Владимир Кунин - Кыся-2 Страница 3

-- Террариум единомышленников, -- наверняка сказал бы Шура.

А Водила, помню, как-то про такую же компаху выразился попроще, сохранив абсолютно тот же смысл:

-- Ну чистый гадюшник, бля!

Но что бы эти Коты и Кошки не говорили друг про друга, все-таки это было Сообщество! Объединяли их -- относительная равность положения, примерно одинаковый высокий жизненный уровень и общая давность пребывания за границей своей родины, которой они видите ли, стеснялись, и между собой зачастую разговаривали на плохом английском языке.

И, конечно же, все вместе не переваривали представителей последней волны эмиграции. Глядя на недавно приехавших в Мюнхен Котов и Кошек, которые поначалу на каждом шагу делали привычные советские глупости и попадали впросак из-за элементарного незнания Запада, -- староэмигрантские Коты, наверное, вспоминали свое собственное ничтожество тех лет, когда они сами впервые появились на этой заграничной земле.

Стоило хоть немного споткнуться Новоэмигрантскому Коту, как Старый эмигрант презрительно цедил сквозь усы:

-- Ах, как это все у вас по-русски!

Тем самым давая понять, что уж он-то никакого отношения к этой ужасной стране не имеет.

-- Уж если вы все-таки оказались на Западе, -- назидательно говорил такой Кот, -- переехали, так сказать, в Свободный мир, так извольте...

Дальше шел поток бездарных нравоучений, примитивных сентенций, банальнейших благоглупостей и невероятного количества примеров из "богатого жизненного опыта" самого Кота-Староэмигранта.

Вся это местечковая словесная шелуха перемежалась английскими и немецкими словами, что должно было показать -- сколь Западен стал Староэмигрантский Кот, если он даже позабыл многие русские слова, и их значение помнит только на двух других языках!

Правда, со мной они так разговаривать не рисковали. Они прекрасно знали, что я тут временно, и вот-вот укачу в Россию, а во-вторых, явно чувствовали, что я в секунду могу набить морду и оборвать хвост любому из них.

Мне лично было наплевать -- кто сколько тут живет. Но однажды, когда у меня в гостях под "Хинезише Турм" собралась компашка и тех и других, и Староэмигрантские Коты начали хамить Котам вновь прибывшим, я не выдержал и сказал:

-- Даже и не знаю, чем больше гордиться? Тем, что ты смылился из Союза кучу лет тому назад и все последующие годы жил под теплой крышей сытно и спокойно, или тем, что все эти годы -- один хуже другого -- продолжал жить в Совке, лазал по отравленным помойкам в поисках пищи, спасался в подвалах и на чердаках от непогоды и разных шапочных дел мастеров, вместе со своими Людьми переживал антисемистские митинги, а кое-кто и бесславные кровавые войны на собственной земле...

Тут староэмигрантские Коты забыли про осторожность и стали наперебой что-то мне орать. Но я только чуть-чуть прижал уши, слегка приподнял верхнюю губу и совсем немного показал клыки. Правда, я еще выпустил когти передних лап и легонько постучал кончиком хвоста по земле.

Этого оказалось вполне достаточно, чтобы все они быстренько стали собираться по домам, не забывая на прощание сказать, что "прекрасно провели вечер"...

Наступила самая настоящая осень. "Биргартен" -- этот пивной ресторан на свежем воздухе -- свернул свою деятельность, сложил скамейки и столы в штабеля; кухни, а их было предостаточно, закрылись; а весь биргартеновский Люд перешел в рядом стоящее помещение -- в так называемый "гастштет" под вывеской "У Хинезише Турм". Куда мне заходить было воспрещено.

Теперь, лежа на пятом, нещадно продуваемом, ярусе своей дурацкой Китайской башни, я уже не просыпался от стоящих столбом одуряющих запахов жарящихся свиных ног, грудинок, потрясающих ребер, куриц, от перезвякивания "массов" -- литровых пивных кружек, и от непрерывного журчания десятков кранов, безастановочно наполняющих эти "массы" темным пивом, светлым, мутным -"вайсбир", и "радлером" -- истинно баварским напитком -- смесь светлого пива со специальным лимонадом...

Теперь я просыпался от ночной сырости и голода с одной лишь мыслью -- где согреться и пожрать.

