Илья Варшавский - Сюжет для романа (Сборник научно-фантастических рассказов) Страница 28

— Мы бы не могли существовать без солнца, — сказала она, погладив мальчика по голове. — Вся наша жизнь зависит от солнца. Только растения непосредственно используют солнечные лучи, а мы их заставляем работать в регенерационных установках и в солнечных батареях. Что же касается солнечного света, то он нам совсем не нужен. Разве мало света дают наши светильники?

— Он совсем не такой, он холодный! — упрямо сказал мальчик. — Его нельзя поймать руками, а этот можно.

— Это так кажется. В будущем году вы начнете изучать физику, и ты поймешь, что это тебе только кажется. А сейчас попросим садовника показать нам растения.

Он был очень старый и очень странный, этот садовник. Маленького роста и с длинной белой бородой, спускавшейся ниже пояса. А глаза у него были совсем крохотные. Две щелки, над которыми торчали седые кустики бровей. И одет он был в какой-то чудной белый халат.

— Он игрушечный? — спросил мальчик.

— Тише! — сказала ему шепотом учительница. — Ты лучше поменьше говори и побольше смотри.

— А я могу и смотреть и говорить, — сказал мальчик. Ему показалось, что садовник приоткрыл один глаз и подмигнул ему. Впрочем, он не был в этом уверен.

— Вот здесь, — сказал садовник тоненьким-тоненьким голоском, — вот здесь полезные злаки. Пятьдесят стеблей пшеницы. Сейчас они еще не созрели, но через месяц на каждом стебельке появится по нескольку колосков с зернами.

Раньше эти зерна шли в пищу, из них делали хлеб.

— Он был вкусный? — спросила девочка с бантом.

— Этого никто не знает, — ответил старичок, — Рецепт изготовления растительного хлеба давно утерян.

— А что вы делаете с зернами? — спросила учительница.

— Часть расходуется на то, чтобы вырастить новый урожай, часть идет на замену неприкосновенного музейного фонда, а остальное… — он развел руками, — остальное приходится выбрасывать. Ведь у нас очень мало земли: вот эта грядка с пшеницей, два дерева, немного цветов и лужайка с травой.

— Давайте посмотрим цветы, — предложила учительница.

Садовник подвел их к маленькой клумбе.

— Это фиалки — единственный вид цветов, который уцелел. Он нагнулся, чтобы осторожно поправить завернувшийся листик. — Раньше, когда еще были насекомые, опыление…

— Они еще этого не проходили, — прервала его учительница.

— Можно их потрогать? — спросил мальчик.

— Нагнись и понюхай, — сказал садовник, — они чудесно пахнут.

Мальчик встал на колени и вдохнул нежный аромат, смешанный с запахами влажной, горячей земли.

— Ох! — прошептал он, склоняясь еще ниже. — Ох, ведь это… — Ему было очень трудно выразить то, что он чувствовал. Запах пробуждал какие-то воспоминания, неясные и тревожные.

Остальные дети уже осмотрели траву и деревья, а он все еще стоял на коленях, припав лицом к мягким благоухающим лепесткам.

— Ну, все! — Учительница взглянула на часы. — Нам пора отправляться.

Поблагодарите садовника за интересную экскурсию.

— Спасибо! — хором произнесли дети.

— До свидания! — сказал садовник. — Заходите как-нибудь еще.

— Обязательно! — ответила учительница. — Эта экскурсия у них в учебной программе первого класса. Теперь уж в будущем году, с новыми учениками.

Мальчик был уже в дверях, когда случилось чудо. Кто-то сзади дернул его за рукав. Он обернулся, и садовник протянул ему сорванную фиалку. При этом он с видом заговорщика приложил палец к губам.

— Это… мне?! — тихо спросил мальчик.

Садовник кивнул головой.

— Мы тебя ждем! — крикнула мальчику учительница. — Вечно ты задерживаешься!

— Иду! — Он сунул цветок за пазуху и шмыгнул в коридор.

В этот вечер мальчик лег спать раньше, чем обычно. Погасив свет, он положил фиалку рядом на подушку и долго лежал с открытыми глазами, о чем-то думая.

Было уже утро, когда мать услышала странные звуки, доносившиеся из детской.

— Кажется, плачет малыш, — сказала она мужу.

— Вероятно, переутомился на этой экскурсии, — пробурчал тот, переворачиваясь на другой бок. — Я еще вечером заметил, что он какой-то странный.

— Нужно посмотреть, что там стряслось, — сказала мать, надевая халат.

Мальчик сидел на кровати и горько плакал.

— Что случилось, малыш? — Она села рядом и обняла его за плечи.

