Игорь Подгурский - На суше и на море Страница 30

По левую сторону ровным рядом вытянулись жилые дома, в основном в три этажа. Некоторые из строений, на взгляд Задова, выглядели вполне прилично.

Пыльная, в редких кучках навоза Даун-стрит заканчивалась небольшой площадью, где располагались мэрия, заколоченная брусьями крест-накрест библиотека, общественный туалет и церковь. В центре площади одиноким зубом торчала виселица на помосте. За церковью в хиленькой рощице угадывалось городское кладбище. А вообще деревьев было мало.

– Стоять, незнакомцы! – донесся до десанта невнятный, но требовательный окрик от офиса шерифа.

Насупленный мэн [13] с двухдневной щетиной, в сапогах со шпорами-колесиками и замызганных потертых штанах с бахромой решительно встал с плетеного кресла-качалки, стоявшего на широком низком крыльце, и вышел на дорогу. На черной рубахе мэна блестели две серебряные звезды – соответственно на правом и на левом нагрудных карманах. Голову венчала франтоватая шляпа.

– Стоять, – повторил шериф, перегораживая им путь и засовывая большие пальцы рук за кожаный пояс в стальных заклепках. На бедрах шерифа болтались два кольта в расстегнутых кобурах.

Сивка с явным сомнением покосился на хозяина, намереваясь проехать дальше, но Илья, заинтересовавшись значками на груди представителя власти, слегка натянул повод.

Удовлетворенный послушанием визитеров, шериф слегка расслабился.

– Сдайте оружие, – мрачно потребовал он, жуя крепкими челюстями кусок смолы. Глаза блюстителя закона были холодными и колючими.

Задов криво усмехнулся. Илья не сводил глаз со значков. Батыр вздохнул, откинул назад правую полу своего стеганого халата, молниеносно извлек из-за седла «тулку» и протянул ее шерифу так, что дула двух стволов уперлись властному мэну в лоб.

– Ша! – развел руками шериф, демонстрируя неподдельное американское дружелюбие и врожденную способность к взаимопониманию. – Мое дело предложить.

Илья отпустил повод, и всадники тронулись дальше.

– Левка, – поинтересовался Муромец, когда они, не сговариваясь, спешились у салуна и накинули поводья на жердь коновязи. – Забыл я что-то: кто у нас значки собирает? Нестеров или Кузнецов?

– Оба, – радостно откликнулся Задов, щелкая предохранителем на браунинге. – Вернуться?

– Потом, – тяжко вздохнул Илья. – Сначала дело.

Батыр с сомнением поджал губы:

– В салуне?

– Ну не в церкви же, – резонно возразил Илья, заинтересовавшись распахивающими в обе стороны створками входной двери. – Хлипкая конструкция, но занятная. Оп-ля! Нет, ну надо же, что придумали, курвины внуки!

Пока заинтригованный Муромец пинал дверки, наслаждаясь их синхронным и несинхронным распахиванием, бек и Задов прошли в зал. Салун был практически пуст. В одном из углов спал, уткнувшись в стол, широкоплечий бородатый оборванец в соломенном сомбреро. В другом сидели и почему-то нервничали двое элегантных мужчин, судя по костюмам и лисьим мордам коммивояжеров. Еще парочка завсегдатаев в шляпах и со смит-вессонами нетерпеливо переминалась у стойки.

Бек уселся за свободный столик. Задов, непринужденно распихав завсегдатаев, влез между ними и швырнул на стойку золотой червонец.

– Три раза три по сто! – вежливо попросил Лева, изобразив самую умилительную улыбку из своего небогатого арсенала любезностей. – И еще три шницеля по-венски, жареной картошечки и… Бек, тебе как всегда?.. И полкило бастурмы.

Хозяин, крепкий, пожилой бармен, презрительно цыкнул слюной сквозь зубы на стойку, аккуратно протер ее замусоленной сальной тряпкой и переключился на стаканы.

– Любезный, – постукивая пальцами по дереву, вежливо попытался привлечь внимание Лева. – Я, кажется, сделал заказ.

Бармен зашарил под стойкой, извлек и положил у правой руки бейсбольную биту.

– Сегодня церковный праздник, – тихо дохнул перегаром в Левино ухо один из завсегдатаев салуна. – С девяти утра отпускают. Не раньше.

– Я атеист, – гордо заметил чистоплотный Лева, брезгливо отстраняясь от коллеги по несчастью и поворачиваясь к бармену. – И я два раза не повторяю!

В ответ на Левино признание бармен опять зашарил под прилавком и поменял биту на винчестер.

Лева призадумался, но в этот момент за столиком бека шарахнул выстрел. Над головой бармена что-то громыхнуло, посыпались осколки, и стоявших у стойки забрызгало дешевым, вонючим виски. Завсегдатаи шарахнулись в сторону, коммивояжеры нервно вздрогнули, а спящий в дальнем углу забулдыга даже не шелохнулся.

