Александр Вельтман - Сердце и Думка Страница 31

С этой решимостью Зоя стала забываться, заснула; а Нелегкий сел снова на Ведьму верхом и, вылетая из трубы, говорил:

— Чудо что за девушка! да мне почти не нужно было подсказывать: все сама знает! Что за ум! что за женская тонкая политика! ну, признаюсь, ты знаешь толк в апельсинах! Не понимаю, чего ты боишься ее замужества с князем? пусть он будет хоть расчестнейший…

— Но, но, но! — вскрикнула Ведьма, — не хочу рисковать! Есть же пословица, что женится переменится: не хочу! чего доброго, выйдет замуж и переменится.

— Ну, это только антифраза, а больше ничего; я докажу тебе это математически: минус на плюс дает минус, и плюс на минус дает минус; следовательно, положив, что плюс мужчина, а минус женщина, выйдет, что мужчина изменяется всегда, а женщина никогда.

— Не понимаю я этого, черт знает что!

— Как! математика черт знает что? то-то и беда, что вашу братью не учат математике: сколько теорем обратили бы вы без доказательств в аксиомы!

— Рассказывай! а я все-таки Зои не выдам замуж; поставлю ее во всей девственной красоте!

— Конечно, очень необходимо! ну, проваливай.

— Проваливай.

Нелегкий и Ведьма расстались.

На другой день Наталья Ильинишна позвала Зою в свою комнату.

— Мой друг, — начала она, — обязанность родителей заботиться о счастии своих детей; мы, кажется, все исполнили в отношении тебя до сих пор…

— Я это чувствую и всегда буду чувствовать, — сказала Зоя.

— Дело не о том; я в твоем сердце уверена… Мы обязаны довершить наши заботы… Тебе уже на днях исполнится совершеннолетие… Общий удел женщин есть замужество…

— Как общий? стало быть, тетушка на восьмидесятом году должна выйти замуж? — спросила Зоя тоном неопытности.

— Нет, моя милая, это исключение.

— Всякий может попасть в исключение.

— Конечно; но гораздо лучше исполнить предназначение природы; каждая женщина создана для того, чтоб быть сперва доброй дочерью, потом доброй женой, а наконец, доброй матерью: потому-то мы и желаем выдать тебя замуж.

— Покорнейше вас благодарю! — произнесла почтительно Зоя.

— Разумеется, что мы выбираем мужа по твоему сердцу… Ты, верно догадаешься?

— Я не догадываюсь…

— Человека с званием, достойного во всех отношениях… словом, князя Юрия… Во-первых, по добрым отношениям наших семейств, а во-вторых, мы знаем, что вы привыкли друг к другу смолоду; и сверх того, заметили вашу взаимную привязанность.

— Я вполне полагаюсь на ваше замечание; что же касается до меня, то я не знаю его чувств в отношении меня.

— Будто он никогда не показывал тебе любви и ничего не говорил о своем намерении?

— Совершенно ничего.

— Тем и лучше: он желал получить сперва согласие родителей и потом уже открыться в любви дочери… это так следует… Сегодня он приедет к нам нарочно для этого; и потому ты приготовься, мой друг, принять от него предложение.

— Каким же образом мне приготовиться? я не знаю.

— Оденься понаряднее, будь развязнее, милее… Ты слишком сурова, Зоя.

— Зачем же мне казаться иначе, нежели какова я в самом деле?

— Это так водится, моя милая.

— А я думала, что это притворство… Я исполню ваше приказание.

— Смотри же, он будет к обеду… Да, мы решили, чтоб вы, объяснившись между собою, пришли к нам, а мы своим чередом и благословим вас.

Зоя потупила глаза в знак согласия на волю матери. Она пошла в свою комнату.

— Сегодня я невеста напоказ! — говорила Зоя сама себе, садясь перед туалетом. — Сегодня я должна быть лучше, нежели что я есть, — умнее, милее, наряднее, румянее!.. Сегодня я должна пленять!..

И — Зоя рядится с необыкновенным вниманием. Ее уведомляют о приезде Юрия; ей докладывают, что кушанье уже на столе.

И вот она выходит, разодетая, как на бал, против обыкновения румянец пылает на ее щеках, взоры светятся, заманчивые взгляды на князя одушевлены разговорчивостию, любезностью, живостью; она весела против обыкновения, всему смеется.

— Эге, как обрадовалась Зоя замужеству! — говорит Роман Матвеевич жене на ухо.

— Не люблю я этой излишней радости! — говорит сердце матери.

А Юрий, читая во всей Зое явное согласие на союз с ним, предвкушает блаженство и нетерпеливо ожидает минуты окончательного объяснения.

Едва встали из-за стола, Зоя, как будто предупреждая желание князя, предложила ему идти в сад.

Быстро сбежала она с крыльца на террасу, с террасы в цветник и начала кружить по дорожкам и извилинам, набирая букет цветов.