— Вот! — Он разжал кулак.

— Что это?

— Фиалка! — У него на ладони лежало несколько смятых лепестков и обмякший стебель. — Это фиалка, мне ее подарил садовник. Она так пахла!

— Ну что ты, глупенький?! — сказала мать. — Нашел о чем плакать. У нас дома такие чудесные розы.

Она встала и принесла из соседней комнаты вазу с цветами.

— Хочешь, я тебе их отрегулирую на самый сильный запах?

— Не хочу! Мне не нравятся эти цветы!

— Но они же гораздо красивее твоей фиалки и пахнут лучше.

— Неправда! — сказал он, ударив кулаком по подушке. — Неправда! Фиалка — это совсем не то, она… она… — И он снова заплакал, потому что так и не нашел нужного слова.

Судья

В одном можно было не сомневаться: меня ждал скорый и беспристрастный суд.

Я был первым подсудимым, представшим перед Верховным Электронным Судьей Дономаги.

Уже через несколько минут допроса я понял, что не в силах больше лгать и изворачиваться.

Вопросы следовали один за другим с чудовищной скоростью, и в каждом из них для меня таилась новая ловушка. Хитроумная машина искусно плела паутину из противоречий в моих показаниях.

Наконец мне стало ясно, что дальнейшая борьба бесполезна. Электронный автомат с удивительной легкостью добился того, чего следователю не удавалось за долгие часы очных ставок, угроз и увещеваний. Я признался в совершении тягчайшего преступления.

Затем были удалены свидетели, и я остался наедине с судьей.

Мне было предоставлено последнее слово.

Я считал это пустой формальностью. О чем можно просить бездушный автомат? О снисхождении? Я был уверен, что в его программе такого понятия не существует.

Вместе с тем я знал, что пока не будет произнесено последнее слово подсудимого, машина не вынесет приговора и стальные двери судебной камеры не откроются. Так повелевал Закон.

Это была моя первая исповедь.

Я рассказывал о тесном подвале, где на полу, в куче тряпья, копошились маленькие человекообразные существа, не знающие, что такое солнечный свет, и об измученной непосильной работой женщине, которая была им матерью, но не могла их прокормить.

Я говорил о судьбе человеческого детеныша, вынужденного добывать себе пищу на помойках, об улице, которая была ему домом, и о гнусной шайке преступников, заменявшей ему семью.

В моей исповеди было все: и десятилетний мальчик, которого приучали к наркотикам, чтобы полностью парализовать его волю, и жестокие побои, и тоска по иной жизни, и тюремные камеры, и безнадежные попытки найти работу, и снова тюрьмы.

Я не помню всего, что говорил. Возможно, что я рассказал о женщине, постоянно требовавшей денег, и о том, что каждая принесенная мною пачка банкнот создавала на время крохотную иллюзию любви, которой я не знал от рождения.

Я кончил говорить. Первый раз в жизни по моему лицу текли слезы.

Машина молчала. Только периодически вспыхивавший свет на ее панели свидетельствовал о том, что она продолжала анализ.

Мне показалось, что ритм ее работы был иным, чем во время допроса.

Теперь в замедленном мигании лампочек мне чудилось даже какое-то подобие сострадания.

"Неужели, — думал я, — автомат, созданный для защиты Закона тех, кто исковеркал мою жизнь, тронут моим рассказом?! Возможно ли, чтобы электронный мозг вырвался из лабиринта заданной ему программы на путь широких обобщений, свойственных только человеку?!"

С тяжело бьющимся сердцем, в полной тишине я ждал решения своей участи.

Проходили часы, а мой судья все еще размышлял.

Наконец прозвучал приговор:

"К а з н и т ь и п о с м е р т н о п о м и л о в а т ь".

Детективы

Инспектор отдела полезных ископаемых

Джек Клинч прибыл в Космополис инкогнито. Поэтому его раздражало, что все, начиная со стюардесс и кончая дежурной в отеле, глядели на него с нескрываемым любопытством. Впрочем, это было в порядке вещей. Его двухметровый рост, рыжая шевелюра и пушистые рыжие усы всегда вызывали повышенный интерес, особенно у женщин. Нельзя сказать, чтобы сам Клинч был равнодушен к прекрасному полу, однако сейчас он предпочел бы на время быть обладателем менее броской внешности. Но не сбривать же из-за этого усы, взращенные с такой заботливостью!

Номер в отеле был заказан на имя Юджина Коннели, инженера из Лондона, поэтому Клинч кроме маленького чемодана захватил еще и объемистый портфель из буйволовой кожи, снабженный множеством застежек.