Терри Пратчетт - Пирамиды Страница 3

— Однако, — тетушка громко высморкалась, — это какое-никакое, а все же ремесло. Отец ласково погладил ее руку.

— Не плачь, цвет пустыни, — сказал он, — это не самая плохая профессия.

— Ну да… — всхлипнула сестра. Старик тяжело вздохнул:

— Деньги приличные… Кроме того, мальчику будет полезно повидать мир, получше узнать людей — пусть пооботрется, ну и, наконец, он постоянно будет при деле, а это убережет его от ненужных ошибок.

— Но… убийство… ведь он еще так молод, и у него никогда не было ни малейшей склонности… Она снова поднесла платок к глазам.

— Это не по нашей линии, — добавила она осуждающе. — Все твой шурин…

— А, дядя Вирт…

— Подумать только — разъезжать по миру и убивать людей!

— Полагаю, это слово в их среде не употребляется, — сказал отец. — Скорей всего, используются другие, скажем, прикончить или ликвидировать. Или предать земле, устроить погребение, кажется, так.

— Предать земле?

— Именно. Или сначала воде. А уж затем — земле.

— Ужасно! — неодобрительно фыркнула тетушка. — Впрочем, я слышала от леди Нуни, что только один мальчик из пятнадцати выдерживает выпускной экзамен. Может, лучше, чтобы его отчислили?

Царь Теппицимон XXVII мрачно кивнул и отправился самолично попрощаться с сыном. Он не разделял мнение сестры о том, что убийство — такое уж неприятное занятие. На протяжении долгих лет он с большой неохотой занимался политикой и всегда считал, что, возможно, убийство в чем-то хуже парламентских дебатов, но наверняка лучше войны. Хотя некоторые склонны были думать, что это одно и то же с той лишь разницей, что война — несколько более шумное дело. Кроме того, он прекрасно помнил, что в молодости у Вирта всегда было полно денег и он никогда не возвращался во дворец без дорогих подарков, экзотического загара и волнующих рассказов об интересных людях, с которыми ему удалось свести на чужбине пусть мимолетное, но столь захватывающее знакомство…

Да, жаль, что Вирта нет рядом — он мог бы дать полезный совет… Его величеству тоже приходилось слышать, что только один студент из пятнадцати действительно становится убийцей. Что происходит с остальными четырнадцатью кандидатами, царь не знал, но был совершенно уверен, что если в школу для убийц попадает студент из бедной семьи, то ему достаются не только безвредные мелки в спину и школьные ужины для такого паренька обретают еще одно измерение — измерение неуверенности в том, что ты поглощаешь.

Однако все без исключения признавали, что школа убийц дает лучшее, самое разностороннее образование в мире. Высококвалифицированный убийца чувствует себя как дома в любой компании и умеет играть по крайней мере на одном музыкальном инструменте. Всякий погребенный кем-либо из воспитанников Гильдии мог вкушать вечный покой в полной уверенности, что пал от руки приличного человека с хорошим вкусом.

Да и в конце концов — что ожидает мальчика, останься он дома? Царство шириной в две и длиной в полтораста миль, почти полностью уходящее под воду в период дождей, — царство, которому отовсюду грозят более сильные соседи, терпящие его существование лишь постольку, поскольку постоянно воюют с кем-нибудь, включая того же Теппицимона…

О, куда ушли те времена, когда Джелибейби[3] действительно был велик, когда выскочки вроде Цорта и Эфеба были всего-навсего презренной кучкой кочевников, обмотавших себе голову полотенцами! Все, что осталось от тех великих незабвенных дней, — дворец, содержание которого в конце концов его разорит, несколько занесенных песком руин в пустыне и — тут фараон глубоко вздохнул — пирамиды. Вечно эти пирамиды.

Предки истово им поклонялись. Фараон, увы, нет. Пирамиды привели страну к банкротству, иссушили, как реку. И потомки могли с полным правом и от всего сердца послать эти пирамиды подальше.

В приятное расположение духа Теппицимона приводили только маленькие пирамидки, воздвигавшиеся в дальнем конце сада всякий раз после кончины очередной кошки.

Он обещал это жене.

И вообще — фараон тосковал по Артеле. Весть о том, что он собирается взять жену не из местных, вызвала страшный шум, и действительно чужеземные привычки Артели иногда приводили в недоумение и забавляли даже его самого. Быть может, именно из-за нее он проникся этой странной нелюбовью к пирамидам — хотя в Джелибейби это было все равно что невзлюбить самый воздух, которым ты дышишь. Но он дал слово, что Теппик будет воспитываться за границей. Артела на этом особенно настаивала. «Здесь человек никогда ничему не научится, — любила повторять она. — Здесь умеют только чтить память».

