Валерий Алексеев - Открытый урок (сборник) Страница 28

— Есть три лиха на свете: первое — худой харч…

— Что, что? — переспросил Николай Николаевич, допивая кофе.

— Харч, говорю, худой. Ну, здесь у тебя всё в норме, человек ты хоть и непрожиточный, но питаешься аккуратно. Второе лихо — разум худой. Тут у тебя все в порядке тоже.

— Спасибо, Степан Васильевич, — с чувством сказал Николай Николаевич.

— Не стоит, — степенно ответил кот. — Ну и третье лихо — это худая жена. Так жены-то у тебя как раз и нет. Может, в этом всё дело?

— Рано мне еще жениться, — застеснялся Николай Николаевич.

— Хе-хе… Рано… — Кот усмехнулся. — Есть, наверно, какая-нибудь девица-кобылица, всем царица, грива золотая, хвост серебряный?

— Пошляк ты все-таки, — Николай Николаевич развернул газету и отгородился ею от язвительного кота.

— Ну как знаешь.

Кот пошел на диван, лег, прикрыл глаза и на мотив «Зачем ты к нам в колхоз приехал» начал петь: — «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» Голосок у него был деревенский, сипловатый. Попел немного, умолк, прислушался: Николай Николаевич, опустив газету, тупо смотрел на стол.

— Обиделся нешто? — осторожно поинтересовался кот.

— А ты думаешь, приятно, когда мохнатыми лапами лезут в личную жизнь? — отозвался Николай Николаевич.

— Ну прости меня, старика, — сказал кот. — Совсем я от ума отстал последнее время… Поделись своим горюшком со старым котом, а, Колюнчик? Если и помочь не помогу, всё ж таки легче станет…

— Да нечем особенно и делиться-то, — угрюмо сказал Николай Николаевич, не поднимая от газеты лица. — На работе у меня неприятности…

— А ты поделись тем, что Бог послал, — рассудил кот и, подогнув лапы под грудь, устроился поудобнее слушать. — Всё подряд говори, не бойся, я пойму, я ученый.

Николай Николаевич сложил газету, потупился и, краснея, стал рассказывать.

Кот слушал молча, не перебивая, изредка моргал глазами, хмурился и вздыхал.

8

На работе (то есть в библиотеке имени Шварца) Николай Николаевич слыл вольнодумцем, левозагибщиком, и заведующая Калерия Ивановна была с ним очень нехороша.

Началось это год назад — с того самого дня, когда Николай Николаевич в первый раз сел за контрольный стол читального зала. Они сразу же не сошлись в одном кардинальном для библиотечного дела вопросе.

На каждой работе есть такой кардинальный вопрос, споры по которому могут длиться веками. Космогонисты спорят о квазарах, физики — о кварках, медики — о том, как чистить зубы, по Штильману или по Штеренбергу, а библиотекари — об открытом доступе.

Идея открытого доступа проста, как жизнь: книги стоят на полках в алфавитном порядке по авторам (или по отраслям, здесь есть две различные концепции, но это уже тонкость), подход к полкам открыт, подходи и выбирай то, что нужно, из того, что есть.

Прогрессивно? Разумеется. Удобно? Смешно даже спрашивать.

И, кроме того, высвобождаются руки библиотекаря, а когда высвобождаются руки, начинает работать голова: библиотекарь становится консультантом при каталоге или, поднимай выше, отраслевиком-советчиком, своего рода ходячим хранилищем информации, следящим за всеми новейшими публикациями в области, скажем, астроботаники и в нужный момент приходящим к читателю с квалифицированным доброжелательным советом.

Это идеал, конечно, но путь к нему (в масштабах районной библиотеки) лежит именно через открытый доступ — в этом Николай Николаевич был убежден, с этим он и пришел в библиотеку имени Шварца.

Всё это было выслушано котом терпеливо и, в общем, сочувственно.

Уверенности, что Стёпа вник во все хитрости дела, у Николая Николаевича не было, но в конце концов он увлекся и забыл, что излагает свое кредо всего-навсего рыжему коту.

Никто не дослушивал Николая Николаевича до конца, когда он начинал толковать об открытом доступе: неспециалистам это было скучно, а на работе он никак не мог найти единомышленников.

Формально открытый доступ в библиотеке имени Шварца существовал, но комнаты с доступом были замкнуты на ключ, и только библиотекарь имел право этим ключом пользоваться. Комиссия — доступ отмыкается, и изумленные читатели бродят среди полок из комнаты в комнату, теряясь от обилия книг. Ушла комиссия — и снова доступ на замке.

