Борис Лапин - Ничьи дети (сборник) Страница 27

В такой момент жизнь кажется особенно прекрасной. Как дорог стал ему и опостылевший бакен, и пол, еще недавно уходивший из-под ног, и даже этот ненавистный, осточертевший, трижды проклятый «Золотой петушок»!

За окном, на черном бархате вечной ночи яростно сияла звездная карта. Зыбким, кисейным выглядел на фоне голубоватый полумесяц Сатурна в ореоле призрачных колец. Даже Солнце катилось среди звезд блеклым оранжевым мячиком. И лишь «Золотой петушок» соперничал со звездами, а порою и затмевал их. Он выныривал из созвездия Стрельца безобидным яичным желтком, распухал, разрастался на глазах, клубился роем назойливой разноцветной мошкары — и вдруг обрушивался на бакен проливным кровавым дождем, на несколько дней смывая с горизонта и Солнце, и Сатурн, и даже звезды. Тогда стрелки приборов испуганно вздрагивали, дальняя связь прерывалась, а защитное поле работало на полную мощность, забивая все отсеки напряженным шмелиным, гудом. «Петушок» уносился прочь, но долго еще парили вокруг оброненные им радужные перья, переливались, вспыхивали, причудливо изгибались, сворачивались спиралью — и не таяли до тех пор, пока не появится в созвездии Стрельца новый безобидный желток.

Вот и сейчас кружили в черноте ночи слинявшие, пожухлые обрывки перьев, а меж ними медленно плыл четкий, будто нарисованный, силуэт «Профессора Толчинского», оставляя за собой голубой шлейф плазмы.

Судно превратилось в комету…

Вернувшись в институт после очередного учебного рейса, уже хлебнув космоса и чувствуя себя причастным к нему, Руно Гай, гордый и неприступный, как все стажеры, столкнулся в толпе студентов… с кометой. Огненно-золотистый хвост ее волоc коснулся лица Руно и затерялся в дали институтских коридоров. И все. На этом Руно Гай как самостоятельное небесное тело прекратил свое существование. Он попал в сферу притяжения кометы, навеки стал ее спутником. А она даже ни разу не взглянула на него, хотя великолепная форма стажера Космофлота всегда и неизменно очаровывала первокурсниц.

Ее звали Нора. Она была космогеологиня. Она была комета. Она была все. А он был для нее ничто.

И он ушел в свой космос, окунулся в него с головой, он упивался схваткой с космосом, объятиями с космосом, пьянeл oт азарта, от радости покорения-пространства, от постоянного общения с неизвестным. И когда друзья спрашивали его: «Какого дьявола ты не вылазишь из корабля?», он отшучивался: «Гоняюсь за кометой, братцы. Хочу схватить ее за хвост».

Через четыре года, уже достаточно известный, он снова забрел в институт, чтобы подыскать себе штурмана среди выпускников. Он сидел в парке, в тени акаций, а на соседней скамье за кустами группа молодежи вела горячий и шумный спор. Речь зашла об идеалах, были названы имена Циолковского, Курчатова, Джордано Бруно. И вдруг девичий голос, звучащий туго натянутой струной, произнес:

— А мой идеал человека — Руно Гай!

Он вскочил — и тут же опустился на скамью: это была она, его комета! Точеный профиль, влажные серые глаза, и в каждом движении, в каждом жесте — порыв, устремление, вихрь. Он хотел спрятаться, но было поздно — его обнаружили, узнали, затащили в компанию.

— А ваш идеал? — спросили его.

— Первый космонавт, — ответил Руно.

— Почему? Потому что он был первый?

— Нет. Потому что он был легок на подъем. Потому что тяжесть славы не смогла удержать его на Земле.

Когда они остались вдвоем, он спросил:

— Нора, почему вы назвали Руно Гая?

Кажется, в этот день она впервые никуда не спешила, никуда не стремилась. Потупившись, она чертила носком: туфельки узор на песке.

— Завтра вы улетите в свой космос, — и мы никогда больше не встретимся. Правда ведь? Так почему бы вам не выслушать еще одно признание? Я вас полюбила с первой встречи, с первого взгляда. И ни на шаг не отставала все эти тысяча пятьсот дней. Я знаю о вас все…

— Откуда?!

— Из газет, кино, видео…

— Но ведь в жизни я совсем не такой…

— Конечно. Лучше! — торопливо воскликнула Нора.

— А вы уверены, что знаете про меня все?

— Уверена. Голову даю на отсечение.

— Вместе с хвостом?

— Разумеется; Вам нравятся мои волосы?

— Ах, Нора, Нора, ничего-то вы не знаете! Ровным счетом ничего. Вы даже не знаете, что я потерпел сокрушительную аварию…

— Аварию?! — ее глаза округлились.

