Антон Твердов - Нет жизни никакой Страница 30

Дальше все шло более или менее гладко. Правда, во втором действии Д'Артаньян, исполняя танец с саблями, нечаянно срубил голову сидящему в первом ряду ифриту из свиты Велихана — и на мгновение в зале повисла неловкая тишина, которую громким смехом нарушил сам Велихан, видимо, решивший, что случившееся — часть программы. Эдуард Гаврилыч, снова выскочивший на сцену, попытался было под шумок увести Д'Артаньяна, но тот принялся упираться и орать:

Есть в гра-афском парке черный пру-у-уд!

Там лили-и-и-и цвету-у-ут…

— потому что оказался безобразно пьяным.

Гаврилыч, рассвирепев, так саданул мушкетера в челюсть, что тот вылетел за сцену со скоростью покинувшего атмосферу космического корабля — и, приземлившись за кулисами, снова загорланил:

Опять скрипит потертое седло-о-о…

— А теперь, уважаемые зрители, — поспешил объявить запыхавшийся Эдуард. — Сводный хор героев рок-н-ролла продолжит праздничный концерт.

На сцену выползла длинная вереница пышно и причудливо разодетых людей вполне концертной наружности — и перестроилась в несколько шеренг. Герои рок-н-ролла обладали различными артистическими манерами, голосами и репертуарами, но амбиции у всех были примерно одинаковые — так и получилось, что хор исполнял одновременно несколько песен. Какофония получилась ужасная, поэтому Велихан был очень доволен.

По задумке Эдуарда Гаврилыча, хоровым пением программа праздника и заканчивалась. Эдуард Гаврилыч приподнялся, чтобы включить в зале свет, щелкнул выключателем, но свет отчего-то не включался.

— Катастрофа! — прошептал Эдуард. — Пробки вылетели.

— Какие пробки! — зашипел в ответ Гаврилыч. — Софиты-то светят!

Однако и софиты скоро погасли — один за другим. Свита Велихана зароптала, но сам инспектор, очевидно, решив, что его ждет еще коронный номер программы, зычным голосом водворил порядок.

Наступила тишина, во время которой отчетливо было слышно, как судорожно сглотнул Эдуард и неразборчиво заматерился забывший о своем обещании Гаврилыч.

Наконец на сцене что-то грохнуло, и по залу поплыли полосы разноцветного дыма. Эдуард и Гаврилыч затаили Дыхание, хотя и так могли не дышать, поскольку были мертвыми.

— Я тьма, упавшая на город, — полетел со сцены могильный голос. — Я адский пес, преследующий вас в кромешной мгле. Я звенящий удар смертельного кинжала…

— Что это такое? — спросил Гаврилыча Эдуард, когда на сцене в клубах разноцветного тумана возникла невысокая фигурка, закутанная в какую-то темную ткань. — Что это за хрень?

— Не знаю, — простонал Эдуард, — в программе этого не было!

— Я сейчас…

Гаврилыч сделал движение, чтобы поднять собственное тело с кресла, но Эдуард неожиданно этому воспротивился. Минуту Эдуард Гаврилыч боролся с самим собой, в результате победила дружба — массивное туловище ифрита-участкового оторвалось-таки от кресла, но замерло в неудобной позе — руки вцепились в подлокотники, одна нога прочно упиралась в пол, а вторая зависла в воздухе.

— Что ты делаешь? — захрипел Гаврилыч. — Зачем противишься? Пойдем стащим этого хмыря со сцены и наваляем ему, чтобы праздник, паскуда, не портил…

— И не вздумай, — прозвучал в ответ натужный голос Эдуарда. — Хочешь вообще все наши старания перечеркнуть? Поднимем шум, Велихан распсихуется, и нас… на пенсию.

— Он нас скорее на пенсию отправит, если поймет, что на сцену прокрался какой-то мудак, который… Может быть, он хочет навредить Велихану? Кто там на сцене? Ты знаешь?

— Не знаю, — ответил Эдуард. — Но говорит складно. Велихан пока не беспокоится — думает, что это номер, который есть в программе праздника. Сядь… Не противься — давай сядем в кресло, а то на нас уже смотрят…

И правда — несколько ифритов из свиты инспектора Велихана обернулись назад и с удивлением рассматривали покачивающегося над креслом двухголового участкового, препирающегося с самим собой.

Гаврилыч тяжело вздохнул и дал усадить себя в кресло.

— Вот и прекрасно, — проговорил Эдуард, хотя ничего прекрасного в создавшейся ситуации не видел. — Сидим смотрим… Может, пронесет.

— Я — смертный страх, преследующий неправедных, — раздалось со сцены, и вдруг наступила тишина — полосы света утонули, мрак, сползший со сцены, полностью окутал зал, и когда стал подниматься в зале недоуменный ропот, яркая вспышка ослепила всех, и закутанная в темную ткань фигурка прокричала:

— Я — ужас, летящий на крыльях ночи. Я — Черный Плащ!!!

