Борис Дмитриев - Вам возвращаю ваш портрет Страница 27

– Вечно ты, как привидение, прячешься по тихарным закуткам, тебе только шпионом в контрразведку завербоваться, – вместо приветствия обрушилась на однополчанина Анка. – Девки незамужние в штабе болтают, что лучшего жениха, чем Кашкет не придумаешь, он тебе и обед приготовит и порядок в избе наведет. А по мне, прежде всего мужика в избе подавай, а полопать мы и сами на печке состряпаем. Что-то не густо у вас здесь с народом, почему нет никого, где командир и важные гости, неужели не дождавшись меня распрощались? – смягчая тон юморнула пулеметчица.

Денщик, всем своим независимым видом подчеркнуто давая понять, что с бабой разговаривает на равных только по снисхождению и от хорошего воспитания, нехотя поставил в известность:

– На озеро поплелся твой героический Чапай, голове командирской охолонуть понадобилось. Вы там, в расположении, непонятно чем занимаетесь, а у нас горячка такая стоит, что мозги закипают. Не пойму, что творится с Василием Ивановичем, может в Лбищев придется вечерком на тачанке вести, в больницу где башкой тронутых лечат. На войне и не такое случается. Помню историю, когда целая сотня, после жестокого кровавого боя прямиком в дурдом угодила.

Анка медленно поднялась во весь рост у центрального пенька, измеряла денщика недобрым взглядом и, стиснув не по-женски сильные зубы, внушительно процедила:

– Тебе что, сволочь, жить осточертело? Не хватает ума подобрать более верного способа поскорей окочуриться? Вот сейчас подоспеет мой Петька, под наганом расскажешь все гадости, что болтал про комдива. Долго ждать не придется, не успеешь даже глазом моргнуть, как башку он тебе продырявит. Закопаем вместе с балалайкой, никто и не вспомнит, по тебе давно уже черти с раскаленной сковородкой скучают.

– Черти, они никого не забудут, в сковородке места хватит на всех, – дружелюбно глядя окуню в источающий презрение рыбий глаз, без всякой злобы ответил денщик. – Ты, прежде чем геройствовать, сама спустилась бы к озеру, поговорила с Чапаем и разобралась, какая петрушка впереди нас всех ожидает. Даже не представляешь, что он буровит, пребывая как будто в трезвом уме. А то раскудахталась, как бьющий мимо цели хромой пулемет. Решила, если невестой ординарца заделалась, так на тебя никакой управы не сыщется. Плохо ты еще Кашкета узнала, гляди, как бы не просчиталась, случаи бывают, когда ошибаться можно один только раз.

Пулеметчица ловким движением ног поочередно сбросила летние туфли, развязала косынку и быстрой походкой подошла к командирскому шалашу. Для чего-то долго смотрела вовнутрь, как будто отыскивая там дорогую пропажу. Носом тянула знакомый настой сухих трав и терпкий запах мужского жилища, тоской исходивший из безлюдного, безмолвного шалаша. Потом, повернувшись, внимательно оглядела всю знакомую до последней веточки территорию Разлива и, ни слова не сказав Кашкету, устало шаркая босыми ногами по намятой траве, потянулась к древнему озеру.

На ольховой коряге, спиной к береговому откосу, низко склонив обнаженную голову, сидел легендарный комдив. Руками он машинально перебирал каракулевую папаху. Было во всей бессильной позе Василия Ивановича что-то несказанно трогательное, по-детски беззащитное, такое, что у Аннушки, при виде его, сами собой навернулись светлые слезы. Боевая подруга отчаянно рванулась к тайному герою своего любвеобильного сердца, обхватила его мягкими, крепкими руками, прижала голову к роскошным, как у всамделишней Мадонны, грудям и, наклонившись, прямо в ухо горячо зашептала:

– Не могу без тебя, Васенька. Брось всю эту революцию, уедем в Актюбинск, я ведь дитя от тебя под сердцем ношу.

Потом резко отстранила Чапая, окатила лицо его влажным пылом горячих губ, снова притянула к себе и, в который раз, принялась убеждать, уговаривать, как будто для нее ничего более важного не существовало на свете.

– Будет тебе, Аннушка, там дуралей этот наверху болтается, – негрубо освободился от страстных объятий Василий Иванович. – Любопытен уж больно, нет спасу, наверняка из-за кустов краем глаза выглядывает. Он ведь втайне сохнет по чарам твоим, меня не обманешь, ревнует беспросветно, как застоявшийся мерин. Ты лучше присаживайся рядышком, посидим, за военную жизнь неспешно промеж себя поворкуем.