– Пся крев! [14] – заорал бармен, щелкая затвором винчестера. – Матка боска! [15]

– Звиняйте, пан, – приблизился к стойке бек, не выпуская из рук двуствольную «тулочку»-вертикалку, из нижнего ствола которой вился дымок. – Ласково просимо, звиняйте. Пше прошу пана. Не надо злиться [16].

Бармен от неожиданности забыл про взведенный винчестер и выпучил изумленные глаза:

– Земляки, что ли?

Батыр прищурил и без того узенькие глазки и, не опуская ружье, несколько раз приветственно махнул левой полой халата. Потом вежливо, но с достоинством представился:

– Пан Батырбековски. Не земляк, врать не стану, но шляхтич. Мой кореш лепший, пан Дзержинский, утверждает, что я шляхтич околичный, но ужас какой родовитый. Мой герб – верблюжье копыто на золотом поле, попирающее сломанную нагайку. Вверху, на лазоревом поле, два рога. Крест-накрест. Герб обвит венком из лавровых листьев пополам с перекати-поле.

– Пан Пшимановски. Из рода Драгомиров, – представился бармен, озадаченно потирая подбородок. – Это какой Дзержински? Воевода из Лодзи или лекарь из Кракова?

– Лекарь? – всерьез обиделся бек, со значением, но в то же время небрежно делая рукой какой-то знак. – Пан Дзержинский – чекист. Из иезуитов.

– Иезус Мария! – шарахнул крепким кулаком по стойке Пшимановский. – Влада, дочура, выйди к нам! Наши в городе!

Из-за боковой двери за стойкой в зал выглянула, а потом и выпорхнула белокурая девушка лет восемнадцати. Одета она была довольно скромно, но со вкусом. Пышные волосы выбивались из-под изящной черной ковбойской шляпы, украшенной серебряной брошью. Обтягивающие темные замшевые брюки были заправлены в новенькие сверкающие полусапожки с отворотами, расшитыми индейскими узорами. Поверх тончайшей белой батистовой рубашки была небрежно накинута тонкая кожаная куртка-безрукавка. Рукава заменяли тоненькие ленточки кожаной бахромы. Изящный костюм дополнял шитый серебром пояс с кольтом.

– Пан Батырбековски, – протягивая руку под стойку, представил Батыра бармен дочери. Богемский хрусталь, выставленный им на дубовый прилавок, выгодно отличался от мутных стаканов аптекарской чистотой и сверкающими в лучах солнца гранями.

– Влада, – просто и скромно представилась пани, сделала чуть ироничный, но безукоризненный книксен и выжидательно посмотрела на Задова.

Лева был сражен наповал. В глазах закоренелого холостяка застыл благоговейный восторг, нижняя челюсть слегка отвисла, руки вспотели. Впервые в жизни ему почему-то стало стыдно за неряшливую после ночлега и вечерней трапезы тельняшку.

Бармен извлек из сейфа бутылку темно-коричневой и тягучей на вид жидкости и ловко откупорил пробку. Три фужера он наполнил до краев, в четвертый едва плеснул. Потом, вопросительно кивнув на Задова, поднял глаза на Бека.

– Этот полосатый пан с тобой?

– Задов, – представил приятеля невозмутимый бек. – То есть, пардон, пан Леон Джоповски. Не то чтобы наш , но со мной. Герб его утерян, если не врет, но все равно пан Дзержински за него ручается.

– А тот, что двери ломает?

– Пан Муромски. Этот свой в доску. Когда трезвый. А это у вас коньяк или самогон, пан Пшимановски?

– Обижаете, пан Батырбековски. Чистейший мед. Вековой. Еще прапрадед варил в Рамоти [17]. Скажите пану Муромски, чтобы оставил двери в покое и шел до нас. Если они ему так пришлись по душе, я их подарю ему. Шляхта шляхте глаза не выклюет, не так ли, пан?

Пан Батыр согласно кивнул, но звать Илью не стал и тут же пояснил бармену:

– Ежели мед вековой, то пана звать не надо. И лучше убрать бутылку подальше, очень прошу. Пока не поздно. Поверьте.

Бармен недоуменно поднял брови, но бутылку, предварительно наполнив еще один бокал, спрятал. Оба ясновельможных пана уставились на Илью.

Тем временем Задов, преодолев предательскую слабость в коленях, почтительно взял в свою мозолистую лапу нежную руку панночки и с поклоном нежно коснулся шершавыми губами бархатистой кожи ее изящной кисти.

Запах вековых польских медов поплыл по салуну и, в конце концов, достиг Ильи. Ноздри его вздрогнули и напряглись. Глаза прояснились. Забыв про двери, широкими шагами он пересек зал, почтительно поклонился Владе и вперился взглядом в янтарный бокал.

– Вековой? – полувопросительно-полуутвердительно сказал он. – Да нет, ему лет сто двадцать—сто тридцать, не меньше…