Уже не играл под Китайской башней военный оркестр свои марши, но слышался стук молотков, визжание электропил, и вокруг моей башни шла какая-то неторопливая суетня. Возводились десятки временных ларьков и ларечков, вроде наших, которыми забит весь Питер. Как объяснил мне один весьма приличный Песик, -- он здесь каждое утро выгуливал своего не очень здорового Человека, которому было предписано почаще бывать на свежем воздухе, -- эти ларьки готовились к Рождеству Христову. А вот что такое Рождество -- Песик и сам не очень хорошо знал. Говорил только, что в это время по всему городу в таких ларечках продают много ярких, не очень нужных маленьких вещичек и уйму горячего вина -- прямо на улицах!

Кстати, если уж говорить о здешних Собаках, то ко всем неоспоримым достоинствам Мюнхена я бы приплюсовал то обстоятельство, что Мюнхенские Собаки (а по Английскому парку их гуляет великое множество!) в отличие от наших Петербургских, удивительно приветливы к Людям и к Собакам любых пород, и очень спокойно, -- я бы даже сказал, -- с достаточной долей уважения относятся к существованию Котов и Кошек.

Наши же засранцы сначала должны обязательно облаять ни в чем не повинного незнакомого Человека, затем непременно перегрызться между собой, а потом сделать все возможное, чтобы попытаться загнать какого-нибудь несчастного Кота на дерево или в подвал. А убедившись в невозможности достать его оттуда, еще час тупо рваться с поводка и оглашать окрестности своим идиотским осипшим голосом.

Скорее всего, и здесь есть такие же Псы-кретины, которые не переваривают других пород Животных. Считающие себя, как говорил Шура Плоткин, -"стержнем и основой нации". Но если у нас в Советском Союзе это явление десятки лет трогательно поощрялось и тщательно культивировалось, как рассказывал мне тот же Плоткин, то здесь таких Псов совсем немного, и они, при любом проявлении нетерпимости к другим видам Животных, достаточно строго наказываются.

-- Это уже наша сегодняшняя политика, -- сказал мне тот Песик-- симпатяга, с которым я познакомился в Английском парке.

А еще этот Песик, сто раз извинившись передо мной, чтобы не оскорбить мое национальное достоинство, сказал, что вся эта зараза идет от Собак Германской демократической республики. Потому что до воссоединения с Федеративной, Германская демократическая была очень близка по строю и по духу Советскому Союзу.

Ни в коем случае не оправдывая этого уродливого явления, я попытался объяснить милому интеллигентному Песику, что в нашей стране все это происходит не от хорошей жизни. Что сегодня в России всеобщее Озверение стало буквально повальным бедствием и распространилось почти на все слои общества -- не только Собачьего, но и Человеческого! Мало того, как в этом ни грустно мне признаваться, но сегодня этой язвой заражена и очень большая часть кошачьего сословия... А все от того, что жить стало невмоготу, и каждый ищет виноватого не в себе, а в ком-то другом.

-- Вот такие пирожки, уважаемый герр Песик, -- сказал я.

-- Я с вами совершенно согласен, майне либер герр...

-- Мартын, -- подсказал я. -- Или можно просто -- "Кыся"...

-- Я с вами совершенно согласен, майне либер герр Мартин-Киса, -- не очень разобрался в наших русских именах этот Песик, и, посмотрев на переминающегося с ноги на ногу своего Человека, смущенно добавил: -- Но, к моему великому сожалению, сейчас я вынужден извиниться и прервать наш удивительно интересный разговор. Как видите, мой Человек уже просится в туалет, а длительное воздержание в его возрасте... Сами понимаете. Кроме всего, ему необходимо еще принять кое-какие лекарства, и я в меру своих сил стараюсь, чтобы он это делал вовремя.

Мы любезно распрощались и я, дрожа от холода, помчался на промысел.

Еще когда стояли теплые дни и вовсю работал "Биргартен", а мои запасы жратвы превышали самые смелые предположения, я как-то прогуливался по берегу узенького ответвления Мюнхенской реки Изар, протекающего через весь Английский парк. И неожиданно на поверхности воды увидел спинки довольно толстеньких и крупных рыб, стремившихся плыть только против течения. А так как течение в этой узкой парковой речушке было очень сильным, то глупые рыбы почти стояли на месте.

Как объяснила мне тогда вице-консульская Нюся, эта рыба называется "форель" и Людям ловить ее запрещено. Нюся сама слышала, как ее Хозяин рассказывал жене, что для того, чтобы получить разрешение на ловлю рыбы, нужно сначала пройти специальные платные курсы, затем за приличненькую сумму сдать экзамен, а потом за семьдесят пять марок купить разрешение-лицензию. И только после этого тебе позволят поймать несколько рыбешек в специально отведенном месте под бдительным оком еще более специального рыбного контролера.