Лякмунт - Основание Страница 27

В целом, от наблюдения за Робертом Карловичем и Петровым, у меня сложилось впечатление, что Роберт Карлович неустанно заготавливает патроны для нашего пулемета. Надежного пулемета, который будет косить врагов, что бы ни случилось. А Петров хочет изготовить атомную бомбу, чтобы разобраться с врагами раз и навсегда. Правда, с бомбой у него пока не очень получается. А еще мне пришло в голову, что Петров ищет какой-то конкретный рецепт, который обязательно должен оказаться среди вступительных взносов. Довольно скоро выяснится, что это моё предположение было верным.

Глава XI

Траутман ощущает грэйс, и охранники ловят подозрительную девушку. Пленница Ирина согласилась разговаривать с Траутманом и рассказала о смерти монад. Траутман сомневается в душевном здоровье девушки. Ирина безуспешно уговаривает Траутмана, чтобы он принес себя в жертву. Медведи начинают кровавый террор. Траутман делает вид, что приносит нерушимое обещание.

А сегодня воины петровы захватили языка. Дело было так. Среди ночи меня снова разбудил шалимар. Я тут же позвонил Роберту Карловичу, после чего, наш ночной дозор, и без того немаленький, был усилен отдыхающей сменой, и отправлен на поиски чего-нибудь необычного. Вскоре ребята, как говорят пожарные, обнаружили «задымление» в скверике, находящемся в сотне метров от банка. А прибыв «на место возгорания», обнаружили девицу, сидящую в окружении четырех чадящих треножников. Охранникам всё это показалось достаточно необычным, и они быстренько доставили все находки, включая девицу, в банк. К тому моменту, как я добрался до лаборатории, девушку разместили на стуле в середине помещения. Роберт Карлович сидел напротив нее и о чем-то пытался спросить, а огромный Петров ходил кругами, и щелкал костяшками пальцев. Отвратительная привычка, между прочим.

Когда я вошел, ни один из присутствующих даже не повернул головы в мою сторону. Я взял стул и поставил его так, чтобы видеть и девушку, и Роберта Карловича в профиль. Пока я усаживался, Роберт Карлович монотонно спрашивал, явно уже не в первый раз:

— Что вы делали в сквере в три часа ночи?

Девушка никак не реагировала. Хотя она смотрела прямо перед собой, казалось, что моего наставника она не только не слышит, но и не видит.

У девушки были темные, мелко вьющиеся, очень густые волосы. В отличие от моих, спадающих, как и положено, к плечам, у нее они торчали в разные стороны. Не скажу, что это было не красиво, скорее наоборот. Чувствовалось, что волосы не просто так разлохмачены, а это прическа. Лица видно не было из-за волос. Я наклонился вперед, пытаясь его разглядеть, но увидел только подбородок. Воображение тут же восполнило недостающее. Получалось довольно соблазнительно. Мой взгляд скользнул ниже, и я увидел небольшую грудь, плотно обтянутую сиреневым пуловером. Еще ниже были синие джинсы. Ни обуви, ни носков на девушке не было. Я подумал, что она не очень большого роста, и, если станет рядом, её макушка будет ниже моего плеча. Я ощутил на себе взгляд Петрова, и мне стало неловко. Они тут поймали вражеского агента, а я думаю непонятно о чем.

Девушка сидела очень прямо, не опираясь на спинку стула. В позе совсем не чувствовалось напряжения. Было видно, что она всегда сидит с прямой спиной, и ей так удобно.

Роберт Карлович рядом с ней выглядел не слишком симпатично. Спина, обтянутая черным пиджаком, согнута, кулаки уперты в колени, взгляд пытается высверлить дыру во лбу девушки.

Я встрял в разговор и спросил пленницу:

— Скажите, вы совсем ни с кем не собираетесь разговаривать, или у вас какая-то неприязнь именно к этому человеку?

Девушка медленно повернула лицо ко мне. Лицо довольно привлекательное, но не думаю, что все мужчины поголовно огладываются на нее на улице. Не совсем правильные, какие-то острые черты лица. Глаза не очень большие, но выразительные. В полутьме лаборатории кажутся совсем черными и не блестят. Из-за очень длинных ресниц, наверное. Небольшой рот ярко-красного цвета чуть резковатой формы. Перед выходом «на дело» девушка явно сделала вечерний макияж. А сейчас уже почти утро, мелькнуло у меня в голове.

Девушка несколько секунд молча смотрела на меня. Сначала в лицо, потом ее взгляд опустился ниже, но вскоре она снова смотрела мне в глаза. Я почувствовал, что между нами что-то возникает. Меня охватили совершенно неуместные нежность и желания. По глазам девушки я понял, что она ощущает то же, что и я.

— Вы — Траутман? — хрипловатым голосом спросила вдруг девушка. Не знаю почему, но голос очень подходил к ее внешности.

— Да, — просипел я в ответ, откашлялся и добавил, — да, я Траутман.

