремя и по науке. Чихающий милиционер тока сострадания достоин, а уважение к его погонам с кажным чихом колеблется. На-кась!

Я выпил без брыканий. У бабульки все травные настойки на спирту, но захмелеть с них не удавалось еще никому. Видимо, все-таки лекарство. Покончив с завтраком, я вспомнил о вчерашнем допросе и поинтересовался, где дьяк.

– Да выперла я его, – хмыкнула Яга, – храпел на все сени, аж Митенька заворочался. Думала, разбудит мальчонку… Ан нет! Митя сам ему такими трелями через нос ответствовал, что от храпака их совместного едва ли дверь с петель не сорвалась… Так что, как зорька занялась, я не поленилась, сама дьяка за химок приподняла да во двор и вытолкала. Нам он пока без надобности…

– Это правильно, – важно согласился я. – Бабуль, а где те стрельцы, что царю мое письмо относили?

– Отдыхают небось… Их смена вчерась закончилась. Послание Гороху они вручили, Ксюшку Сухареву предупредить успели, обязалась с утра тебя ждать. Вроде все путем, как и…

В горницу без стука влетел красный Митяй, рухнул перед нами на колени:

– Беда, батюшка участковый! Стрельцы царские за тобой пожаловали.

– А орать-то за… а-апчхи!… зачем орать-то?! Впустить их, естественно.

– Дак ить вас же, безвинного, арестовывать идут!!! – взвыл наш младший сотрудник, ударяясь об пол с такой патетикой, словно в сердце ему вонзилась вражья стрела.

В двери тихо вошли четверо стрельцов из личной охраны государя. Говорили медленно, глядя в пол, словно сами не рады возложенной на них миссии:

– Собирайся, сыскной воевода. Царь тебя сей же час требует…

– Не пущу!!! – не дожидаясь моего ответа, Митька бодро вскочил, распахнув навстречу стрельцам медвежьи объятия. – Бегите, Никита Иванович! Я их задержу…

– Прекра… а-апчхи! Господи, ну когда это все кончится?!

– К обеду, – напомнила бабка, а у дверей уже каталась куча мала.

– Не пущу! Живота за милицию не пожалею! Бегите, батюшка сыскной воевода… Не поминайте лихо-о-ом!!!

– Ну что ты с ним, дураком, делать будешь? – Баба Яга неторопливо надела кацавейку и поправила платочек. – Пойдем уж, Никитушка, все одно, к царю вчерась собиралися. Чую, серьезная беда у него приключилася.

– А эти борцы вольного стиля? Так и оста… а-апчхи!

– Будь здоров, сокол ты наш… Да пущай побарахтаются, их дело молодое, кровь кипит, сила выхода требует. Как набузятся, сами и помирятся…

На выходе я попросил наших, еремеевских ребят приглядеть за драчунами, если начнут бить посуду. За воротами нас ожидал конный эскорт еще из четверых молодцов царской гвардии. Лица у всех были печальные. Именно печальные, а не мрачные или суровые.

– Что случилось? – тихо спросил я.

– Ксюша Сухарева померла…

Стрельцы ехали шагом, молча, двое впереди нас, двое позади. Я тоже молчал, смерть красивой дурочки, наивной любовницы царя, почему-то очень подкосила меня. Ксения, несомненно, была грешна по всем параметрам, а своей душевной простотой, доходящей до банальной тупости, могла свести с ума любого. Она не помнила прошлого, ей ничего не светило в будущем, она никому не могла послужить примером для подражания. Глупенькая смазливая девчонка, начисто лишенная тщеславия и расчета. Над ней смеялись в лицо, ее презирали, с ней не стремились заводить дружбу, твердо зная, что с нее ничего нельзя поиметь. Она не искала корысти, не пыталась влиять на «первое лицо в государстве», живя одним днем для дорогого ей человека. Горох жалел ее… Любил не любил, но жалел – это точно и никому не давал в обиду. А самое ужасное, что я почти наверняка знал причину ее смерти и не мог отделаться от чувства вины. Я должен был, обязан был предположить такое развитие действий! Должен, но не… не предугадал, не проследил, не успел.

– Никитушка… не казни себя, – откуда-то издалека пробился мягкий голос Яги. Бабка шла рядом под ручку со мной, но я обернулся так, словно увидел ее впервые. – Нет в том нашей вины, мы следствие вели честно. Тот злодей, что чертежи корабля энтого проклятущего взял, из шкуры вон лезет, следы заметая. Видать, шибко боялся он, что вспомнит Ксюша подругу ту, чернявую. Вспомнит и узнает. Ведь и отец ее, покойный дворник Николай Степанович, за то же знание жизнью поплатился. И разбойник с постоялого двора – тоже знал. Мне покуда неясно, как им всем яду дать умудрилися, но то, что цепочка эта из одних звеньев состоит, – уж можешь мне поверить…

– Вы думаете, Ксению отравили?

– А ты как думаешь? Стрельцы ведь не сказали – утопилась, застрелена али повесилась. Сказали, померла… Зуб даю, что яд это!

– Будем разбираться на месте…

Из окон домов со всех прилегающих улиц на нас изумленно пялился народ. Прохожие останавливались, люди недоуменно вертели головами, напряженно переговариваясь, и обрывки фраз иногда долетали в нашу сторону:

– Гляди, гляди – участкового под арест ведут! Да прямо вместях с Бабою Ягою…

– Пожалей их добрый Боженька… Ох ты, горе какое! Он ить молоденький совсем, неженатенький…

– Наше дело сторона… Раз ведут, значит, сам виноватый.

– Это участковый-то?!

– А что участковый… Он небось такой же человек… Проворовался, поди, али документы милицейские за границу басурманинам продавал. Мне его рожа завсегда подозрительна была…

– Пусти, дядя! Пусти, я энтому козлу за Никиту Ивановича рыло набок переверну…

– Гриня, не смей! Убьешь же мужика… Дай-кась я сам ему врежу!