Андрей Белянин - Не надо, Азриэлла! Страница 28

Я яростно смял обрывки пакетика и бросил комок всё той же полосатой жёлто-чёрной крысе, выскочившей на шум и маявшейся, требовательно попискивая, поодаль. Она срубала их с поразительной жадностью, словно голодала по меньшей мере неделю.

— Что — сейчас?

— А то! Ты с муравьиным упорством торопишься повторить их ошибку. Вышвыриваешь меня из моей жизни в какую-то мерзкую дыру, где даже зубы лечат при помощи дрели и цемента!

— Ага, слышу мамины слова. — Он с осуждением покачал головой. — А что зубы? Ну подумаешь, зубы…

Подумаешь? У самого бы так хоть раз в жизни ныл коренной, как у меня сейчас.

— Зато, Мэт, — поднял он палец, — в твоих сосудах никогда не станут ползать…

— … «Эти отвратительные нанопаразиты». Громадное спасибо, милый папочка! Особенно за то, что без нанопаразитов проживу как раз вдвое меньше сверстников. Впрочем, думаю, на твоей разлюбезной Пажити мне и шестьдесят лет покажутся бесконечными. И прекрати наконец называть меня Мэтом! Я русский, русский, ясно?! Да, и… не ходи за мной, ладно?

— Не пойду, — сказал он тихо. — Прощай, сынок. Я буду…

Последние его слова отсекли сомкнувшиеся створки двери мобиля. Я закусил губу, сдерживая слёзы. Аппарат приподнялся и, держась над пунктиром магнитных бляшек, заскользил к снежно-белому орбитальному челноку.

Отец родился, когда автомобили имели четыре колеса, самолёты были реактивными, все мужчины поднимали гири, растили лохматые бороды и выбривали лысины. А женщины натирали щёки свёклой и носили красные мини-юбки из натурального шёлка или голубые льняные шорты с прорехами на ягодицах. Он запомнил только это, потому что в четыре года и семь месяцев его поместили в криогенную ванну — он был неизлечимо болен. За двести пятьдесят лет болезнь научились лечить, а акции «Норильского никеля», которые должны были обеспечить его пробуждение и врачевание, повысились в цене раз этак в тысячу. Не в абсолютных величинах (кто сейчас помнит цену тогдашних рублей?) — в относительных. Точкой отсчёта, как и прежде, служит цена карата природных алмазов, которые, при смехотворных ценах на искусственно выращенные бриллианты, до сих пор стоят поистине баснословных денег.

В общем, его разморозили, исцелили, вырастили, дали базовое образование и оставили жить-поживать на ренту с акций. Потому что «впускать в себя механических амёб» отец, став совершеннолетним, отказывался категорически. А приём на любую, даже простейшую работу предусматривает обязательную наноагрессию — введение в организм комплекса наноботов.

Потом «Норникель» в одночасье рухнул под напором «Нанометалл-Россия», и отцу пришлось завербоваться в десантники. Другого пути не было: базовое образование и боязнь нанотехники — слишком плохое подспорье для того, кто добивается перспективного места где угодно. За исключением армии. Там используют собственные разработки, и гражданские наноботы призывнику попросту вредны.

В «голубых беретах» он прослужил лет восемь. Там ему без лишних разговоров вогнали титаническую дозу метаболических и медицинских наноботов под видом противостолбнячной сыворотки. И научили ненавидеть не полезные земные технологии, а вредную внеземную жизнь. Он истреблял на Гидролаке костистых шакалов и сопровождал транспорты в Зейском кольце астероидов, знаменитом обилием пиратов. Участвовал в Новосеульской резне клонов двадцать третьего года (на стороне карательного отряда Лиги Наций) и выполнял задание по осеменению на Филомене — после мужского мора двадцать пятого. Там он проявил столь высокое рвение, что предписанного полугодового восстановления сил в военном санатории ему не хватило и он вышел в отставку по инвалидности. Пенсия полагалась изрядная — и это не считая приличных ежемесячных отчислений с Филомены, где наблюдался взрывной демографический рост.

Женился отец на сослуживице, такой же, как он, отставной десантнице краснознамённого Псковского де-сантно-штурмового батальона, которую встретил во время гуляний в честь Святого и Приснопамятного Дня Победы. Мама была родом с Пажити — скучной сельскохозяйственной планеты, где нанотехнологии запрещены законом, а многоженство и рукоприкладство по отношению к слабому полу считаются нормой. Она бежала оттуда пятнадцатилетней невестой, улизнула прямо из-под венца — на вербовочном боте десантников. И ни разу о том впоследствии не пожалела.