Это была фальшь, а в борьбе против фальши Николай Николаевич готов был (если это могло принести хоть какую-нибудь пользу) положить свою единственную жизнь.

Трудно чувствовать себя одиноким в борьбе, больно слышать, как смеются над твоими убеждениями, но всё это можно пережить в самом, так сказать, процессе борения. А Николай Николаевич боролся.

Он использовал все формы борьбы: от парламентской (выступление на библиотечном совете, где Николай Николаевич так пламенно призывал и так яростно защищался, что испугал почтенных пенсионеров, вообразивших Бог весть какую крамолу, и, обругав их всех, навеки испортил свои с ними отношения) до подпольной (распространение среди читателей опросника под общим заголовком «Какой бы вы хотели видеть нашу библиотеку?», что было расценено Калерией Ивановной как «верх падения и моральная низость»), от выступления в печати (газета в уклончивом ответе фактически отказалась публиковать письмо Николая Николаевича и завязывать на его основе дискуссию) до введения открытого доступа явочным порядком.

Всё это привело к тому, что однажды Калерия Ивановна публично назвала его интриганом и, расплакавшись, выразила сожаление, что взяла его на службу.

После этого оставалось только уйти, но другой работы у Николая Николаевича на примете не было, да и преступно было бы уходить, оставив идею свою настолько скомпрометированной.

Любопытной была позиция сослуживцев: абонемент можно не брать в расчет, там работали чуждые всякой новации люди, убежденные конформисты, у которых хоть кол на голове теши, никаких новых идей, одно только: «Фантастики не желаете?» Но и в читальном зале Николай Николаевич не нашел себе единомышленников, готовых принять участие в борьбе. Всего их там работало трое. Инесса Клементьевна была слишком толста и ленива, чтобы предпринимать, а Анечка слишком робка.

И Николай Николаевич на время затих. Конечно, это был только тактический прием: надо было убедить Калерию, что он устал, сдался, опустил руки.

Николай Николаевич прекрасно понимал, что за каждым его шагом следят, каждую его оплошность берут на заметку, а оплошности он не мог не совершать, потому что был добр и доверчив. При нем в зал спокойно проносились портфели (мысль, что доверие будет использовано во вред книге, казалась Николаю Николаевичу дикой), однажды даже была совершена подмена, после которой Калерия Ивановна стала относиться к Николаю Николаевичу много добрее. Теперь он был у нее в руках — и потому не опасен.

Чтобы прощупать настроения, Калерия Ивановна часто стала подсаживаться к Николаю Николаевичу за контрольный стол и заводить общие теоретические беседы. Николай Николаевич понимал, что его провоцируют, но сделать с собой ничего не мог: сердце его рвалось к борьбе. Забыв об осторожности, он входил в азарт и начинал спорить.

Он бил на моральную сторону, которая казалась ему особенно неуязвимой: всё для человека, всё во имя его — раз; инициатива и самостоятельность масс (в свете последних решений) — два.

Калерия же Ивановна крыла цифрой: за месяц существования открытого доступа в его чистом варианте пропало одиннадцать книг, из двадцати пяти вырваны страницы, на двадцати появились «ненужные надписи».

Николай Николаевич вновь упирал на воспитательный аспект:

— Вера в человека облагораживает его.

Калерия Ивановна возражала:

— Вера без контроля — попустительство низменным инстинктам.

Николай Николаевич обвинял ее в использовании западнических, буржуазных методов ведения дискуссии:

— Мы не против контроля, мы и за контроль тоже.

Калерия Ивановна отвечала:

— Контроль — это увеличение штатов, нам втроем не уследить.

Николай Николаевич предлагал:

— Сломать перегородки, переставить стеллажи, чтобы всё пространство просматривалось из-за контрольного стола. Сквозняк будет — ничего, перетерпим.

Калерия Ивановна возражала:

— Кто даст деньги на этот сквозняк?

Николай Николаевич обвинял:

— Вы рутинерша.

Калерия Ивановна утверждала:

— А вы прожектер.

Николай Николаевич:

— А как же у других?

— Калерия Ивановна:

— Не знаю. Скорее всего так же, как и у нас.

Николай Николаевич:

— Не верю.

Калерия Ивановна:

— Плохо знаете жизнь.

8

И тут (как раз вчера имел место их очередной титанический спор) сама судьба пришла Николаю Николаевичу на помощь: он услышал милые шаги за спиной и милый голос, произнесший: