Александр Вельтман - Сердце и Думка Страница 29

У поэтов все делается скоро. В субботу же взял он подорожную, в воскресенье отправился он проститься с Неземной и просил позволения посвятить ей 1-й том своих сочинений; а в понедельник, несмотря на всю тяжесть этого дня, Поэт отправился в дорогу.

Дорога имеет особенное свойство вспенивать воображение; во время дороги Поэт сочинил 2-й том мелких стихотворений.

По приезде в Петербург за первую обязанность почел он познакомиться с литтераторами. Тем легче ему было в этом успеть, что большая часть из них были так же, как и он, люди деловые, служащие в одно и то же время у Фемиды на жалованье, а у Аполлона на славе; у Фемиды в 14-м классе, а у Аполлона в 3-м;[90] в одно и то же время стремящиеся и в чины, и в гении. С одним из подобных юных мужей, стремящихся по многотрудному зигзагическому пути, соприкасающемуся вершинами углов своих двум путям, ведущим к разным целям, познакомился Порфирий очень коротко, на всех условиях дружбы. Этот друг в штате одного журнала служил по части смеси и в то же время сыщиком; обязанность его состояла в том, чтоб поспешно обегать страницы новых книг для отыскания в них грамматических ошибок, логических промахов, краденных выражений, бессмыслицы и излишнего смысла. Несмотря на эту полную забот должность, ему вверялось иногда и исправление должности литтературного судьи. Эта должность очень трудна в сущности; но подведенная под форму следственного допроса ничего не значит, всякий неуч может ее исправлять; ему стоит только допросить: как твое заглавие, откуда ты родом, как прозываешься по отечеству, в какой типографии печатан, на какой бумаге?

При этом случае, по знакомству, осмотр может быть поверхностный, без подъиску, с верой на слово.

С такой-то сильной рукой в литтературе подружился Поэт и однажды в час вдохновения, в минуту восторга, удивил его блеском своих суждений.

— Да ты, братец, поэт! — сказал ему друг его. — Как тебе нравятся следующие стихи? — сказал ободренный Порфирий и начал читать:

— Скажи, скажи скорей мне, дева неземная…

— Чьи это? Пушкина?

— Нет! отгадай!

— Право, не знаю; были уже напечатаны?

— Нет еще.

— Чьи же?.. Можно напечатать? Отдай мне, я напечатаю… Какая рифма!

— Пожалуй, напечатай; да, впрочем, эти не так хороши; вот, можно выбрать получше из «Моих вдохновений».

Порфирий вынул из шкатулки золотообрезную книгу.

— Браво! — вскричал друг его, литтератор, — это твои? Печатай, братец, скорей, сделай одолжение! Ты доставишь русской бедной литтературе дорогой подарок… Некоторые из этих стихотворений мы напечатаем в журнале… Бесподобно! бесподобно!

Вот, я прочту тебе… что-нибудь…

— Ай, ай, ай, уж четыре часа!

— «Земное блаженство». Поэма, в шести песнях, в стихах… — Начал было Поэт; но друг его, как испуганный, вскочил с места и схватился за шапку.

— Куда?

— Помилуй! четыре часа, — обедать.

— Обедаем вместе.

— Хорошо.

Друзья отправились. Юный литтератор пил за здоровье нового Поэта и его поэмы.

На другой же день «Мои вдохновения» отданы в печать, вскоре вышли из печати; а друг писал беспристрастный, подробный разбор, с выпиской избранных стихотворений. Разбор начинался поздравлением публики с новым самобытным поэтом; потом, по обычаю, следовал взгляд на современную литтературу; потом, о различии слов: литтература и словесность, поэзия и стихотворство; потом о значении слова оригинальность и о признаках неподдельного чувства; потом о метре; потом о рифме богатой и бедной, — причем критик изобрел название рифмы нищей и привел следующий пример:

А батюшка ТрифонС кабинета вышел.

Наконец, обратился к рифмам вдохновенным, подобным рифме: надежду — к себе — жду.

«Одной этой блестящей рифмы достаточно, — писал он, — чтоб нашего нового Поэта причесть к разряду подающих величайшую надежду на самобытность: свобода изложения, ловкость, гибкость и шлифовка стиха, полнота и глубина мысли, неподдельное чувство, лоск отделки — все, все изобличает талант, который со временем будет яркой звездой в нашей литтературе».

Первый шаг на поприще славы, и такой успех — это просто подложенный огонь под вспыльчивое самолюбие. Наш Поэт рос в собственном своем мнении не по дням, а по часам.

