Гжегож Бабула - Истребитель ведьм (сборник) Страница 31

Где-то через неделю после премьеры, в тот самый день, на вечер которого было назначено второе представление, они появились у меня лично, вдвоем. “Кто он такой, этот Скриб? — спросил первый, маленький, поблескивая транслятором из-под черной занавески на средней своей части. — Почему он так суетится?” — “Писатель, — ответил я, — второразрядный писателишка и авантюрист, но холодно, и люди за любым пойдут”. — “Та-а-к, а если… — сказал тот, что повыше, золотистый, и вскочил на кресло, подхватив красную занавеску, — а если снова станет тепло?” — “Тогда за ним не пойдут”, — ответил я на это. “Хорошо, подумаем, но даром мы ничего не даем”, — сказал золотистый, спрыгнул с кресла и направился к выходу. “И в кредит тоже”, — добавил второй.

Я вызвал дворничих. Не больно-то им хотелось, но когда я дал слово, что скоро будет газ, горячая вода и электричество, они как шальные рванули по квартирам. Уже через час у меня появились первые клиенты. Литературный критик из 17-го корпуса, 72-я квартира на 1-м этаже, заявил, что применяемый Скрибом метод отбора произведений в Библиотеку Шедевров — это глумление над логикой и гуманистическими ценностями. “Он просто преступник”, — повторил несколько раз возмущенный до глубины души критик. “Он унижает литературу, заставляя ее служить жалкой агитации”, — доверительно сказал мне следующий по очереди — муж актрисы, услугами которой Скриб не воспользовался в первом спектакле и которой предложил до смешного маленькую роль во втором. Старушка, проживающая этажом ниже Скриба, пожаловалась, что писатель нарушает покой и оскорбляет ее моральные устои, совокупляясь многократно в течение суток со своей крикливой, как мартовская кошка, женой. Молодому человеку, проживающему над Скрибами, женские стоны не мешали, но невыносимым казался мерный, мучительный, упорный, назойливый, многочасовой стук пишущей машинки. “Неудовлетворенные амбиции, любительщина, графомания… беззастенчиво использовал ситуацию”, — сетовал сосед Скриба, его коллега по перу.

Все это очень изменило мое отношение к писателю Скрибу. “Vox populi, vox Dei” — глас народа — глас божий, я в этом глубочайше убежден, что и высказал бескомпромиссно Скрибу. Он ворвался ко мне с претензиями за час до начала своего жалкого опуса номер два. Разумеется, я отменил спектакль При открытых дверях, не пустив его дальше прихожей, я смело позволил ему отвести свою сварливую и двуличную душу. Он пытался хамски орать, но ни один из выскочивших на лестничную клетку жильцов его не поддержал. Я бы сказал, что даже наоборот.

“Уже лучше, но все еще не то, — этим же вечером подвел по телефону итог арктурианин, к которому я немного нахально пристал с водой, электричеством и газом. — Вы знаете, мы не мстительны, но он, насколько я знаю, вам всем действовал на нервы. Вы не должны такое прощать. Для примера”.

Посоветовавшись с дворничихами и спешно созванным домкомом, я уже наутро изложил арктурианам наши предложения. Они приняли их без возражений и даже обещали техническую помощь. В начале второго над домом повисли, живописно поблескивая на солнце, их несравненные антигравитационные аппараты с телеоператорами на борту. С самого большого из них спустили на канатах старомодное устройство, которое, вопреки моим ожиданиям, вовсе не казалось грозным или мрачным. Лезвие саркастически поблескивало на солнце, а потом, когда канаты опустились ниже и гильотина стала входить в область тени между жилыми корпусами, на нее нацелились разноцветные рефлекторы, подвешенные под днищами гравилетов.

На экранах все это смотрелось еще лучше и красочнее, чем в действительности. К тому же в студии изображение снабдили хорошей бравурной музыкой. Люди стояли на балконах, кося одним глазом на телевизор, а вторым вглубь дворового колодца. Передача транслировалась на всю Галактику, и, в самом деле, становилось жарко при мысли о том, какое огромное количество людей, сколько самых разнообразных существ нас теперь увидит и как они все будут нам завидовать.

Скриб не был бы Скрибом, если бы и в этот последний момент не попытался испортить всем настроение. Две полоски пластыря крест-накрест на его лживых губах решили проблему. Лезвие упало, окрашиваясь в ржавый цвет заходящего солнца, голова полетела в корзинку, а над двором прокатился гул восхищения. И еще долго потом, глубокой уже ночью, жильцы обсуждали радостное событие, а в батареях и ваннах сладостно шумела горячая вода.

