Максим Далин - Мышиная дыра Страница 3

Я подумал, интересно, Ирм мне считается начальством или нет. И куда-то он сейчас смотрит. А она изрекает, раздраженно так:

— Вы так и будете стоять столбом? Мне нужно в душ. И сварите мне кофе.

Но мне это уже начало слегка надоедать.

— Вы, может быть, решили, что у меня тут летающий ресторан? — говорю. — Или салон красоты? Так вот, совершенно напрасно вы это думаете. Вы лучше расскажите, как вас занесло в эту капсулу. А я поразмыслю, стоит ли мне за кофе бежать.

— Не смейте мне хамить, — говорит. — Это вам даром не пройдет.

Тогда я говорю:

— Я не стюард. Я пират. И если я спрашиваю, вам лучше ответить. А то я разозлюсь.

Она напыжилась и говорит:

— Как вам не стыдно!

Тогда я говорю:

— Считаю до трех. Или вы начинаете отвечать, или я начинаю вас убивать и насиловать. В конце концов, вы сами ко мне напросились.

И тут она на меня посмотрела, внимательно-внимательно. И в первый раз за все это время меня увидела. А я засунул за ремень большие пальцы, прищурился и соорудил кривую ухмылку.

И тогда она пришла в ужас, и стала отступать назад, и уперлась попой в обшивку капсулы. И начала горько плакать. А мне стало ее жалко.

В конце концов, она же не виновата, что она дура.

Минут через пятнадцать я ее утешил. Я ей все-таки сделал кофе и плеснул туда ложечку успокоительного. И принес водички. И дал чистый платочек — еле нашел. И она потихоньку начала меня слушать. И я попытался еще раз.

— Я, — говорю, — не буду вас обижать. Честное слово. Просто попробуйте понять обстановку. Я не из вашего мира. Я не служу в вашем гражданском флоте. И мне будет очень тяжело доставить вас домой, даже если вы мне каким-нибудь чудом точно расскажете, где живете. А вы пытаетесь командовать вместо того, чтобы объяснить толком, где вы свой экипаж потеряли.

Тогда она говорит:

— У меня тушь не потекла?

— Не знаю, — говорю. — Кажется, нет.

Она сходила в капсулу, принесла оттуда такую, знаете, сумочку для всякого женского барахла, достала зеркальце и стала что-то там поправлять у себя на лице. И говорит между делом:

— Я понятия не имею, что у них там произошло. Они просто ошалели, вот и все. Я терпеть не могу этот космос, эти ваши «прыжки» — меня от них тошнит, но мне очень советовали тот курорт, там совершенно особые условия, климат, сила тяжести — а поскольку он на другой планете, туда просто невозможно было попасть нормальным транспортом. Но мой папочка — а мой папочка президент корпорации…

— Какой, — говорю, — корпорации?

Меня уже слегка укачало к тому моменту, но я еще надеялся добраться до сути.

— Обыкновенной корпорации, — говорит. — Президент корпорации, которая производит что-то такое, связанное, вроде бы, с компьютерами, какие-то там процессоры или что-то в этом роде, но у меня гуманитарное образование…

— Так, — говорю. — Стоп. Вы начали про экипаж.

Она смотрит на меня. Я — на нее. И она говорит:

— Я же сказала — я понятия не имею, какой белены они все объелись. Папочка заказал мне персональный рейс в лучшей транскосмической компании, у экипажа были прекрасные рекомендации, но оказалось, что они просто невменяемые. Этот тип — капитан корабля — мне сказал, что по техническим причинам мне нужно на минуточку пройти в эту капсулу — или как ее там? — а когда я прошла, они ее, я так думаю, просто выбросили за борт. Как вам это понравится? Они же мне даже переодеться не дали!

Мне это понравилось. Я подумал — если рейс долгий, то я понимаю капитана. Но все-таки не стал делать поспешные выводы.

Я пошел в капсулу и поискал дубликат бортжурнала. Эдит ходила за мной и давала советы, где искать. Но я эту запись все-таки нашел, несмотря на те советы, и стал ее просматривать, а Эдит комментировала.

Запись кончалась сообщением информационного центра звездолета о пожаре в реакторе с критическим подъемом температуры. Мне стало ужасно грустно.

Я понял, что у них там вышло. Они ушли в «прыжок», чтобы взрыв не уничтожил капсулу. Их вышвырнуло в физический космос далеко отсюда, там, где реактор рванул… ну да. Люди чести.

— Ваш экипаж погиб, скорее всего, — говорю. — Спасая вашу жизнь.

Эдит на меня посмотрела рассеянно и вздохнула.

— Да? — говорит. — Ужас. Как вы думаете, эти жулики в транскосмической компании оплатят страховку?

