Антон Твердов - Реквием для хора с оркестром Страница 3

— Если денег нет, — задумчиво и печально проговорил тогда Гоша, — ты можешь мне помочь… Не в качестве уплаты, а так… по-дружески… Ведь можешь? Одно дело наклевывается… Понимаешь, у нас, как бы это сказать, компания… И мы, как бы это… дела делаем… Пойдем, мы с ребятами тебе все расскажем. Пойдешь?

Никита с радостью согласился. Ни для кого в их дворе не было секретом, что Гоша обзавелся новыми серьезными знакомствами, а обзаведясь новыми серьезными знакомствами, обзавелся и серьезными деньгами. И не было в Волжском районе ни одного пацана, который не мечтал бы о том, чтобы Гоша ввел его в свой круг общения.

Никита с Гошей и мордоворотами, одного из которых звали, как выяснилось, Вадик, а второго — Олег Сорвиголова, вышел во двор, где их уже ждала машина — большая, приземистая, черная, выглядящая, как враждебно молчащий танк посреди притихшей дворовой зелени.

Так Никита и стал членом известной в то время в городе Саратове преступной группировки Евгения Петросяна.

Прошло несколько лет — ровно столько, сколько понадобилось, чтобы настал тот день, когда во всем мире отмечали праздник с труднопроизносимым названием «миллениум», который лично Никите запомнился неожиданным столкновением с самарской братвой в ночном клубе «Звездное небо» — в завязавшейся потасовке нечаянно пристрелили распорядителя вечера. Распорядитель, переодетый Дедом Морозом, как только началась заварушка, пригибаясь, выбежал на сцену, успел прокричать:

— Не беспокойтесь, господа! Это является частью программы! Я вам обещаю, что…

Что именно пообещал взволнованной публике зарвавшийся распорядитель, никто так и не узнал. Потому что пуля, свистнувшая через пестрящее конфетти и лучами прожекторов пространство, в одно мгновение раздробила ему голову…

А потом прошло еще три года. Уцелевший в той новогодней перестрелке Никита был, кажется, на редкость везучим человеком, потому что за все годы его активного участия в делах братков Петросяна его ни разу даже не царапнуло — а ведь было многое: и разборки с неизменной стрельбой в финале переговоров, и налеты на инкассационные машины, и разбои на трассах, и даже две войны за передел сфер влияния. Правда, пришлось отсидеть полтора года, но… И это тоже можно считать везением, потому что по самым скромным меркам светило Никите тогда никак не меньше пятнадцати строгого режима. И кто знает, что ждало бы Никиту в конце концов, если бы летом две тысячи третьего года не случилось это — неожиданное и ужасное. Впрочем, начиналось-то все не так плохо, даже можно сказать, хорошо очень все начиналось — преуспевающий бандит Никита влюбился.

— Вообще-то, — проговорила Анна, устало присев на краешек дивана, — это, Никита, свинство с твоей стороны. Мы же договаривались, что я приду к тебе и мы пойдем в Городскую картинную галерею. А ты… Напился! Никита, это же нонсенс!

Никита усмехнулся. Анна заканчивала филологический факультет государственного университета и привычно оперировала словами, которые в среде общения Никиты обычно не употреблялись. Эти самые слова Никита слышал от Анны так часто, что даже не пытался уточнить — что они, собственно, значат, догадываясь об их смысле как-то интуитивно.

— Нонсенс! — значительно повторила Анна и тряхнула великолепными золотистыми волосами.

Лежащий на диване Никита приподнял голову и огляделся, словно пытаясь увидеть где-нибудь в комнате этот самый загадочный «нонсенс».

— Посмотри на себя! — продолжала Анна. — Я вообще не понимаю, как можно так пить! Кроме того, что это… неприятно для окружающих, это еще и в конце концов очень опасно для твоего здоровья. Ты понимаешь, о чем я говорю…

— Мой сосед снизу с пятнадцати лет квасит, — отозвался Никита, — а до сих пор к себе шалав водит. Получается, сколько ни пей, все равно стоять будет…

— Я не об этом, — слегка покраснела Анна. — Какой ты все-таки циничный… Нет, правда, посмотри на себя в зеркало. У тебя вид, как у… бандита настоящего.

Никита снова усмехнулся, а Анна прикусила губу, поняв, что сморозила глупость, затронув действительно больную тему.

— Вот именно, — проговорил Никита, поглядев в потолок.

