Вячеслав Шторм - Женить нельзя помиловать Страница 27

Конечно, при наличии крепкой веревки и пары десятков закаленных стальных костылей я бы мог попытаться покорить эту гору, но у меня не было ни веревки, ни костылей, ни желания это делать по причине отсутствия целесообразности.

Вот какое желание у меня время от времени возникало, так это сгрузить старую каргу вместе с ее хворостом (без последнего бабка наотрез отказывалась ехать, заводя старую песню про «сог'еться, сваг'ить похлебку» и «окочуг'юсь») где-нибудь в тенечке, оставив ей огниво, запасной котелок, одеяло, запас пищи и воды. Но сердце чуяло, что, кроме Римбольда, в этом благом начинании меня никто не поддержит. Впрочем, если бы дело дошло до открытого голосования, Бон, скорее всего, воздержался бы. Окаянная старушонка единственная из всех нас пребывала в отменном расположении духа. Рот ее не закрывался, она вертелась угрем, да еще регулярно тянулась к своей трубке. Парень надсадно кашлял, то и дело протирал слезящиеся глаза и, как следствие, дважды чуть не ушуршал в пропасть. Спасибо умнице Забияке, до морды которого смрадный дым доходил уже в весьма слабой концентрации. Самое же возмутительное, что, когда Изверг уперся в стену и я мрачно вопросил Штефу: «Как же так получилось?», та, не моргнув глазом, заявила: «Ну, значит, не получилось!» И все.

Если вы думаете, что этим наши злоключения и закончились, то вы жестоко заблуждаетесь. Как я уже говорил, свой разлюбезный хворост старая карга бросить отказалась и настояла на том, чтобы вязанку навьючили на Ветерка. И вот, когда мы возвращались из тупика назад по своим следам, веревка, которой был перевязан хворост, неожиданно лопнула, и он с нежным шуршанием осыпался в пропасть. Штефа исторгла из груди вопль смертельно раненного тигропарда и явно вознамерилась сигануть следом. Бон успел перехватить лепрехуншу за шиворот в самый последний момент, в результате чего чуть сам не ухнул вниз в третий раз. Разумеется, мы остановились. Кое-как уняв дрожь в руках, парень попросил Глори:

— Заткни, пожалуйста, уши.

— Зачем? — не поняла она.

— Не хочу получить по морде.

М-да, я явно недооценивал нашего игрока. Когда Глори выполнила его просьбу, парень набрал в грудь побольше воздуха и выдал. В отличие от Римбольда он не переходил на чужие языки, поэтому я обогатил свой словарь идиоматических выражений сразу тремя роскошными образчиками.

Бабка выслушала тираду, даже не поморщившись, и заявила:

— И нечего так нег'вничать. От этого цвет лица пог'тится.

После этих слов цвет лица парня и впрямь заметно испортился: покраснел от ярости. Штефу спасло от новой порции проклятий только одно: Римбольд бросил на своего извечного оппонента столь откровенно насмешливый взгляд, что Бон лишь скрипнул зубами; мы продолжили спуск.

Наконец, совершенно выбившись из сил, мы оказались практически на том же самом злополучном месте, где встретились с лепрехуншей.

— Как хотите, — заявил Римбольд, вытягиваясь на земле, — а я сегодня больше и шагу не сделаю. И вообще находился на неделю вперед!

Поглядев на небо и поняв, что часа через полтора горы погрузятся во мрак, мы решили сделать привал.

Пока мы с Боном — охающего и тоскливо созерцающего здоровенную мозоль на пятке Римбольда пришлось оставить в покое — собирали по всей округе скудное топливо для костра, Глори также ухитрилась поцапаться со зловредной старухой. Дело в том, что метрах в пятистах от места нашей стоянки журчал меж камнями небольшой родничок. Я его приметил еще по пути сюда. Даже посетовал, помнится, на то, что, когда вечером мы остановимся на привал километров через десять-пятнадцать (наивный простачок!), там наверняка не будет ничего похожего. Так вот, Глори сходила к ручейку и принесла котелок воды для кулеша. Принесла, да и поставила невдалеке от сидящей Штефы, а сама принялась распаковывать сумки. Лепрехуншу же попросила поведать, как ее угораздило так неудачно упасть. Ну бабка и поведала, а в процессе так разошлась, что начала крайне активно жестикулировать. Короче, когда Глори обернулась на звон и плеск, то было уже поздно.

«Ладно», — Глори скрипнула зубами, подняла пустой котелок и отправилась по воду во второй раз. Принесла и поставила так далеко, чтобы Штефа не смогла дотянуться при всем желании. Она и не смогла: закурила свою неизменную трубку, провоняла всю округу, а потом что-то закашлялась и плюнула. Вроде бы и без злого умысла, но как метко! Короче, когда мы с Боном вернулись, мне всучили многострадальный котелок со словами: «Иначе я его ей на уши надену!»