— Наверно, — говорю. — Куда они денутся.

— Мое вечернее платье, — говорит, — стоило восемьдесят пять тысяч. Эксклюзив. Тканое серебро и бриллианты. А еще было…

Тогда я говорю:

— Я лечу домой.

— Вы уже выяснили, где Строн? — говорит.

— Я, — говорю, — лечу на Мейну.

И пошел в рубку. А она — за мной.

— Как это — на Мейну?! — говорит. — Где это вообще?! У меня билет пропадет! Мне надо связаться со своим секретарем! Папочка будет волноваться!

А я уже устал и злился, и думал — пусть говорит, что хочет. Я сел в кресло пилота и стал готовиться в «прыжок», а Эдит остановилась рядом и говорила все громче и громче, про билет, про папочку, про закон и порядок, про бессердечие и беспринципность, про то, что по мне каторга плачет, и про то, что я мог бы заработать хорошие деньги, если бы не был таким упрямым идиотом.

Но я просто готовил маневр и не слушал. Я ее сильно недооценил. Потому что, когда гипердвигатели уже пошли, Эдит вдруг выдает:

— Не смейте меня игнорировать, я с вами разговариваю! — и ударяет кулачком по преобразователю.

И наступает шиздец. Потому что от удара его замыкает.

Мы в «прыжок» провалились на секундочку — нескоординировано и непонятно, куда — а потом нас вышвырнуло в физический мир. Кувырком.

А рядом оказалась серьезная масса. Планета. И мы прямо из «прыжка» попали в ее атмосферу, а атмосфера оказалась плотная.

Что тут скажешь… Эдит перестала кричать минуты за три до того, как я отключился. Но я успел затормозить, уже ничего не соображал, но затормозил, а то мы бы, ребята, сейчас уже не разговаривали.

А момент прикосновения к грунту я не помню. Было очень плохо.

Первое, что я помню в том мире, это — как все болит. Больше всего болела грудь, но голова тоже болела основательно. А живот и поясница — уже гораздо меньше. Так, на утешительный приз. Но когда я осознал, что у меня все болит, я, точно помню, ужасно обрадовался.

Я подумал, раз я это чувствую, значит, жив еще. Что, припоминая детали, весьма и весьма большое везение.

И вот, припоминая эти самые детали, я вспомнил про Эдит. И ужаснулся. И открыл глаза. И увидел, что все намного лучше, чем я думал.

С одной стороны, она оказалась жива. Что для нее тоже — большое везение, потому что она стояла, когда это все началось. Я боялся, что ее переломало, как соломинку, но она упала между приборными панелями и ее прижало к полу — а это в подобной ситуации самое лучшее, что вообще могло случиться. А с другой стороны, она была до сих пор без сознания. И это огромная удача, что сперва я очухался, потому что, очнись Эдит первая, она могла бы от ужаса начать что-нибудь трогать или даже — о чем просто думать страшно — попыталась бы оказать мне первую помощь.

А так — господь явно был на нашей стороне. Так что я спокойно, не торопясь, отскреб себя от кресла, выплюнул кровь изо рта, активизировал аптечку и включил анализаторы внешней среды. И никто мне не мешал.

У Эдит оказались только множественные ушибы. Даже без сотрясения мозга обошлось. И я подумал, что хорошо иметь такой мозг. Безопасно. Почитал хорошенько диагноз, потом Эдит наколол стимуляторами и переложил в кресло: развернул его поудобнее, чтоб она не свалилась. В стимуляторы добавил капельку снотворного на всякий случай. А потом стал изучать местность, куда меня судьба забросила.

Что? Почему — злился? На Эдит?! За что? Нет, ребята, тут был мой личный недосмотр. Женщина с таким характером на звездолете — это же опасное стечение обстоятельств. Форс-мажор. Стихия. Я ведь это знал, просто некстати ослабил бдительность. Вот и поплатился. В экстремальной ситуации пилот должен быть очень внимательным — а у меня на борту, когда я подобрал Эдит, образовалась именно такая ситуация.

А злиться на стихию глупо. К чему? На метеоритный поток, к примеру, или там, на скачки силового поля никто же не злится. Природа — она и есть природа. Она не виновата.

Ну так вот. Теперь у меня было время с вами связаться. Просто сколько угодно времени. Но, когда я включил передатчик, оказалось, что нет, к сожалению, такой возможности. И понял я это так, что передающая антенна приказала долго жить. И подумал, что вас, ребята, такое дело огорчит — пропал без сигналов, значит, быстрее всего, мертвый. Но ничего нельзя было сделать. Разве что постараться поскорее вернуться.

Кресло занимала Эдит; я сел на край приборной панели и стал смотреть. Жутко неудобно, потому что машина стояла криво, но я приноровился.