Лякмунт - Основание Страница 32

Я сосредоточилась и сказала себе, что еще не всё потеряно. Скрыв разочарование, я начала болтать на всякие темы, в той или иной степени относящиеся к секвенциям. Я намеренно употребила слово «болтать». Это была не беседа, а именно легкая болтовня, в ходе которой мне удалось рассказать Траутману о ряде фактов, которые черные старички сочли за благо от него скрыть. По-видимому, старые буллы, которые нас несомненно подслушивали, как и Траутман, ощутили определенную успокоенность. Роберт даже принес нам кофе и тактично удалился.

Мы попивали кофе, и я начала подумывать о том, что пора отсюда как-то выбираться. Неожиданно в лабораторию огромными шагами почти вбежал Лайонхарт и хриплым басом начал орать про устроенную медведями ночь длинных ножей. Из его воплей следовало, что началась настоящая война, и медведи убивают грасперов и обычных буллов. Честно говоря, я ему совершенно не поверила, сочтя его крики обычной провокацией. Посудите сами — не убивали, не убивали, а стоило мне попасть в бычьи подвалы, начали убивать. Маловероятное совпадение. В том, что война — реализация какого-то нашего плана, я не верила. Мама бы меня обязательно предупредила. Кончилось всё тем, что Лайонхарт сунул мне мой телефон и велел передать Маме, что, если всё это сию же минуту не прекратится, произойдет она сама знает, что. Я позвонила Маме. Оказалось, что действительно несколько групп наших соратников начали вести себя совершенно непредсказуемо. Мама сказала, что в самое ближайшее время мы обуздаем этих экстремистов. Я передала Маме угрозу Лайонхарта и спросила, что она означает. Оказалось, что буллы, ради спасения своих шкур, готовы сделать сведения о секвенциях всеобщим достоянием. Я понимала, это означает, что боль и разрушение уже остановить будет невозможно. Каждый начнет искать секвенции, а когда одним делом займутся шесть миллиардов человек, у кого-нибудь да получится. Я поняла, что последняя надежда мира — трехсотлетняя заморозка должна быть выполнена как можно скорее.

Этой последней надежды буллы тут же постарались меня лишить. При мне Траутман принес нерушимое обещание, исключающее его участие в обеих заморозках. После принесения обещания все трое поглядывали на меня с торжеством, явно получая большое удовольствие от того, что я смертельно разочарована. Если бы они знали, как трудно изображать горе и разочарование в то время, как душа просто поет от радости. Быки недооценили медведицу! Секвенция, которую я ощутила, когда Траутман приносил обещание, действительно состояла из четырех элементов, как и положено секвенции нерушимого обещания. Но монад разрушено было в три раза больше, чем при секвенции обещания. Кто бы мог подумать, что боль и разрушение могут принести мне радость. Самодовольные быки меня попытались обмануть, и я доверчиво обманулась. Уже совсем скоро Траутман будет разгуливать по улицам, чувствуя себя в полной безопасности, ведь он больше не интересен медведям. И кое-кто этим воспользуется. Я даже знала, кто именно, и уже не жалела, что мой телефон снова у меня, и по нему не выследить Лайонхарта. Теперь это уже было не так важно.

Когда меня с позором изгоняли из банковских катакомб, я выполнила второе получение Мамы. Смысла этого поручения я не понимала, но знала, что оно очень важно. Когда никто не слышал, я сказала Лайонхарту ровно семь слов:

— У нас есть то, что вы ищите.

Глава XIII

Война с медведями идет на убыль. Траутман изучает базу данных секвенций. В прессе появились сообщения о существовании секвенций. Петров беседует с самураем.

Если верить тому, что здоровый сон свидетельствует о чистой совести, с совестью у меня было, похоже, всё в порядке. Я проснулся часа в два дня, принял душ, побрился и направился в лабораторию. Там я обнаружил Петрова, который заботливо спросил, не желаю ли я позавтракать. Я с готовностью согласился, и минут через двадцать в комнате появился ласково улыбающийся Хлыщ — любимый раб Петрова. Я ему так до конца и не простил участия в насильственных действиях против своей особы. Появление Хлыща говорило в частности о том, что напряженность обстановки пошла на спад. В последние недели только мы с Петровом и Робертом Карловичем могли заходить в лабораторию. Хлыщ подкатил сервировочный столик к моему креслу и поднял крышку с блюда. Я с удовольствием втянул носом ароматный пар и поинтересовался у Петрова:

— Что, Мастроянни тоже в Москву подтянулся? — я хорошо запомнил омлет с эстрагоном, которым нас баловал Лоренцо. Этот запах трудно было бы с чем-то перепутать.