— Докажите это, — вдруг сказала девушка.

— Простите? — не понял я.

— Докажите, что вы — Траутман. Мне нужно поговорить с Траутманом.

Я беспомощно посмотрел на Петрова, которого орбита вращения вокруг двух стульев как раз привела за спину к девушке.

— Траутман, покажи ей паспорт, — басовито хохотнул Петров.

— Не надо, — неожиданно произнесла девушка. — Я верю. Отставьте нас, пожалуйста, — обратилась она к Петрову, — я готова поговорить с Траутманом, но наедине.

Петров пожал плечами и скорчил презрительную мину.

— Вы можете прослушивать и записывать наш разговор, — произнесла пленница спокойно, — но я хочу, чтобы вас здесь не было.

Я тут же вспомнил истории про женщин-киллеров, женщин-телохранителей и женщин-ниндзя и почувствовал, что мне не очень хочется оставаться с девушкой в лаборатории один на один. Хотя ее голос мне очень понравился. И не только голос, честно говоря.

— Не бойся, Траутман, — прорычал мне в ухо Петров, словно бы прочитав мои мысли. Когда он успел оказаться возле моего кресла, я не заметил. — Ты им нужен живым и более-менее здоровым.

— А никто и не боится! — как-то это у меня по-детски прозвучало. Я откашлялся и добавил, стараясь говорить ровно, спокойно и рассудительно, — а почему это ты решил, что я чего-то опасаюсь?

Мой голос, наконец, прозвучал примерно так, как и было задумано — ровно, спокойно и рассудительно. Наверное, поэтому Петров смутился и сказал:

— Не сомневаюсь, что не боишься. Пойдем, Роберт, оставим молодых людей наедине.

Мы остались вдвоем. Не зная, как начать разговор, я подошел к трофейным треножникам, сваленным в кучу. При ближайшем рассмотрении они оказались алюминиевыми фотографическими штативами. Я потыкал в треножник носком ботинка и спросил:

— Не холодно босиком, поискать тебе что-нибудь на ноги?

Не дождавшись ответа, я подошел и уселся на стул Роберта Карловича.

Девушка посмотрела мне в глаза и неожиданно спросила:

— Продуктивный был вчера день, правда, Траутман? Сколько монад ты уничтожил — десять тысяч, двенадцать?

— Бедная девочка, — сочувственно сказал я, — эти злые люди били тебя по голове?

— Не нужно, Траутман, делать вид, что не понимаешь меня, — взгляд девушки выражал настоящую ненависть.

— Мне больше нравится, когда меня называют Андрей, — примирительно сказал я. — А тебя как зовут?

Девушка бросила на меня еще один испепеляющий взгляд, потом опустила глаза и почти спокойным тоном ответила:

— Ира. Ирина.

— Замечательное имя! — с энтузиазмом воскликнул я. — А теперь Ира, ты мне спокойно расскажешь, кого я убил, и мы придумаем, как нам больше не допускать такого безобразия.

В лабораторию тихо вошел Роберт Карлович, поставил перед Ириной мягкие домашние тапочки розового цвета и перед тем, как выйти, спросил:

— Андрей, кофе принести?

— Да, Роберт Карлович и, если можно, с коньяком, — с признательностью ответил я.

— Так кого я там убил? — возобновил я прерванный разговор.

— Сейчас расскажу. Тебе будет интересно, — пообещала она. Ты ведь знаешь, кто такие граспéссы?

— Теоретически знаю, — подтвердил я, — никогда не видел, но знаю.

— Можешь полюбоваться, — чтобы мне удобнее было любоваться, Ирина медленно два раза повернула из стороны в сторону очаровательную головку. Я выжидательно молчал.

Сейчас я тебе опишу, что ощущаю при срабатывании секвенции. Я — аудио-граспéсса. Понимаешь, что это?

— Думаю, что понимаю. Ты воспринимаешь грэйсы через слух.

— Да, правильно. Послушай, как это происходит, — не отрывая взгляда от своих ступней, обутых в уютные розовые тапочки, Ирина начала рассказывать:

— Когда завершается секвенция, кажется, я начинаю слышать всю вселенную. Я слышу, как нежно и трогательно звучит каждая частичка, каждый атом. Я не могу их сосчитать, их очень много. У каждой частички свой голос. У многих голоса совсем одинаковые, но они не сливаются, звучат по отдельности. Потом, вступают ноты отдельных элементов секвенции. Голоса частичек тут же умолкают, и, кажется, что они напряженно слушают секвенцию, от которой может зависеть судьба каждой из них. Завершается последняя нота, и снова несмело начинают звучать частички. Вдруг, некоторые из них начинают умолкать. Они беззвучно исчезают, как будто лопаются мыльные пузырьки. После срабатывания одной секвенции лопаются сотни, иногда тысячи пузырьков. И я, и остальные частички понимаем, что лопнувшие пузырьки никогда больше не зазвучат, они умерли.