Эдуард и Гаврилыч переглянулись. В том месте, где лучи двух софитов сливались в желтый крест, стоял, скрестив руки на груди, немалых размеров селезень с синим, как баклажан, клювом. Распахнутый плащ развевался за его спиной, хотя никакого движения воздуха в зале не наблюдалось.

Мгновение после эффектного появления было тихо, потом бас Велихана с первого ряда проревел:

— Браво! Круто!

Эдуард вымученно улыбнулся, Гаврилыч крякнул, не смея поверить еще в то, что непредвиденная ситуация разрешилась так просто. Ифриты, ободренные возгласом своего начальника, зааплодировали.

Селезень нахмурился, поднял вверх руки, которые оказались крыльями, — и аплодисменты стихли.

— Я нахожусь здесь, — заговорил он голосом не тем — замогильным, которым объявлял себя, а противным и квакающим фальцетом. — Я нахожусь здесь не для того, чтобы продолжать ваш удивительно бездарный праздник самодеятельности. Я нахожусь здесь для того, чтобы разоблачить всех до единого. Потому что это моя работа…

Селезень помедлил, покрутил клювом по сторонам и закончил — торжественно, будто сразу после своих слов ждал бури аплодисментов:

— Потому что я — Черный Плащ!

Но аплодисментов не последовало. Эдуард и Гаврилыч, услышав о том, что сейчас будут разоблачать, открыли рты. Велихан, судя по всему, все еще оставался в полной уверенности, что появление селезня — запланированный номер, потому звучно гоготнул и шевельнулся, поудобнее устраиваясь в кресле. Ифриты-телохранители вообще ничего из сказанного селезнем не поняли, поэтому никак не отреагировали.

Выдержав паузу, Черный Плащ продолжал:

— Начнем с первого ряда. Ифрит Гаубица. Вы все отлично знаете о том, что ифрит Гаубица получил свое имя за то, что общается посредством одного слова, а именно — «гау-гау». Вы находите это удивительным? — спросил селезень у зала.

Ифриты переглянулись между собой. Ничего удивительного они не видели в том, что заместитель начальника охраны инспектора Велихана Гаубица, кроме «гау-гау», других слов говорить не умеет. Словарный запас большинства ифритов состоял всего из нескольких десятков слов, словосочетаний и фраз, некоторые ифриты обходились в общении пятью или шестью предложениями, а ифрит Мурзик, например, прекрасно общался с помощью только одного короткого слова, да и то нецензурного — и все его понимали. Короче говоря, переглянувшись, ифриты снова уставились на сцену, надо думать, в ожидании объяснений. И только один Мурзик захохотал, потому что был вообще ифри-том смешливым и смеялся постоянно — по поводу и без повода. А Велихан Сагибханович Истунбергерман, оглянувшись на Мурзика, тоже хихикнул и пару раз хлопнул в ладоши, давая понять, что номер селезня одобряет. Ифриты дружно зааплодировали.

— Итак, — дождавшись тишины, заговорил снова селезень, — Гаубица ничего, кроме «гау-гау», не умеет говорить потому, что в мире живых он не был ифритом, а был обыкновенной собакой! Собакой-мутантом с двумя головами…

Мурзик покатился со смеху. Смеялся он так заразительно, что сам Велихан пару раз гоготнул, а уж после Велихана захохотали все остальные ифриты, потому что не быть солидарными со своим начальством они не могли. Ифрит Гаубица, сидевший рядом с инспектором, тоже смеялся, хотя, кажется, не понимал даже, о чем идет речь.

Селезень Черный Плащ изумленно глядел в зал

— Вы не поняли! — закричал он вдруг, перекрывая шум. — Я здесь не для того, чтобы веселить вас! Я здесь чтобы разоблачить вас всех и вывести на чистую воду! Я не клоун! Я — Черный Плащ!

— Давай! — крикнули ему из зала. — Отмочи еще что-нибудь.

Черный Плащ забегал по сцене — взад-вперед.

— Еще? — крикнул он. — Пожалуйста! Если вы не поняли, что в лице Гаубицы в ваши стройные ряды ифритов закрались враждебные пришельцы, то продолжаю дальше! Ифрит Рафшан Ибрагимович! В бытность свою живым состоял при дворе царя Соломона! Свободно разговаривает на иврите и идише, тайно считает своей исторической родиной Израиль!.. Отщепенец и перебежчик!

Зал грянул новым раскатом хохота.

— Ничего не вижу смешного! — завизжал селезень. — Я вас разоблачаю! Я вас вывожу на чистую воду! Гробовая тишина должна стоять в зале — гробовая тишина, нарушаемая только стонами разоблаченных предателей.

Ифриты хохотали.

— Ах так! — завопил селезень. — Продолжаю! Вы все у Меня в списках есть! Ифрит Годзилла, служивший на Земле