Юрий едва успевает за ней следовать; он также сорвал несколько цветов.

— Не угодно ли вам? — сказал он ей, подавая цветы.

— Благодарю вас, оставьте для себя, у меня уже есть, — отвечала она с простодушною учтивостию, которая, однако же, никогда не нравится усердному предложению.

Князь Юрий поднес отверженные цветы к вспыхнувшему лицу своему.

Как вы скоро ходите! — сказал он ей, отстав немного.

— А вы уж устали? — спросила Зоя, прибавляя шагу.

— О, нет, — отвечал Юрий, догоняя ее.

Едва он стал приближаться к ней, она почти бегом пустилась по тропинке, под гору, поднялась на другую, потом опять с горы, снова на гору.

Лиманский не успевал за ней идти, ему надо было почти бежать.

— Вы устанете!.. это вредно после обеда!.. — говорил Юрий, приближаясь к Зое, когда она приостанавливалась.

— О, нет, я привыкла, я люблю скоро ходить, — отвечала Зоя, спускаясь под гору.

Зоя выбегала весь сад, перелетала с места на место, как мотылек; а Юрий догонял ее, как ребенок, только не смел ловить ее. Задыхаясь от усталости, он шел уже, отирая пот с лица.

Наконец, Зоя как будто сжалилась над ним, села.

— Вы очень устали, вы не привыкли скоро ходить… отдохните! — сказала она ему.

Юрий также присел подле нее; но лицо его горело от усталости, он едва переводил дух. Зоя молча перебирала цветы.

— Зоя Романовна… — начал Юрий, отдохнув несколько.

— Что? — спросила она отрывисто и вдруг, взглянув на него, захохотала и произнесла ядовито — Ах, боже мой, как вы жалки!

Юрий вспыхнул.

— Что ж вы находите во мне жалкого? — спросил он голосом обиженного.

— Я не умею вам дать отчет об этом, — отвечала Зоя сухо, — просто ваша физиономия показалась мне очень жалкой.

Не ожидая ответа, она встала и пошла к дому. Лиманский, как прикованный, остался на месте.

Зоя вбежала весело на крыльцо; ее встретила мать.

— Где ж князь?

— Не знаю; мы ходили вместе, я села отдохнуть, и он также; я встала, пошла домой, а он остался на месте… Не приглашать же его идти за собой.

— Что ж, говорил он тебе что-нибудь?

— Он почти совсем ничего не говорил: он, кажется, не в духе.

— Ни слова о своем намерении?

— Ни слова ни о каком намерении.

— Ты шутишь, Зоя!

— Приятно ли мне шутить тем, что так близко касается до меня!

— Странно! Но о чем же он разговаривал с тобой?

— Говорил о цветах да об усталости, и только.

— Странно! Не показалась ли ты ему слишком развязна против обыкновенного?.. Ты так пестро, безвкусно нарядилась!.. Ты уж чересчур обрадовалась!.. это нейдет!..

— Чему ж мне особенно радоваться?.. Я исполняла вашу волю. Может быть, ко мне не пристал ни наряд, ни любезность… Я сей час переоденусь… Сброшу с себя и заказную любезность… — прибавила Зоя про себя, входя в комнату. В это время показался Юрий из большой аллеи; он шел задумчиво, медленно.

— Что с вами, князь? — спросила его Наталья Ильинишна.

— Мне что-то нездоровится! — отвечал он. — Так… что-то… не понимаю сам…

— Примите гофманских капель;[93] может быть, вы что-нибудь жирное скушали за столом… Я сей час же принесу…

— Ах, сделайте одолжение, не трудитесь!.. Это пройдет… Позвольте мне домой… Завтра я надеюсь…

— Куда, куда! я вас не пущу! Нет, вы должны меня слушать: я вас люблю, как сына!.. Сядьте… я сей час принесу…

— Простите меня, я не привык ни к каким лекарственным средствам… Просто пройдет… Я надеюсь завтра же, если позволите, быть у вас.

Юрий поцеловал руку Натальи Ильинишны за участие ее и — уехал.

— Где ж князь? — спросил Роман Матвеевич, проснувшись после обычного отдыха после обеда.

— Он уехал! — отвечала Наталья Ильинишна, вздыхая.

— Что за причина?

— Бог знает отчего ему сделалось дурно, кружение головы.

— Он говорил что-нибудь с Зоей?

— Ни слова о деле.

— Понимаю я теперь эту болезнь! Это значит, что он еще не собрался с духом; то-то трус нынче военный народ! языка не достанет, чтоб сказать: «Я вас, сударыня, люблю и прошу вашего сердца и руки!» Как можно! теперь надо год думать, с чего начать, два года собираться, что скачать, а на третий заикнуться на первом слове и — встать в пень.

— Полно, пожалоста, храбриться! — сказала Наталья Ильинишна, — после сражения все храбры!

— Скажешь ты, что и я был трусом, когда шел на штурм? А?