Он гордо прохаживался по Невскому проспекту. Можно бы было подумать, что он шел и мыслил: «Вот вам, смотрите, вот сочинитель «Моих вдохновений». Напротив, он не то думал: он обдумывал, что ему отвечать на всеобщие похвалы и поздравления? что ему говорить, если все Академии и ученые общества предложат ему звание члена?

— Скромное молчание самый лучший ответ, во всяком случае, — мыслил Поэт, — но, как члену общества, мне должно будет сказать какую-нибудь речь…

И — он обдумывал речь.

«Мм. Гг., удостоивая меня лестным званием члена, вы раздуваете незаметную искру той способности, которою одарила меня природа. Я не осмеливаюсь считать себя достойным вашего внимания за первый мой опыт на поприще отечественной литтературы…»

На этом слове Поэт приостановился.

— Не будет ли правильнее сказать: на поприще отечественной словесности? — подумал он. — Черт знает! никак не пойму разницы между этими двумя словами!.. Я все думал, что литтература, если не совсем то же, то почти то же, что по-русски словесность?

Не постигая еще ухищрений законодательных в словах: литтература, изящная литтература, словесность, изящная словесность, Litterature — belles lettres, беллетристика и т. д., — Поэт шел задумавшись и смотря в землю, вдоль Невского проспекта. Тело его — как конь, неуправляемый дремлющим седоком, сворачивает произвольно в знакомые ворота — своротило в сторону, поднялось по лестнице, вошло в книжную лавку, взяло в руки сырой печатный листок… Глаза пробегают уже по строчкам; но мысли заняты еще исследованием различия между литтературой и словесностью.

— А, здравствуйте! — сказал кто-то, входя, в лавку: вероятно, это был также литтератор высшего разряда. — Что, читали? Ну, как вас отделали!

— Что такое?

— Разбор ваших стихотворений…

— Читал… но мне кажется, это уже слишком…

Поэт хотел сказать: лестно для меня; но литтератор перервал его речь.

— Да-да, именно слишком: вы этого не стоите. Порфирий вспыхнул от подобного замечания, сказанного ему в глаза.

— Да, многие из ваших стихотворений я прочел с большим удовольствием; вы владеете стихом.

— Покорно вас благодарю!

— Уверяю вас. Я советовал бы вам заняться особенно идиллией. Этот род стихотворений совершенно забыт. В вас заметна особенная способность к нему. Его стоит возродить в современном вкусе.

— Да-с, — отвечал тронутый до глубины сердца Поэт, — теперь возникло овцеводство и сельское хозяйство, должна возникнуть и идиллия… Непременно последую вашему совету и буду посылать свои идиллии в журнал овцеводства!

Он отошел в другую часть лавки, сел, стал пересматривать газету… И вдруг, остановив внимание свое на отделении «Критика», с жадностию читает он:

«Мои вдохновения, часть 1. Соч. Порфирия такого-то. С. Петербург».

И с ужасом читает он:

«Так как это произведение принадлежит к числу дюжинных, то, собрав полную дюжину подобных произведений, мы оценим в следующих номерах, чего она может стоить? какой употреблен на выделку стихов материал? от руки они деланы или посредством вновь изобретенного машинального способа? годны они к чему-нибудь или не годны?..»

Молча положил Поэт злой листок газеты на стол; лицо его горело; как будто пристыженный и осмеянный, он встал и торопился вон из книжной лавки. Боязливо оглядывался он в стороны; не приподнимая взоров, обходил всех встречных, чтоб не столкнуться с кем-нибудь из знакомых и не выказать на посмешище зарезанное свое самолюбие.

В то самое время, как наш Поэт ходил в отчаянии по улицам Петербурга и проклинал литтературного демона, который соблазнил его славой и заставил забыть не только намерение возвратиться к стопам Зои, но даже любовь к Зое, — в заднепровском городке совершались с прочими искателями руки Зои события не менее горестные.

Однажды поутру вбежал к Анне Тихоновне с потерянным лицом Полковник.

— Анна Тихоновна! — вскричал он, — что это значит?..

— Что такое? — спросила испуганная Анна Тихоновна, вообразив, что ее хитрость открылась.

— Как что!.. У Зои Романовны есть жених!

— Это откуда?.. какой?.. кто?.. что это вы говорите?.. вы, господин Полковник.

— Как кто?.. Кажется, вам бы должно было прежде меня знать! — сказал Полковник с сердцем, садясь на стул и оттирая пот с лица.

— Или вы шутите, или над вами кто-нибудь подшутил, г. Полковник, — сказала и Анна Тихоновна с сердцем, — я делала для вас, что могла с своей стороны… А если вы думаете, то есть сомневаетесь или полагаете, что я вас обманываю, то извольте свататься сами!