Ах, ну почему она позабыла его наказ — никогда не купаться в реке!..

Царь взглянул на двух слуг, грузивших сундук с вещами Теппика на повозку, и первый раз за всю свою жизнь по-отечески положил руку на плечо сына.

На самом деле он абсолютно не знал, что сказать. «Мы так и не успели получше узнать друг друга, — подумал он. — А ведь я столькому мог его научить. Пожалуй, пара хороших порок была бы не лишней».

— M-м, — начал он. — Итак, мой мальчик…

— Да, папа, — откликнулся Теппик.

— Это, ну, сегодня ты первый раз самостоятельно едешь куда-то…

— Нет, папа. Прошлое лето я провел вместе с господином Фемптахеном. Помнишь?

— Разве?

Фараону припомнилось, что во дворце и вправду на какое-то время стало тише. Надо приказать выткать этот сюжет на новых коврах.

— Все равно, — сказал он, — ты уже почти юноша, тебе скоро тринадцать и…

— Двенадцать, — терпеливо поправил Теппик.

— Ты уверен?

— Месяц назад отмечали мой день рождения, папа. Ты еще подарил мне сковородку.

— Правда? Как странно. И что я при этом сказал?

— Ничего, папа, — ответил Теппик, глядя на добродушное, озадаченное лицо отца. — Сковородка была просто замечательная. Она мне страшно понравилась, — заверил он.

— Ах так. Ну что ж, хорошо… — Его величество вновь коснулся сыновнего плеча, задумчиво, как человек, барабанящий пальцами по столу в надежде поймать ускользающую мысль. Наконец его как будто осенило.

Слуги привязали сундук, возница терпеливо держал распахнутую дверцу.

— Когда молодой человек отправляется в мир, — начал его величество довольно неуверенным тоном, — крайне важно, чтобы он не забывал… Дело в том, что мир велик, и в нем множество… И уж конечно, в большом городе, где помимо прочего…

Он умолк, сделав рукой неопределенный жест.

Теппик ласково поглядел на отца.

— Хорошо, хорошо, папа, — сказал он. — Верховный жрец Диос объяснил мне, что главное — не забывать регулярно принимать ванну и смотреть, куда идешь.

Теппицимон, прищурившись, посмотрел на сына.

— Надеюсь, у тебя со зрением все в порядке?

— В полном порядке, папа.

— Что же, прекрасно, — сказал царь. — Прекрасно, прекрасно. Искренне рад.

— Наверное, мне пора ехать, папа. Иначе я пропущу прилив.

Его величество кивнул и порылся в карманах.

— Тут у меня было кое-что, — пробормотал он, вывернул карман наизнанку, и в ладони у Теппика оказался маленький кожаный мешочек.

Теппик опустил подарок в карман. Его величество уже привычным жестом потрепал сына по плечу.

— Это тебе на дорогу. — Он понизил голос: — Только тетушке не говори. Впрочем, она уже отправилась отдыхать. Переживания подточили ее силы.

Теперь Теппику оставалось только принести в жертву цыпленка у подножия статуи Куфта, основателя Джелибейби, дабы мудрая рука предка направляла его стопы в этом мире. И хотя это был всего лишь маленький, тощий цыпленок, когда Куфт вполне насытился им, цыпленка подали царю к обеду.

На самом деле Джелибейби был небольшим царством, целиком погруженным в свои интересы. Даже обрушивавшиеся на него бедствия были какими-то ненастоящими. Любое мало-мальски уважающее себя речное королевство постоянно страдает от страшных, сверхъестественных бедствий, тогда как Древнее Царство Джелибейби за последнюю сотню лет удостоилось лишь Нашествия Жабы[4].

Тем же вечером, когда корабль был уже далеко от дельты Джеля и держал курс через Круглое море на Анк-Морпорк, Теппик вспомнил о мешочке и решил исследовать его содержимое. С чисто отеческой любовью, но не чураясь при этом практических соображений, его величество благословил сына в долгий путь винной пробкой, жестянкой с супом из седла барашка, бронзовой монеткой неопределенного достоинства и банкой сардин, которые годились Теппику в дедушки.

Хорошо известно, что, когда человек лицом к лицу сталкивается со смертью, чувства его моментально обостряются до чрезвычайности. Всегда считалось, что это помогает человеку найти нетривиальный выход из затруднительной ситуации. Это не так. Данное явление — классический пример эмоционального замещения. Чувства сосредоточиваются на чем угодно, кроме самой проблемы (в случае Теппика проблема представляла собой широкое, вымощенное булыжником пространство, протянувшееся примерно восьмьюдесятью футами ниже), в надежде, что трудности разрешатся сами собой.