Дёрнул же маму чёрт рассказать об этой окаянной дыре отцу! Он мигом вспомнил все свои юношеские заскоки, а когда родились мы с Томкой, твёрдо решил, что его дети, во-первых, останутся натуралами, во-вторых, будут жить на Пажити — и только там! Среди колосящихся нив, хрустальных рек и изумрудных пастбищ. Счастливицу сестру мама забрала, когда уходила от отца к своему теперешнему коновалу от психологии, а я остался. Отец, преодолевая отвращение, двинул в рост по части наземной администрации космослужб. Выслуга, медали, воинская дисциплина в крови (притом буквально) — конечно же его приняли с восторгом. Там он живо сделал карьеру и заработал право отправить сыночка на жительство в одну из самых отдалённых точек освоенной Вселенной.

И вот сегодня мечта последних без малого двух десятилетий его жизни сбылась. Я улетал на Пажить. Если туда в ближайшие годы не завернёт ещё один вербовочный бот десантников — то навечно…

Первым, кого я встретил, поднявшись в челнок, был голографический стюард, посоветовавший занять предписанную компенсационную стартовую ячейку прежде, чем начнётся стартовый отсчёт. Номер ячейки семь. Вторым — мелкий вертлявый паренёк моего возраста, одетый в расшитую петухами просторную косоворотку до колен, синие полосатые штаны и мягкие шнурованные сапожки с кисточками на голенищах.

— Корень! — дружелюбно представился он, протягивая узкую жилистую кисть. — Корень — это вторая производная от фамилии Корнеев и первая от… — парнишка натренированным движением задрал рубаху, одновременно приспуская штаны, — от этого. Как говорится, ростом невелик, весь в корень ушёл! — Он осклабился.

— Ого, — с уважением сказал я. — Путный протез.

— Сам ты протез. Реальный орган! Можешь потрогать, он чистый.

— Спасибо. Пока воздержусь. Я Матвей.

— Пока так пока. В случае чего обращайся. — Корень неспешно привёл в порядок одежду. — Далеко летишь?

— Пока до орбитального. Там на БХР — и к Пажити.

— О, зашибись, — обрадовался Корень. — Компания разрастается! Я туда же. Родичи спровадили. Лишил невинности одну лялечку, а у неё уже был заключён добрачный контракт, и… Короче, на контроле верности она была. Контроль, ясно, просигнализировал, что верности пришёл абзац. А жених — араб. Абсолютно дикий. Шейх, что ли? Поклялся достать меня хоть из ада и кастрировать. Ну а там шиш найдёт. С нами, кстати, ещё двое гавриков до Пажитей мылятся. Так что ты уже четвёртым будешь.

— Что за гаврики? — спросил я.

— А, один какой-то странный, Костя. Два метра ростом, и морда дебильная. Вместо вещей притащил сетку с мячиками и корзину для баскетбола. По-моему, натуральный овер. Раньше, поди, нарком был, виртуалом или бандюком, а как БИОС перешили, — Корень постучал себя согнутым пальцем по макушке, — так и стал спортсменом не бодаться.

Оверами называли людей, подвергнутых принудительному психиатрическому лечению — подмене болезненных пристрастий другими, менее разрушительными как ддя самого пациента, так и для общества. Чаще всего в качестве нового увлечения им прививали страсть к спорту или к коллекционированию. У нас, впрочем, их звали заменяшками, или просто замами. Как раз этими делами занимался новый мамин супруг.

— С овером общаться — скука смертная, — безрадостно констатировал я. — Второй-то кто?

— Вторая барышня. Пигалица такая длинноногая. Конопатая. Зося, оцени!

— С жёлтым рюкзаком? — Я вспомнил девчонку, вошедшую на территорию космопорта через ВИП-пор-тал.

— Во, точно! Доска доской, но мордашка вроде так ничего. И задок славный. — Корень показал округлым движением рук, насколько хорош задок Зоей. Выходило, что и впрямь — очень даже.

— Ей тоже предлагал подержаться? — с иронией спросил я.

— Ясно. А чего? Ляльки это любят, хоть и стесняются сказать.

— И как успехи?

— Да, блин! — Корень смутился. Однако удержать язык на привязи было для него, видно, задачей совершенно невыполнимой. — Запросто, говорит. И кэ-эк облапит, да кэ-эк надавит. Я от боли чуть не вырубился! Киборг она, что ли? Ты с ней, в общем, поосторожней.

— Ну, положим, я-то свой корень трогать всем подряд не предлагаю.

— Стесняешься размеров? — хихикнул Корень.

Пока я подыскивал достойный ответ, вновь объявившийся голостюард предложил нам последовать примеру других пассажиров и занять в течение двух минут свои ячейки. Раздражённый тем, что последнее слово так и осталось за Корнем, я долго не мог устроиться в стартовой ложе и приладить дыхательную маску.