Леонид Блейнис - Сказки Скотного двора Страница 3

А голова его бритая по осени мёрзнуть стала. Заболел Петя менингитом, да и слёг. Хозяйка же, недолго думая, эту самую бритую голову ему и срубила. Лапша, правда, с него недурная получилась. Все хозяйству польза.

И всё почему? Для Кур-то разницы нету – белый ты, чёрный аль рыжий. Им, Курям, не цвет, а суть подавай. Вот надо было Пете на насесте поменьше дрыхнуть да службу исправно несть – так и пенять не на кого. Про лозунги позабыть, но делом своим исконным прилежно заниматься. И в лапше плавать бы не пришлось.

Тут и сказочке конец.

– Хороши здесь девчонки! Даром что село дальнее, а вон, какие красавицы! Вчера в клубе на танцах – просто глаза разбежались. Одна другой лучше.

– Да, уж конечно заметил. Не слепой, поди! Только у красавиц этих, я тебе скажу, интерес свой имеется. Ты вот – городской. И я – городской. Потому-то они возле нас и увиваются. А из нашего города девчонки – на москвичей и питерцев падкие. Московские, так те – за иностранца замуж хотят…

– Интересно: а заграничные девицы? Им что, марсиан подавай?

– Вот уж не знаю. Кто их поймёт? Что ни говори, а женщина – существо загадочное…

СКАЗКА О СВИНСКОМ ПОРТРЕТЕ

«… Надежды юношей питают…». Как, впрочем, и девушек. Вообще склонность к мечтаниям более присуща всё-таки прекрасному полу. И это вполне естественно. Главное, что бы грёзы жизни реальной не мешали. А то нафантазирует некая романтическая особа себе прекрасного принца, да чтоб обязательно на белом коне… Или, к примеру, холостого олигарха, вот и остается старой девой до заслуженной пенсии. Но, как говорится, вольному воля… А покуда мечтаете, сказочку не изволите ли прочесть?

Итак:

Прогуливалась как-то Свинья Хавронья по заднему двору, но не просто так, без дела прогуливалась, а выискивая, что бы такого этакого ещё нарыть, да всё речи Пети-Петуха вспоминала. Горлопан, конечно, был, молол всякую ерунду, но кой что из его речей заборных Хавронье в душу жуть как запало. Вот, к примеру, Петя Французей всё ругал. Клял их последними словами, что они до дамского полу охочи. А сам-то един с тридцатью курами обходился! Значит, те ещё похлеще Пети будут? Вот уж, по всему видать, мужчины настоящие! И захотелось Хавронье хошь одного Французея, да повидать, а коли получится – и приголубить. Мечта этакая светлая, бабская.

Тут, как по заказу, нашла Хавронья обрывок цветной бумаги, а на нём – портрет Свинский. Глянула наша Хавронья в него, да и сомлела вся. Так вот они какие, Французеи эти самые! Ох, не зря про них молва лестная идёт: мордаха на портрете сытая да гладкая, кожа розовая, без щетин-колючек, как у её Хряка Борьки, век бы глаза на него не глядели. А пятачок-то, пятачок – ровный да холёный. И смотрит на тебя с портрета Свин так, что аж сердце замирает. Вроде как даже подмигивает призывно. Нет, ну точно – Французей, кто ж ещё?

Припрятала Хавронья бумагу, чтоб никто её мечту не изгадил, да пошла к лохани – подкрепиться, с мыслями собраться. Чавкает себе потихоньку ботвинью, да представляет, как она к Французейскому Свину нежно прижимается, к этому красавцу писаному, сладкому. И такая истома её взяла, что и не заметила, как всю лохань уговорила. Почесалась Хавронья о забор, да и надумала к Учёному Гусю идти. Там, на портрете, буквы какие-то пропечатаны. Гусь – он грамоту разумеет. Может, адрес подскажет, где её мечту Французейскую найти?

Учёный Гусь бумагу долго рассматривал, буквы по слогам старательно вычитывал. Вертел заветный портрет перед глазами, голову в разные стороны с усердием наклонял. Покрякивал, да покашливал…

– «Свиная тушёнка», – наконец важно сказал он. – «Главпродукт».

– Мудрёное имя, Французейское. Почти что «Бельмондо». Только ты чего это на него напраслину возводишь! – напустилась на Гуся Хавронья. – Какая же у него «тушёнка»? Видишь ведь, какой здоровый! Справный, в самом соку! Должно быть написано «Свиная туша»!

– Ты, Хавронья, баба хошь и правильная, да неразумная, в грамоте необученная. Но для женского полу оно и простительно. А я ж всё-таки – Учёный Гусь. Чего-чего, а читать умею. Если б там было написано «туша», я б и прочёл – «туша». А там – «тушёнка». Значит, маленький он, не нашего размеру.

– Ну и ладно, что маленький, – не сдавалась Свинья. – Недаром ведь говорят: «мал, да удал». Авось, в корень пошёл. Смотри, какой красавчик! Слышь, Гусь, а как ты думаешь, он холостой?