Он закрыл глаза и вдруг увидел себя — словно собственное отражение в зеркале — небритый, со свалявшимися светлыми волосами, которые вообще-то давно собирался обстричь, но все тянул со стрижкой, потому что Анне не нравилась его стандартная «бандитская» прическа. Голубые глаза — настолько пронзительные, что, по выражению той же Анны, как только Никита посмотрит прямо, в воздухе будто бы запахнет электричеством — голубые глаза запали глубоко в совсем недавно появившиеся темные круги, окаймлявшие подглазья. Нос, который Анна почему-то называла благородным, заострился и стал похож на хищный птичий клюв.

«Короче, та еще морда, — подумал Никита. — Как Анна сказала — бандитская. А куда деваться — что есть, то есть…»

Вздохнув, Анна ласково провела наманикюренными пальчиками по мускулистой груди Никиты.

— И не мылся ты давно, — негромко добавила она. — Разве так можно? Ох, Никита, что мне с тобой делать… Если бы я могла проводить с тобой больше времени, несомненно, ты бы изменился в лучшую сторону. А так — кто за тобой последит?

— Никто, — лениво хмыкнул Никита. — Сирота я. Папа на зоне сгинул, мать от пьянки умерла год назад. А я сам — бандит, как ты говоришь…

— Но ведь… — воскликнула Анна. — Ты помнишь о том, что мы с тобой решили?

Открыв глаза, Никита кивнул.

— Как только ты сможешь порвать со своей прошлой жизнью и стать настоящим, полноценным гражданином, — строго начала Анна. — Тогда мы и поженимся. Посмотри, какая сейчас жизнь за окном!

Никита послушно перевел взгляд на постеры с обнаженными красавицами, которыми он из-за жары заклеил свои окна.

— Давно прошли времена безысходности и всеобщей фальши, — вдохновенно продолжала Анна. — Государство, приближая нашу жизнь к стандартам западным и американским, делает все возможное, чтобы…

Никита с обожанием смотрел на разгоряченную собственной речью Анну, даже не стараясь понять общего смысла всего говорившегося. Анна вела свое выступление гладко, органично перемежая общие фразы и конкретные примеры, словно обращаясь не к Никите лично, а ко всему человечеству в общем. Никита вдруг вспомнил, как в случайном ночном баре к Анне пристал какой-то благообразный господинчик в клетчатом костюме — и Анна отшила благообразного несколькими гневными фразами, — так быстро, что Никита даже не успел залепить господинчику по морде.

— Если раньше люди пили от того, что их стремления были более чем неосуществимы, — восторженно говорила Анна, — то теперь каждый гражданин, способный трудиться и приносить полноценную пользу государству, — потенциальный миллионер!

«Как она говорит! — мысленно восхищался Никита. — Даже по телевизору такого не услышишь. А если… А если она будет первой русской женщиной-президентом! И правда! — мелькнула в его одурманенной алкоголем голове неожиданная мысль. — Первая русская женщина-президент — Анна Каренкина! То есть нет… К тому времени она уже будет Вознесенской. Президент!»

Взметнувшийся в груди Никиты горячий восторг заставил его подняться с дивана, доковылять до бара и налить себе очередную дозу виски — настолько чудовищную, что ее даже вряд ли можно было назвать лошадиной, — выпив половину того, что налил себе Никита, лошадь сдохла бы моментально. Еще бы — если это животное реагирует на каплю никотина настолько неадекватно, что…

— Возможности и еще раз возможности, — говорила Анна — увлекшись, она теперь почти не замечала Никиту. — Как правильно мыслили древние — Аквила нон кап-тат мускас! Плато амикус сед люпус эст!

Непонятную латинскую речь Никита запил виски и тут же налил себе еще. Гордость за свою девушку, которая знает так много иностранных слов и умеет их правильно произносить, заполнила все большое тело парня. Не зная, как еще выразить переполнявшие его искренние и восторженные чувства, Никита вдруг запел — первое, что пришло ему в голову — и тоже на иностранном языке:

— О, соле-е-е! О, соле-е-е мио-о-о! — с зажмуренными от наслаждения глазами пропев два куплета, в которых, кроме первой строчки, он все слова сочинил по ходу пения, Никита икнул так сильно, что потерял нить музыкальной темы.

Никита открыл глаза и увидел прямо перед собой пылающее лицо Анны.

— Ладно, — сказала Анна обыкновенным голосом, — проехали. Алкаш.

В это лето жара стояла невиданная. Сигареты, только извлеченные из пачки, даже не надо было прикуривать — они загорались сразу и, не тлея, сгорали за несколько секунд до самого фильтра. Впрочем, с наступлением сумерек в воздухе плавала уже только влажная духота, но часам к одиннадцати ночи и она сходила на нет.

Примерно в половине двенадцатого ночи хмель из головы Никиты выветрился почти окончательно. Он принял холодный душ, переоделся в чистое, побрился и согласился наконец на просьбы Анны выйти прогуляться.