Рон Хаббард - Дело инопланетян Страница 26

Пока я исправлял эту ошибку, вывесив брюки на террасу, чтобы их схватило морозом, прибыл мой завтрак.

Машинально я раскрыл газету.

Лошадиные зубы!

Фото на две полосы!

Мэдисон еще раз попал на первую страницу!

«ВУНДЕРКИНД ПРЕДЪЯВЛЯЕТ ИСК „СПРУТУ“. УДАР В 10 МИЛЛИАРДОВ БАКСОВ

Адвокаты Вундеркинда Отвертини, Надувало и Сожрэ сегодня предъявили могущественной компании — небожительнице — «Спрут» иск на целых десять миллиардов баксов, крупнейший в истории гражданского уголовного права.

Адвокаты Роксентера, из фирмы «Киннул Лизинг», заявили журналистам: «Нам нечего сказать».

Сегодня финансово-деловой мир был потрясен необычным известием: «Спрут» преследуют по суду! Акции по индексу Доу-Джонса упали на 230 пунктов. Другие шестеро из «Семерых братьев» поспешили заявить, что со «Спрутом» их ничто не связывает, но, согласно информированным источникам, вскоре наступит и их очередь, ибо они крепко опутаны «Спрутом».

Вундеркинд заявил следующее: «"Спруту" ничего не остается делать, как включиться в мою борьбу за честное и здоровое отношение университетского начальства к студентам. „Спрут“ щедро финансирует МИК, отчего нефтяная компания становится участницей заговора, изобилующего злобными выходками и правонарушениями. Лишение меня стипендии и работы в студенческом ресторане вызвало непоправимый хаос, достойный всяческого осуждения. Если „Спрут“ станет жестокосердно отказывать студентам по втором блюде — рисовом пудинге, весь американский образ жизни ставится под угрозу. Расцветет фашизм, и все содрогнется пред гнетом тирании…»

О, это было еще не все! А уличный продавец, зная мои привычки, нагромоздил у моей двери целую гору газет — высотой в пять футов.

От студенческих беспорядков, показываемых по телевидению, стоял такой ор и рев, что я никак не мог понять продавца газет, просящего заплатить ему деньги. Пришлось хлопнуть перед его физиономией дверью.

Мэдисон переусердствовал!

Это было ясно без лишних слов. Очевидно, он стремился сделать из Вундеркинда бессмертный символ восстания против больших нефтяных компаний.

Как нынче утром, должно быть, хихикает Хеллер!

Как мне не хотелось, но все же я потянулся к монитору. В этом заключались долг и служба офицера Аппарата (хотя, может быть, и тяжело постоянно чувствовать долг как цель). Кроме того, я был слишком потрясен и мог даже рухнуть в обморок перед экраном (надеюсь все-таки, что это не будет свидетельствовать о том, что я мазохист).

Хеллер ехал в общественном такси. По отражению в перегородке мне было видно, что на нем светло-коричневый твидовый костюм, пышный шелковый галстук и сверху — теплое полупальто из дубленой кожи. Очень элегантно. Я попытался определить, куда он едет, по проплывающему мимо зимнему ландшафту, столь милому его душе. Похоже, они были на какой-то заставе, где взимается дорожный сбор. Слева от него то и дело мелькали участки освещенной солнцем воды.

Статуя Свободы! Где-то там, далеко. А за ней, через бухту — Манхэттен!

Малышка Корлеоне — он ехал на встречу с Малышкой Корлеоне!

И точно, вскоре они миновали заставу и спустя некоторое время уже ехали в окружении внушительных небоскребов Байонна.

Он велел таксисту подождать и немного погодя уже здоровался с несколько растерянным Джованни.

— Сегодня она не в настроении, малыш, — сказал Джованни. — Может, лучше отложить встречу?

— Ждать не могу, — сказал Хеллер.

Джованни пожал плечами. Он подошел к двери в общую комнату, постучал, затем открыл ее.

Малышка была одета в светло-серый костюм-двойку и расхаживала взад и вперед по просторной комнате, задерживаясь у живописного окна, чтобы взглянуть на картину освещенного солнцем зимнего парка. Она дважды проделала этот путь, прежде чем сказала: «Приведи его».

Хеллер вошел в ее комнату.

Малышка вперилась в него холодным взглядом серых глаз, и вся ее двухметроворостая фигура выражала желание кинуться на него с кулаками.

— И что же ты намерен сказать сегодня в свое оправдание, молодой человек? Говорила я тебе или нет, чтобы ты покончил с этой (…) шумихой в печати? Или тебе это было непонятно? Постой, не прерывай меня. Каких-то пятнадцать минут назад, вот по этому телефону, — она показала пальцем, — в этой самой комнате, — она ткнула в пол, — мне целую четверть часа пришлось выслушивать супругу мэра, которая беспокоится о тебе! — Она устремила на него указующий перст. — Постой, не прерывай меня. Я знаю, что ты можешь рассказать какую-нибудь нескладную дешевую небылицу, чтобы как-то оправдаться за это! — И она указала на стопку утренних нью-йоркских газет. Еще хорошо, что у нее была простуда и она не могла долго разговаривать!

