Константин Лишний - Космиты навсегда Страница 3

— А шьто есть тякое гьетьман?

— Это фюрер по-вашему. Вождь.

— Понимай. И русишен захватьить тфой стряна?

— Сначала русские, а потом коммунисты, чтоб их...

— А комюнистэн разфи нье русиши?

— Троцкий, Каганович, Уборевич, Путна, Якир, Блюхер и прочие — где здесь русские? Ты что, детка? Правда, там был еще один пропащий сифилитик, полукровка-чуваш Ульянов по бандитской кличке Ленин, но это исключение лишь подтверждает правило.

— А! Ето есть юдасы, ефреи! Майн фюрер скоро осучистфлять окончьятильний решений етот фопрес!

Да уж... осуществит. Если я ей скажу, что ее фюрер со своим «окончательным решением» — бандит и убийца, — вдруг она взбесится? В ее бреду события сорок второго — это вчера. Сказать ей, что в сорок пятом Гитлер стрельнет в свою дурную башку, а его труп зальют бензином и сожгут? Совсем взбесится. С психами надо осторожно, лишнего не надо ляпать. Надо вести себя так, словно сейчас действительно сорок второй год.

— Да пускай твой фюрер делает, что хочет. Дело в том, что последний русский царь Николай Второй был думкопф, он официально поощрял еврейские погромы и поддерживал Черную сотню. Ясно, что евреи его не любили, и многие из этого народа становились революционерами. А потом и февраль семнадцатого с позорным отречением монарха, а потом и кровавый октябрь, и всеобщее бешенство — прямое следствие позорного падения монархии. Великая империя утонула в крови и грязи. Просадил Николя Второй свою империю. Своей дурацкой политикой подвел страну к краю пропасти и безумия, перепугался, а потом взял — да и отрекся, вот так запросто бросил страну на растерзание шакалам. Вот ведь некомпетентный слабак. Слабая монархия — это даже хуже, чем ханжеская американская демократия. Николай даже не застрелился, а ведь должен был! Того требовала дворянская и офицерская честь. Он должен был смыть с себя своей кровью хоть часть того позора, снять с себя хоть малую толику ответственности за ту трагедию, в которую он, бесхребетный слабак, втравил империю. Но он не смог, даже пулю в свой висок пустить не смог! Но тут коммунисты не растерялись, помогли. Надо отдать им должное, молодцы, расстреляли Николая Второго. Ну, и не жалко, заслужил.

— Ето есть ушясно! Майн фюрер скорё осфободьить всьех русиш от юдас-комунистэн! Фсьех осфободьить! Фсье будут корошо арбайтэн, фсьем будеть мнохо еда!

Ага, совершат «окончательное решение», всех освободят и заставят горбатиться на высшую расу. Раз в месяц — шнапс, раз в год — душ и помывка, раз в три года — новая полосатая форма. Вот где будет рай на земле! Вслух я, конечно, этого не произнес, а выудил из рюкзака шоколадку.

— Майн гот! Францюзький чоколядька! Данке шон!

— Биттэ.

— А ти есть ньепрафильний русиш, укряиниш. У тебья короший ботьинки, дойче кюртка, длиний причьеска и у тебья есть чоколядька. Ти — ньепрафильний русиш.

— А какой «русиш» правильный?

— Фаньючий, бородатий, пашит земьля, пасьет корофа, фодку пьет всьё фремья, льенифий музик с блёхами на песчке спьит.

— Эх, твоя информация безнадежно устарела.

Рассказал бы я ей, какие теперь есть русские! Да ихний Геринг со своим замком в горах по сравнению с некоторыми теперешними русскими — просто нищий попрошайка!

— А вот ты — неправильная фашистка. Разве принимать «чоколадку» от славянина — это не нарушение вашего закона о совместимости рас?

— Найн, етот зякон нье позфольять фстюпать ф… хотья корошо фоспитаний фройляйн ето нье обсушдать, — она фыркнула, — к тому жи, здьесь никохо ньет, чтоби дьелать донос.

— Да, тут никого нет. И что это за место, ты не знаешь?

— Найн.

— А как ты сюда попала?

— Я нье помнить. Сафсьем нье помнить. На няс подлё напасть ети ушясний бородатий партизанэн! Оньи есть стрельят из пульемьёт и бросать мнохо храната. Менья охлушить фзриф, а потём я прийти ф себья здьесь. Фот и фсе. А ти здесь почьему? — А я перебрал лишку анестезии и отключился. Что это за место и как я сюда попал, я тоже не знаю. Что делать будем?

— Нюшно найтьи дойче зольдатен. Нюшно найтьи блишний хауляйтер!

Я не знаю, сохранилась ли должность гауляйтера в Германии 2005 года, но вот за ее пределами такой должности точно не осталось. Но она права. Сидеть здесь нет смысла. Надо идти.

— Ладно, — сказал я, — идем искать гауляйтера. Пошли. А тебя вообще-то как зовут?

