Сергей Панарин - Флаг вам в руки! Страница 3

«Пещерка удобная. Если бы такая была в моем распоряжении раньше, то фиг бы меня нашел военкомат», – с тоской, понятной только призывникам, подумал Коля.

Парень обратил внимание на то, что стен было шесть и они образовывали правильный шестиугольник.

На песке лежали знамя и флейта.

Коля проверил сохранность полковой реликвии. Порядок.

Затем его внимание привлекла флейта. Дудка как дудка, но человек существо любопытное. Солдат зажал пару отверстий, дунул, извлекая хриплую ноту. Перед ним возникла скатерть, а на ней – хлеб, сметана, жареный цыпленок и кружка неизвестного напитка.

Лавочкин аж флейту выронил.

– Ну, все, крыша окончательно съехала, – нервно хохотнул он. – Глюки начались…

Глюки были не только зрительные, но и обонятельные: вкусно запахло свежезажаренным цыпленком…

Парень осторожно коснулся пальцем крынки со сметаной.

– Настоящая… Ладно, будем питаться глюками, – решил Коля и набросился на еду.

Цыпленок был горяч, хлеб мягок, в кружке оказалось отменное пиво.

Попировав, солдат развалился на спине. Галлюцинации оказались на редкость питательными. Мысленно поблагодарив сумасшествие за любезно предоставленный ужин, находящийся в самовольной отлучке рядовой Лавочкин безмятежно заснул.

Ему снились дом, институт и девочка Лена, которая была согласна на все, кроме двухлетнего ожидания. Во сне речи о службе не велось, поэтому Лена была просто на все согласна. Без оговорок.

Впервые за полгода Коля проснулся бодрым отдохнувшим человеком.

Иногда жизнь кажется прекрасной не только сквозь розовые очки, но и в мягком синем свете.

Взяв флейту, Лавочкин надудел себе завтрак. Когда с очередным цыпленком было покончено, парень решил, что пора покинуть убежище.

Спрятав флейту за пазуху, обувшись (парень помнил, как неудобно было босым ногам стоять на тонких скобах) и повесив на шею автомат, Лавочкин засунул знамя за ремень и полез наверх.

Начало было бодрым, но подъем – не спуск. Коля стал экономить силы и через каждые пятнадцать скоб передыхать. Автомат казался все тяжелее и тяжелее, древко натерло спину, а флейта норовила ткнуться в подмышку. Мир вещей сопротивлялся человеку.

Но Коля все же выбрался наружу, обнял давешнюю ветвь и устало запыхтел, подобно орангутангу-астматику. Отдышавшись, солдат огляделся. Ни медведей, ни кабанов. С безоблачного неба припекало солнышко, щебетали птицы, где-то самозабвенно барабанил дятел.

Аккуратно скинув знамя под дуб, Лавочкин спустился следом. Через пять минут рядовой уже бодро шагал, хотя и не знал, куда. От нечего делать пробовал распевать разные современные песни, только вот беда: нынешние шлягеры отчего-то не запоминаются.

Коля спел «Ой, цветет калина…», «Ой, мороз, мороз…» и «Клен ты мой опавший…». Со стороны это могло звучать странно, но не для самого Лавочкина: что взять с одинокого российского солдата, шагающего со знаменем по лесу, где живут говорящие медведи?

К полудню лес стал реже, и вскоре парень вышел на широкое поле, по кромке которого пролегала двухколейная дорога.

«Ура! – мысленно воскликнул Коля. – Любая дорога где-то начинается и где-то кончается. Значит, куда ни пойди, куда-нибудь да придешь! Если не кольцевая, конечно…»

Лавочкин залез в карман, надеясь найти монетку для жребия. Монетки не было. А носовой платок не подкинешь.

Солдат зажмурился и несколько раз повернулся, вытягивая указательный палец перед собой. Остановился, открыл глаза. Выпало идти за солнцем, то есть на запад.

Закинув древко на плечо, Коля потопал в выбранном направлении.

Почувствовав голод, он остановился, сел в тени дерева и заказал у флейты обед. Как и опасался парень, меню не изменилось. Но голод не тетка.

После трапезы шагалось несколько тяжелее. К тому же начались холмы. Но когда вдали показалась деревенька, рядовой Лавочкин прибавил ходу.

Деревня была небольшая, на два десятка дворов. Домишки выглядели крепкими, хотя и небогатыми. Из транспорта были одни телеги. В общем-то, Коля догадывался, куда попал, но сознание не сдавалось: поверить в сказку – задача не из легких.

До селения было не близко, дома и люди, работающие на огородах, казались игрушечными. Солдат сделал привал чуть ниже вершины холма, сел на кочку и залюбовался видом деревеньки, примостившейся возле широкой реки. Русло реки неподалеку делало поворот и скрывалось за холмом.