Утром, едва рассвело, в дверь моего кабинета постучался прыщеватый подросток с припухшими глазами. “Гражданин управдом, — заскулил этот маленький интриган, — я из 17-тки, 2-й этаж, 93-я квартира, подо мной всю ночь какой-то тип стучал на машинке. Мне это так мешает!”

Такое неуместное усердие меня удивило и вызвало отвращение. “Дурак! — сказал я сурово. — Откуда ты можешь знать, мешает тебе этот тип или нет, пока мы не прочитаем, что он там пишет”.

Авторизованный перевод Владимира Аникеева

Влодзимеж Ружицкий

УИКЭНД В ГОРОДЕ

Закончив борьбу с прорывавшимися на разных участках фронта остатками сна, Джон Мак-Гмм, Неутомимый Исследователь и Знаток Прямых Дорог, принялся открывать левый глаз. Операция предстояла нешуточная: веко, склеенное слезоотпорной снотворной мазью, долго не хотело подниматься. Лишь после трех попыток, пяти вскриков боли и одного, зато глубокого, погружения ногтя дело было завершено. Зажав глаз ладонью, Джон Мак-Гмм на ощупь отыскал Дезодорант, Улучшающий Точку Зрения, обильно оросил им свой орган видения. Теперь можно было допустить вглубь глаза первые кванты света, не рискуя при этом расстроить рассудок. Исследовать вздохнул: мир все еще существовал. Лучи утреннего солнца пробились сквозь тучи городских дымов, проникли внутрь жилища, поблескивали на панцирях роботов и роботесс.

Пришла очередь правого глаза; слабее намазанный вчера перед сном, он открылся сам. Теперь можно было и сверить данные. Показания правого глаза ничем не отличались от показаний левого. Никаких сомнений: в течение истекшей ночи Окончательной Катастрофы пока что не произошло; не исключено, что дела сегодня обстоят лишь чуточку похуже, чем вчера…

Нужно было еще проверить информацию. Исследователь знал, что наилучшим доводом будет свидетельство слуги.

— Плекси!

— Слушаю, сэр, — Плексиглас появился словно из-под земли — именно такое появление входило в его обязанности.

— Как ты думаешь, Плекси, — живем? — осторожно поинтересовался Знаток.

— Осмелюсь заметить, сэр, что все свидетельствует в пользу такого предположения, — сказал Плексиглас бесстрастным голосом великолепно вышколенного слуги.

— Прекрасно, — Мак-Гмм задумался не долее чем на четырнадцать секунд. — Так, а какой у нас сегодня день?

— Суббота, сэр.

— А время? Хорошее, надеюсь?

— Девять часов сорок семь минут шестнадцать секунд. Время наилучшее, сэр.

— Так… А какой у нас нынче век?

— Насколько я помню, двадцать второй, сэр.

— Так… Плекси, ты читал утренние газеты?

— Разумеется, сэр, это входит в круг моих служебных обязанностей.

— Ну и какие у нас перспективы на двадцать третье столетие?

— Слабые, сэр. Почти никаких. И тем не менее…

— Но в прошлых двадцати двух веках можно быть уверенным? — Знаток плаксиво скривился. — Никто их у нас не отберет?

— Никто, сэр.

— И на том спасибо… Благодарю, Плекси, можешь идти.

Плексиглас моментально исчез, возвратившись ко второстепенным служебным обязанностям. Знаток же наш принялся задумчиво ковырять пальцем в носу. И вдруг подскочил на постели, хлопнул себя по лбу.

— Плекс! — энергично завопил он.

— Слушаю, сэр.

— А как у нас с погодой? — спросил Знаток с надеждой в голосе. — Если это не галлюцинация и не наркотик, то не солнце ли я вижу?

— Совершенно верно, сэр. Солнце светит с утра. Погода прямо-таки демонстративно прекрасная.

— А после полудня? Есть шансы?

— Увы, сэр… На шестнадцать пятнадцать запланировано сгущение облаков, которое достигнет кульминации в восемнадцать тридцать три в виде дождя; около девятнадцати двадцати дождь приобретет характер ливня и утихнет лишь в двадцать один восемнадцать.

— Но почему?! Сегодня же суббота!

— Именно поэтому, сэр. Сегодня вечером должен состояться матч нашей команды со сборной Верхней Вольты. Как пишет “Ежеквартальный Погодник-Метеоролог”, последний дождь на территории Верхней Вольты зарегистрирован три года одиннадцать тридцать три в виде дождя; около девятнадцати на их спортивных площадках высохла три месяца спустя. На следующий год понятие “скользкое поле” исчезло из языка Верхней Вольты. Естественно, их игроки абсолютно непривычны к мокрой траве на поле. Учитывая это, группа болельщиков заказала ливень, угрожая в случае неисполнения заказа обстрелять Министерство Вёдра и Непогоды из тяжелого оружия.