— Да, столкнувшись с кометой.

— С кометой? Когда?!

— Примерно тысячу пятьсот дней назад. В этом самом здании.

До cих пор Нора держалась молодцом, бравировала и пробовала кокетничать, хотя голос порою срывался. Теперь она сломилась и прошептала едва слышно:

— Вы… влюбились?

— Да. Но она меня не замечала. У нее были длинные золотисто-рыжие волосы, и она ускользала от меня, как комета. Ее звали…

— Глупая девчоночья гордость!

Нора отвернулась почти сердито. На песок падали слезы, и она с женской непосредственностью вытерла глаза… хвостом кометы.

— Глупая мальчишечья робость, — признался Руно. И добавил, словно продолжая недавний разговор: — А мой идеал женщины — Нора Гай.

— Нора… Гай?

Через неделю они улетели на Марс, в свадебное путешествие.

В лайнере он сидел вместе со всеми в пассажирском салоне, и тем не менее привычный зуд единоборства с пространством снова охватил его. Когда в иллюминаторе возникло лохматое космическое Солнце, Нора, впервые увидевшая его, широко распахнула сияющие, праздничные, полные языческого преклонения глаза:

— Смотри, Солнце!

Он усмехнулся ее наивности:

— Подумаешь, Солнце! Обычная звезда.

Ее глаза погасли.

Конечно же, он никогда не думал так о Солнце. Он умел ценить красоту, которую космос щедро демонстрирует всем, бороздящим его пределы. И уж подавно сумел бы оценить восторг молодой жены перед вечным светилом, если бы не эта внезапная вспышка неодолимого космического зуда.

Не тогда ли начал он терять Нору?

Он уже избрал свой жребий, и не хотел, не считал нужным порывать с космосом. А космос пожирал все силы, все время без остатка, и Руно снова и снова терял Нору, рискуя вовсе потерять ее. Оа мечтал о спутнице жизни — и сам постепенно становился ее спутником. Нет, она не хотела этого, у нее и мысли не было навеки привязать Руно к себе, но она не хотела терять и себя, свою независимость. Одержимость Руно космосом пугала ее. Она была мягка, и нежна, и податлива, но это был характер! Сколько лет прошло, сколько усилий пропало даром, прежде чем Руно понял: она не изменится. Не потому чтo не хочет, a потому чтo не может. По ее любимому выражению, не будь она тогда Нора Гай. Да и специалисты-психологи настоятельно рекомендовали время от времени менять работу и образ жизни. И Руно уже почти добился оптимального варианта. Годы, проведённые в Якутии, стали их семейным раем. Нора была счастлива. И Руно был счастлив, если бы только по ночам не хватало за душу неведомое…

А потом этот случай с Анитой — и все пошло прахом. Нора так и не простила ему… чего? Черствости? Безрассудства? Ошибки? Минутной вспышки прежнего азарта? Риска, которому он подверг ее и ее счастье? И ведь она еще не знала всего, наверняка не знала, что девочка была влюблена в Руно. Впрочем, Норе и не следовало знать об этих девочках, которым он всегда говорил одно и то же: «У вас еще все впереди, вы еще найдете свою судьбу. А я свою уже нашел».

Примерно так же ответил он и Аните на ее отчаянно-смелый вопрос.

— Счастливая Нора! — позавидовала тогда Анита.

А через полгода ее не стало. И Руно потерял Нору. И Нора отвергла свое семейное счастье.

С тех пор… да, именно с тех пор он снова подружился с риском. Но это не был уже прежний бескорыстный порыв — он пытался заново найти, обрести себя в этих головокружительных трюках. Полет на мешках со взрывчаткой… Бездонные Пещеры в Море Ясности… Клокочущий ствол Жерла… И все больше терял себя, себя прежнего. Словно мир для него держался на одной Норе. Потом, чтобы отрезать пути к этой уже никчемной «легкости на подъем», он пошел на бакен — и бакен начал уходить у него из-под ног. Вот что значит потерять точку опоры.

С тех пор минуло пять лет. Пять лет без Норы. Значит ли это, что все потеряно? Нет! Он снова завоюет ее. Как завоевал тогда, сам того не ведая. Он еще поймает свое упорхнувшее счастье!

За окном медленно проплыл «Толчинский», оставляя голубоватый след на черном. Возможно, этот след и есть последняя черта. Что ж, он подойдет вплотную, к последней своей черте и, если надо, переступит ее. Но знали бы они там, на борту, как не хочется ему расставаться даже с «Золотым петушком», не говоря уже о Норе…

11

За этот год Игорешка не только вытянулся, но и повзрослел. На чистый детский лоб легла печать озабоченности и раздумий, сосредоточенно, требовательно взирали на мир честные мальчишечьи глаза. Сердце Норы дрогнуло.