— Герда Шлоссе! — бодро отрапортовало она. — А тебья как зфать?

— Ян Подопригора. А ты действительно Герда Шлоссе?

— Их бин. А шьто?

— Да ничего. А Генрих Шлоссе случайно не твой родственник?

— О! Мой бьедный брят, ехо убьить хрязний фоньючий партизанэн! А как ти знять про мой бьедний Генрих? — удивленно спросила она.

— Никак. — Я задумался. — А вдову брата зовут Матильда Шмидт?

— Я-я-я… Откудя ти знять? — Герда вдруг отскочила от меня, и ее взгляд налился ненавистью. — Ето ти убьить мой брят! Русиш шфайн! Ти питать мой брат, а потём ехо убьить!

— Найн! — гаркнул я. — Я никогда, нигде и ни с кем не воевал! И уж тем более — я не белорусский партизан!

— Партизанэн! — яростно прошипела она. — Откудя ти знать, шьто Генрих в Бьелорусия убьит! Тепьерь я понимать! Тфой причьеска ф льесу зарос! Партизанэн!

Ну вот, вляпался. Болтнул лишнего. Как ей объяснить, что слово «партизан» теперь ассоциативно нераздельно связано со словом «белорусский». Если она на меня набросится, то это может плохо закончиться, психи в гневе в силу входят, придется оказать квалифицированное сопротивление, а калечить женщин я не привык.

— Да нет же! — осторожно отступая назад, сказал я. — Это есть стишок такой. Про Генриха Шлоссе. Там он мародерствовал, собрал посылку из добычи и отправил ее домой жене. Вот послушай, он заканчивался так:

…занавески со стеныПодожженного музеяДревнерусской старины.Фридрих-Штрассе, 48,Получить Матильде Шмидт,Отправитель Генрих Шлоссе,Был здоров, теперь убит.

— Это просто стих про войну. Для советских детей. Война ведь с Германией. Это стих и… невероятное совпадение!

Герда замолчала и о чем-то размышляла.

— Ето стьихи?.. Ето есть плёхой поэзий. Их написял думкопф. Матильда шить на Карл-Штрассе. Ти нье партизанэн?

— Да нет же!

— Корошо…

Таких совпадений, по правде, не бывает. Эта Герда больна. Стишок этот можно прочитать только в русскоязычных книжках. Она наверняка его читала, и персонажи из стихотворения воплотились в ее бреду. Значит, мы находимся на территории бывшего СССР, я ведь мог и поездом уехать. В Россию, например. И загранпаспорт не нужен, и штампов никаких. И дурдом рядом есть наверняка. Как же нам, славянам, без дурдомов? А эти пирамиды? Может, русские военные настроили их из фанеры? Американскую разведку дурачить? Хотелось бы в это верить, да не верится. Так или иначе, надо идти отсюда.

Прозрение

Я запаковал рюкзак и повесил его за плечи. Нашел подходящую палку вместо трости, высмотрел среди кустов тропинку с холма, взял за руку Герду и изготовился в путь. Но не успели мы проделать и пару шагов, как из ближайшего сарая повалил дым. Затем дверь открылась, и из сарая вышел некто в ку-клукс-клановском белом балахоне. Нас он заметил, но не удостоил вниманием. Этот странный человек обычным шагом, словно ходил этим путем уже много раз, перешел в дальний сарай и закрыл за собой дверь. Из щелей тут же заклубился дым, но быстро иссяк.

— Интересно! — Я, опираясь на палку, подошел к сараю, где скрылся незнакомец, и открыл дверь. Пахнет дымом. Никого.

— Ето кто тякой? И кудя он исчьез? — заглянув в сарай, сросила Герда.

— Кто это — не секрет, на вид — твой собрат-расист. Может, это даже ариец, а одет он в национальный американский костюм, такие костюмчики в моде с 1865 года. В Америке вашего фюрера многие уважают, а традиции расизма у них постарше, чем у вас. Твой фюрер еще пеленки пачкал, а они свою «низшую» расу уже 25 лет мочили. Ферштейн?

— Я. Корошо. Амьерика нье софсьем прёпасчий стряна. А куда он исчьезать?

Я зашел в сарай. Пусто. Только лавка у стены. Я осмотрел все вокруг — ничего интересного, никакого укрытия, где мог бы спрятаться взрослый человек, никакого замаскированного тайного хода. Лишь на полу куча горелых спичек. В основном отсыревших, но некоторые из них выглядели так, будто их зажгли и потушили недавно.

— О чьем ти есть дюмать? — спросила Герда.

— Вот эти спички… А ну-ка, пойдем посмотрим в других сараях. Ты туда, я сюда. Ищем спички! Шнель, шнель.

Минут за десять мы обошли все сараи. В каждом на полу валялись горелые спички, много спичек. Судя по их виду, валялись они здесь давно. Очень интересно.

— Герда, ты куришь?