– Ну, холостой иль нет, судить не берусь, – задумчиво разглядывая портрет, отвечал Гусь. – А вот что выхолощенный, это точно.

– Как это – выхолощенный? – оторопело хрюкнула Хавронья.

– А ты сама посуди, – Учёный Гусь ткнул пером в бумажку. – Кожа розовая, гладкая, совсем не Кабанья – раз. Щетина не растёт – два. Клыков и в помине нет – три. Да и взгляд, смотри, какой – словно Свинка на тебя глядит, а не Хряк – ничего мужчинского в нём нет – четыре. Нет, Хавроша, это не Хряк, это Боров. Выхолощенный, значит. Да ещё и мелкий какой-то. «Тушёнка», одним словом.

Целый вечер Хавронья по заднему двору слонялась сама не своя. Вся её мечта прахом пошла. Кому ж он нужен, красавец этот Французейский, ежели он – Боров? Тьфу на него! Гадость-то, какая… Позорище!

А через положенное время принесла Свинья Хавронья шестерых Поросят. Просто загляденье, а не Поросята! Розовенькие, крепенькие, рыльца пятачком, хвостики крючком – вылитый папаша Борька в молодости. Он, Борька, хошь сейчас и щетиной колючей зарос, и в луже порой, нажравшись по свинскому своему обычаю, валяется, но мужчинскую обязанность выполняет прилежно, не увиливает. Куда уж Французеям, пусть и холёным, да выхолощенным, до наших, доморощенных, но настоящих Кабанов!

И поняла тут Хавронья, что не всё то хорошо, что розовое да глянцевое, пусть и заграничное. Своё-то, здешнее, серое да колючее, и получше в сто крат бывает.

Тут и сказочке конец.

– Чёрт! Как меня достал сегодня этот здешний агроном! Привязался, как банный лист. Битый час мне про теорию относительности нажёвывал. Эйнштейна критиковал за косность и недальновидность!.. Про бином Ньютона чего-то впаривал. Или не про бином? Уж насилу от него и отвязался. И заметь: АГРОНОМ!

– А ты что хочешь? В кои веки новый человек в деревне появился, ему и в радость. Всех местных он давно умными разговорами до тошнотиков довёл. Меня ещё в первый день Хозяин о нём предупредил. Вот я, как этого «учёного» вижу, на другую сторону улицы перехожу. Во избежание… А ты попал по неведенью.

– Теперь переходить вместе будем. Еще одного такого разговора я просто не выдержу.

СКАЗКА О ПОЧЁТНОМ ЗВАНИИ

Титулы и звания разные – вроде как медаль, за заслуги даются. Обычно – за заслуги. Да только мало ли всяких разных «лауреатов», вся заслуга которых в том и состоит, что подсуетились вовремя? Нужному человечку презент какой своевременно преподнесли, на дочке его страхолюдной зажмурившись женились… Или с собственными папой-мамой повезло? Таким «заслуженным и почётным» подобное лауреатство уж не «масло на хлеб», а «икру на колбасу» обеспечивает. Да только до той самой поры, пока «нужный человечек» в силе и при должности. Потом все заслуги мнимые прахом идут, а из почёта суп не сваришь. Или сваришь?

Короче, дело было так…

Слыл Учёный Гусь на Скотном Дворе личностью известной, видной. И не только из-за шеи длинной. Это ж вам не Кура какая-нибудь несушка, которых тридцать штук, и все на одно лицо. Тех и попутать меж собой запросто можно. Нет, Гусь был всего один, да и непростой, а Учёный. Учёность же его заключалась в том, что читать мог он по слогам, да так шустро и гладко, что вся животина только диву давалась – аж по шести слов в час! Посему Гуся и уважали, шли к нему за советом, или там растолковать что-нибудь. Гусь, понятное дело, некоторое время для порядку ломался да отнекивался: некогда, от размышлений научных отрываете. Но потом всё ж снисходил – и объяснит, и посоветует.

Правда, клюв при этом шибко задирал. Шею вытянет, да поглядывает на всех свысока, я, мол, не вы, лапотники, я тут – сельская интеллигенция. Поначалу кто спорить, сомневаться начинал, или паче того – смел сказать, что Гусь сам толком ничего и не знает, а лишь придумывает всё для пущего блезиру. Так тот зашипит, шею к земле пригнёт и идёт-гогочет, ущипнуть старается. А щипался он, ух, как больно! Потому с Учёным Гусём спорить скоро прекратили и сомневаться в его словах перестали. Как говорится, себе дороже.

Так что к Гусю на Скотном Дворе прислушивались. Бывало, иной раз и дельное что скажет, не без этого. А ежели ерунду какую сморозит, то Скоты ему это прощали: как-никак – Учёный, а, стало быть, чудак, не от мира сего…

А ещё любил он слова научные, иль там, какие иностранные цицировать. Бывало, такое завернёт – хоть стой, хоть падай. То «тенденция» у него, то «деструкция». Или эта, как её – «ин-вен-тари-зация». Оно хоть и непонятно, зато звучит красиво и авторитету Учёному Гусю прибавляет. В этом деле что главное? Вид умный делать и те слова чудные без запинки уметь высказать…