Эту идиллию нарушил нарастающий звук ударов, сотрясающих землю. Лавочкин увидел, как тревожно забегали селяне. Они глядели в сторону холма. Наконец удары стали особенно сильными. Солдат обернулся.

На вершину холма взбирался великан. Здоровенный, бородатый, лохматый. Высоченный, с шестиэтажку, а то и больше. В мешковатой робе, подпоясанной тесьмой-канатом. В старых полосатых штанах, покрытых заплатами и незашитыми прорехами. Смуглое лицо его носило отпечаток тотальной тупости и злобы. Картофелеподобный нос морщился, демонстрируя презрение ко всему миру. Густые черные брови сошлись к переносице, спрятав мечущие гневные взгляды глаза. Рот сжат в тонкую прямую линию.

Великан достиг вершины, почесал босую ногу. Не возникало сомнений – путь его лежит к деревеньке. А Коля оказался на этом пути.

Солдат вскочил, подхватывая знамя. Полотно как назло размоталось и стало развеваться на ветру. Исполин заметил под ногами красное пятно и по-детски обрадовался, захлопал в ладоши.

– Человечишка! – воскликнул он. – Весело давить!

И зашлепал к Коле.

Парень понесся в сторону, изо всех сил стараясь не упасть. Великан не отставал. Коля забежал в невысокий, густой подлесок. Преследователь чуть замешкался, но двинулся за ним.

Солдат забирал чуть в сторону и вниз, теперь деревенька оказалась у него за спиной. Деревца кончились, и парень очутился на краю отвесного склона. Остановившись на самой кромке, беглец оглянулся. Великан почти выбрался из чащи и буквально пожирал Лавочкина глазами. Он побежал к Коле, каждым толчком ноги устраивая маленькое землетрясение.

Внезапно почва размытого дождями склона холма подалась, откололась целой глыбой, образовав желоб под ногами парня и увлекая его вниз.

Лавочкин отчаянно взмахнул руками. В правой все еще было полковое знамя. Древко встало в распор между стенок желоба, и Коля повис, как на турнике.

Мгновением позже с диким криком мимо промчался не в меру разогнавшийся великан. Солдат наблюдал за его падением, словно в замедленном повторе. Исполин вопил и широко размахивал руками, а затем, подобно подбитому самолету, плюхнулся в реку.

Течение оказалось сильным. Обмякшее тело великана всплыло довольно быстро, но его уже несло прочь от холма.

– Тормозить надо уметь, – ехидно сказал Коля.

Он вскарабкался наверх. Отдохнул, искренне благодаря знамя за выручку. Побрел обратно.

Когда Лавочкин вышел из зарослей и стал спускаться к деревне, его встретили восторженные крики и пляски. Селяне вышли ему навстречу, пели здравницы и махали руками.

– Благородный рыцарь победил великана! Благородный рыцарь – наш герой-защитник! Слава непобедимому рыцарю! – кричали они. – Я сам видел, как он отважно замахал своим алым штандартом перед носом презренного гиганта и обратил его в бегство! Добро пожаловать в спасенный Жмоттенхаузен! Слава, слава!

Коля не сразу понял, что этот стихийный митинг целиком посвящен ему. Парень оглянулся, проверяя, точно ли его приветствуют, или он снова путается у кого-нибудь под ногами. Успокоившись, Лавочкин стал купаться в лучах славы.

«Да, черт возьми, я победил великана!» – дошло до него. Солдат зажмурился от гордости.

На самом пике самолюбования и веры в собственную крутизну Коля оступился и самым жалким образом упал, покатившись к ногам спасенных им селян, больно ударяясь боками и головой о твердые кочки.

– Благородный рыцарь устал! Благородный рыцарь утомлен схваткой! – захлопотали вокруг него женщины.

Это было последним, что услышал парень. Сознание покинуло его.

Глава 2

Роковой перекур, или Спасение рядового Лавочкина

Примерно в час ночи прапорщик Дубовых почувствовал непреодолимое желание покурить. Командир полка курение в комнате, где были дамы, не разрешал, поэтому Палваныч не слишком строевой походкой вышел в коридор.

Пухлые короткие пальчики долго не могли выудить «беломорину» из пачки, но наконец справились. Зажигалка поддалась с третьей попытки.

Основательно затянувшись, прапорщик потеплел сердцем. Подпирать стену не хотелось. Хотелось пройти «как по Бродвею в Париже» (эту армейскую остроту Палваныч Дубовых давным-давно подцепил у «папы», тот уже забыл, а прапорщик все еще блистал).

Ноги сами принесли Палваныча к Красному уголку. Дверь была приоткрыта. Прапорщик окинул ее хозяйским взглядом и пошел было дальше, но тут в его мозгах вдруг завизжала маленькая тревожная сиренка.

– Где рядовой? – прохрипел Болваныч, возвращаясь к дверному проему.