Чапай учтиво подвинулся на замшелой коряге, уступая пулеметчице пригретое место. А сам, нахлобучив папаху, превозмогая смущение доверительно сказал:

– Для чего ты мне душу бередишь. Не могу я бросить семью, не для этого с женой обручался. Разве на таком примере следует воспитывать молодых бойцов революции. Петька любит тебя без ума, будет мужем хорошим, а мне только остается завидовать вам. Расскажи поподробней, голубка, что нынче в дивизии происходит, с каким настроением относится к службе личный состав. Фурманов, я слышал, беснуется, красноармейцев политучебой замордовал и промнавозовскими поставками всех донимает. Ты учти, дорогая, о жидком топливе и тебе заботиться следует. В промнавозовской кассе и Петькины акции есть, жизнь ведь немалых расходов потребует. Сразу после свадьбы новую избу ставить придется, хозяйством обзавестись, а деньги не пахнут, они хоть замешаны на скотинячьем дерьме, но многие проблемы снимают. Так что, присматривайся, прислушивайся кто чего лишнего по пьянке взболтнет, и тихонечко Петьке на ушко в постельке шепни. Революцию надо делать с умом, трезво понимать и оценивать общую обстановку. К свадьбе, небось, и платье новенькое приобрела, и перину пуховую заказала?

Анка кокетливо передернула статуарными плечами, нежно пригладила Чапаю усы и гортанным, волнующим голосом ответила, пряча глаза:

– Еще пока нет, ничего не купила, но сегодня Петя деньги большие принес. Знаю, что без Вашей подмоги они не достались бы. Фурманов, жадюга, по собственной воле ни копейки не даст, как будто не Петя в боях больше всех отличился. Кто, кроме него, языка отважиться брать? Вот бы комиссара хоть разочек заставить сходить через линию фронта, все портки обмарал бы.

Василий Иванович с пониманием положил руку на дорогое, с маленькой родинкой у самой шеи, плечо, твердой рукой потискал его, дескать: "Не боись!", – и поведал почти заговорчески.

– Это хорошо, Аннушка, что Фурманов в край бережлив, он ведь наши деньжонки как пес сторожит, пускай даже под видом золота партии. Покуда стоит советская власть, горя знать никакого не будем, а загнется большевистская свистопляска мы его аккуратненько вниз головой с кручи или с дирижабля, как бочку пустую, для шухера сбросим. Не станем же кому ни попадя главные партийные билеты на акции Промнавоза менять. Подберем самых верных, самых близких людей и будем как ни в чем не бывало дивизией погонять. Ты поверь мне, лебедушка, пустое все это, здесь на вечер, куда как серьезней дела намечаются. Вот с тобой, как с самым родным человеком хочу посоветоваться. Будешь наверняка удивляться, но сегодня к нам в Разлив на ужин пожалует Николай Второй, и за компанию с ним Сашка Ульянов, старший брательник вождя всех пролетариев. Мне эти визитеры самому щучьей костью в горле стоят, но главное – деваться теперь уже некуда, и чем эта встреча закончится, представить себе не могу.

Анка вывалила одуревшие от испуга шары, на мгновение ей показалось, что озеро колыхнулось как тазик с водой, но быстро взяла себя в руки и подумала: "А может прав был денщик, может у Василия Ивановича немного подвинулась крыша от великих военных забот. Ничего удивительного, такие нагрузки непросто даже полному Георгиевскому кавалеру выдержать".

На всякий случай она решила пойти на малую хитрость и сделала вид, будто ничего не расслышала, а для правдоподобности все внимание сосредоточила на ластящейся в подоле собачонке, перекинула ее кверху брюшком и стала щекотать, перебирая шерстку игривыми пальцами.

Не единожды катаный жизнью Чапай тотчас смекнул, что сердобольная пулеметчица дуру включила, неприятно поморщился и резко отнял руку от только что близкого и дорогого плеча. Молча уперся глазами в приставленный бинокль и принялся, задрав голову, рассматривать парившего в небе знакомого ястребка. Тот, распластав упругие крылья, замер на встречном ветру в неподвижной стойке, зорко высматривая в природе изъян. "Хорошо бы и мне, – подумал Чапай, – взлететь однажды на небо и наблюдать в ястребином полете за всем, что творится в дивизии".

– Не с кем и поговорить по душам, – посетовал он, с горечью отстранив свой бинокль. – Ты думаешь, легко быть командиром дивизии, или приятно через день посылать на верную смерть молодых необстрелянных бойцов, у которых и жены, и дети, и матери есть. Мне же потом в глаза им смотреть, можешь хоть на секунду представить, приходится. Во сне, как наяву, с каждым встречаться обязан. Много о чем никому не расскажешь, Аннушка, видно такая судьба, доля такая. А у командира твоего с головой все в порядке, надежен мозгами как никогда, ты уж не сомневайся. Об одном только переживаю, хватило бы у вас ума и спокойствия пережить сегодняшний ужин. Гости к нам и впрямь необыкновенные нынче пожалуют, еще раз могу повторить – лично Николай Романов и старший брательник самого Ильича. Откуда прибудут и как, сама потом догадаешься, а не догадаешься, не получишь большого урона.