Как оказалось, одной водой подлости бабки Штефы в тот вечер не ограничились. Ей встряло всенепременно поучаствовать в приготовлении кулеша. Произведя инспекцию нашего нехитрого запаса специй, лепрехунша презрительно хмыкнула и извлекла из-под своего тряпья кожаный мешочек с какими-то истолченными корешками.

— Я вам такой кулеш пг'иготовлю, — заявила она, — пальчики оближете!

Корешки были вполне безобидны, ничем особенным не пахли, к тому же Глори откровенно осточертело кухарить изо дня в день. В результате бабка с упоением колдовала над котелком, бросая в варево то щепотку, то две, потом принюхалась и ее сморщенная рожица расплылась в гримасе неземного блаженства:

— Ну, и шо вы все на меня так смотг'ите? Кушайте! Такого в ваших гог'одах не попг'обуешь! Настоящий гогский г'ецепт! — И сама с завидной резвостью заработала ложкой.

Что я могу сказать? Через полчаса, заканчивая скудную трапезу из лепешек с вяленым мясом и горстки сухофруктов, мы согласились, что да: такого в городах не попробуешь. Именно поэтому, в отличие от гор, в них до сих пор весьма много жителей. С другой стороны, все могло бы быть куда хуже: чайник с его содержимым я героически отбил.

Несмотря на усталость, спалось нам откровенно так себе. Штефа таила в себе неисчислимые возможности издавать во сне умопомрачительные звуки: от богатырского храпа до злодейского свиста и от лающего кашля до напоминающего кипящую воду бульканья. Очередной раз переворачиваясь с одного бока на другой, Глори сонно пробормотала мне в ухо: «Может, встанем пораньше и тихонечко смоемся?» Я ничего не ответил, отчаянно пытаясь ухватить за призрачный хвост ускользающий сон. Или что там бывает у сна?

Как ни странно, мы все-таки заснули… чтобы быть разбуженными уже через мгновение истошными воплями. С трудом разлепив веки, я выяснил, что, во-первых, едва-едва рассвело, а во-вторых, вопила, разумеется, неугомонная лепрехунша. Очередные ее претензии сводились к тому, что из-за скверного нрава Ветерка (нашла, понимаешь, крайнего!) она лишилась с таким трудом собранного хвороста. И если мы («ленивые и бессег'дечные типы, только и умеющие, что спать») не соберем новую вязанку того же размера, то она, Штефа, останется тут и никуда дальше не поедет, а смерть ее будет на нашей совести, «потому что без хвог'оста…» — смотри выше.

Римбольд на страшную угрозу вообще не прореагировал. Бон со страдальческим стоном зарылся с головой в одеяло. Глори, будить которую по утрам опасно для жизни, открыла глаза, пробурчала, что если бабка сейчас же не заткнется, то она, Глори, за себя не ручается, и вновь уснула. Ну конечно! Как всегда, бедный Сэд должен отдуваться один за всех!

Ко всему прочему, не успел я сходить за водой и развести костер, как зарядил дождь. Такой, знаете ли, мелкий, противный, надоедливый… как бабка Штефа. Оная бабка, кстати, зудела до тех пор, пока я не отдал ей свой дождевик и не заткнул рот котелком с остатками кулеша по «гог'скому г'ецепту». А сам, проклиная жизнь, оседлал зевающего во всю ширину пасти Изверга и отправился собирать треклятый хворост.

Несмотря на то что через пару часов дождь закончился, в лагерь я вернулся грязным, мокрым до нитки и с твердым желанием дать Штефе вязанкой по голове, если она вякнет хоть слово. Друзья уже встали и даже упаковали вещи. Разумеется, о том, что я так и не позавтракал, никто не подумал. Но не успел я возмутиться, как все трое хором выпалили:

— Эта дрянь украла Ветерка!

— Что?!

— Что слышал! — Глори аж трясло от ярости. — Мы проснулись, а их нет. Я даже подумала, что ты благородно решил избавить нас от обузы и с утречка закинуть старуху домой…

— Если… Н-нет, когда я ее поймаю, то точно куда-нибудь закину! — прорычал я.

— Вот, будете в другой раз мне верить! — буркнул Римбольд.

— Ума не приложу только, почему Ветерок позволил чужому себя увести? Околдовала она его что ли?

— Во-первых, он еще ребенок. Во-вторых, за целый день в нашей компании старая дрянь уже не воспринималась им как чужая. И, в-третьих, никакого колдовства! — и Глори пнула пустую жестяную банку, в которой мы держали сахар.

Ах вот в чем дело! Да, за сахар наш маленький сластена мать родную продаст.

— Ну хорошо, вы спали, ничего не слышали и не видели, но Лака-то куда смотрела?!

Рыжая подружка Глори виновато зыркнула на меня и опустила голову.