— Так вот, Джером, это якшание с репортерами уголовной хроники должно прекратиться. И притом немедленно! Постой, не прерывай меня. Знаю, что меня заели дела. Знаю, что не уделяла должного вни мания твоему воспитанию. Но это никак не может служить оправданием! Джером, сама идея обращения в суд никуда не годится! Она не лезет ни в какие ворота! Этим выставляешь себя на посмешище публике. За это платишь ценой уважения! А тебе нужно усвоить как следует мысль, что тебя должны уважать! Джером, тебе нельзя носиться с репортерами и бегать по судам! В судах правды нет. В таких местах тебе не следует появляться! Постой, не прерывай меня! Джером, меня это очень расстраивает и угнетает. Знаю, я пренебрегала своими обязанностями матери. Но преследовать людей, которые тебе не по вкусу, по суду, Джером, ты не должен. Возьми подходящую «пушку» и убери их. Только слабаки, дураки и идиоты носятся по судам. Тебе нужна справедливость? Ты найдешь ее только тогда, когда купишь себе подходящую винтовку, научишься из нее стрелять и, поставив хороший телескопический прицел…

— Ну пожалуйста! — вскричал Хеллер. — Пожалуйста, можно мне вас прервать?

— Нельзя. Что тебе нужно?

Хеллер протянул ей пакет. Он был обернут в серебристую бумагу и перевязан черной лентой.

— У меня для вас подарок!

Она взяла его и, несколько смягчившись, сказала:

— Если ты хочешь отделаться каким-то gingillo (Безделушка (шп.).), то у тебя ничего не получится. Никакими побрякушками не компенсируешь того, что мне пришлось вытерпеть по твоей милости от супруги мэра! Я истощила весь свой словарь, пытаясь убедить ее в том, что ты хороший мальчишка, просто слегка заблудился…

— Открывайте же! — в отчаянии крикнул Хеллер.

— Ладно, открою, — холодно уступила она. — Только чтобы доставить тебе удовольствие и побаловать тебя.

Малышка вытряхнула из ножен на рукаве стилет и разрезала им черную ленту. Затем вспорола серебряную обертку, развернула ее и уставилась на содержимое пакета.

Она перевернула его, надеясь убедиться, что тут нет никакой ошибки, и посмотрела на Хеллера круглыми от удивления глазами:

— Паспорт Гансальмо Сильвы!

Наконец до нее дошло. Она бросилась к Хеллеру и заключила его в объятия.

— Ты его убил!

— Не совсем так, — несколько придушенно выдавил, из себя Хеллер. — Он… как бы это сказать… сам себя подорвал!

— О, милый мой мальчик!

Малышка отстранилась ъ снова взглянула на паспорт. Затем как завопит: «Ииппи!» — и закружилась по комнате в стремительном танце, которому, должно быть, выучилась, когда работала на эстраде.

Потом она плюхнулась в кресло и воскликнула:

— Ave Maria, наконец-то отомстили за Святошу Джо! — И заплакала.

Потом, немного погодя, она промокнула глаза какой-то тряпицей и стала нажимать на кнопки,

В комнату хлынул персонал с таким видом, будто она била в пожарный колокол. Малышка подняла руку с паспортом.

— Гансальмо Сильва мертв!

Поднялся такой шум ликования, что мне пришлось убавить звук.

Она подошла к портрету Святоши Джо и показала ему паспорт. За этим последовала итальянская тирада, в которой портрету сообщалось, что предатель мертв, что его душа (Святоши Джо) может теперь покоиться в мире и что Малышка очень скоро закажет большую обедню.

Затем она обратилась к своему персоналу:

— Скорей, скорей, дайте Джерому молока с печеньем!

Она усадила Хеллера в свое любимое кресло. Ему принесли молока и домашнего печенья.

Малышка стала строить планы насчет вечеринки и обедни. И вдруг вспомнила:

— Я уверена, что у него будут похороны. Да, нам нужно позаботиться об этом. О похоронах Сильвы. У него есть брат и дядя. Ну-ка, что мы можем сделать для этих похорон? Итак: мы закажем большую фигуру в форме черной собаки. Джорджио, позаботься о заказе. О, разумеется. Я тоже буду присутствовать. И супругу мэра уговорю — придумаю что-нибудь. Ну а теперь — что я надену? Белое и алое? А может, только алое? Алую вуаль… Нет-нет, надо придумать что-нибудь получше! Джорджио, позвони моему модельеру. Пусть как следует подумает и сотворит для похорон самый что ни на есть праздничный фасон! О, я поставлю супругу мэра на место. Она же явится в чем-нибудь безвкусном и немодном. О, Джером, съешь еще печеньице.