— А ты что хотел, чтоб я питался баландой, которую готовит повар Роберта? — возмущенно спросил Петров. — Довольно, налопался. Война закончена, началось мирное строительство, можно начать снова получать удовольствие от принятия пищи.

На мой взгляд, Петров был излишне суров к здешней кухне, но спорить я не смог, даже если бы и захотел — рот был набит воздушным и ароматнейшим омлетом.

— Тебе хруст за ушами не помешает меня слушать? — деликатно осведомился Петров, — а то ты тут спишь до обеда, новостями науки не интересуешься.

Не прекращая жевать, я жестами выразил готовность быть приобщенным к последним научным новостям. Петров, глядя на монитор компьютера и изредка оборачиваясь ко мне, чтобы увидеть мою реакцию, начал с выражением читать статью с какого-то англоязычного сайта. Из статьи я узнал, что в неправительственном научном центре СКИТ в Швейцарии совершено открытие, которое чуть ли не превосходит по своему значению все открытия, сделанные за несколько последних веков. Оказалось, что последовательность некоторых событий (швейцарцы назвали такую последовательность секвенцией) приводит к явлениям, совершенно не объяснимым с позиций современной науки. С помощью секвенций удалось объяснить факты, к которым ранее наука боялась подступиться или не принимала во внимание, поскольку считала выдумкой или поэтическим вымыслом. Объяснение получили происхождение нефти, дрейф материков, северное сияние, чудеса Ветхого и Нового заветов, спиритуалистические практики, визиты инопланетян, мировые экономические кризисы и многое другое. Петров отодвинулся от монитора и высказал предположение, что вскоре на базе этого научного центра будет создана международная некоммерческая организация. Петров считал, что эту организацию непременно назовут Секвенториумом. Еще Петров предположил, что в самое ближайшее время официальные представители мировых религий выскажут осторожное одобрение этому открытию.

— С чего бы им высказывать одобрение? — удивился я.

— А куда им деваться? — легкомысленно ответил Петров.

— Ты представляешь, чем это всё закончится? — озабоченно поинтересовался я.

— Всё в руках Божьих, — возвестил Петров, подняв очи к небу.

— Знаем мы, в чьих всё руках, — пробурчал я, подбирая с тарелки остатки омлета кусочком хрустящей хлебной корочки.

— Скажи, Петров, а зачем ты это всё сделал? — поинтересовался я светским тоном, отпивая глоточек кофе.

— Как это зачем? — не стал увиливать Петров. — Траутман, а тебе не надоела вся эта возня с медведями? Или, быть может, тебе нравится жить, опасаясь ежеминутно за свою шкуру?

— Совсем не нравится, — честно сказал я. — А ты думаешь, что всё позади?

— Медведи вроде бы успокоились, — удовлетворенно прорычал старик. — Пару часов назад я имел телефонный разговор с их московской предводительницей. Судя по всему, они начали рассуждать вполне конструктивно. Похоже, нам удалось найти некоторые точки соприкосновения. В известной степени, я бы сказал, они готовы к сотрудничеству. Ты работать сегодня намерен? — неожиданно сменил он тему. — Если да, то предлагаю пойти ко мне, Роберта сегодня уже не будет.

Под «ко мне» имелся в виду личный кабинет Петрова, можно сказать, личная лаборатория. Такая была и у меня, и у Роберта Карловича. Вход в кабинет Петрова соседствовал с моей дверью. Внутри я до сих пор не был, поэтому, зайдя, начал с любопытством осматриваться. Смотреть, честно говоря, было особо не на что. Кабинеты у нас оказались очень похожими — те же несколько столов с компьютерами, черные, «директорские» офисные кресла с высокими спинками. Окон, как и у меня, не было. Основное отличие заключалось в огромном плоском телевизоре, висевшем на стене прямо напротив стола хозяина кабинета. Петров плюхнулся в кресло и приветственно махнул рукой в сторону остальных столов:

— Выбирай коня любого!

— А мой допуск здесь будет работать? — забеспокоился я.

— А куда же он денется? — удивился Петров.

Дело в том, что в банке, во всяком случае, в тех его частях, где мне случалось пользоваться компьютерами, применялась система, которой я до этого нигде не видел. В кармане у меня имелась электронная коробочка, внешним видом напоминающая небольшой мобильник, или скорее цифровой плеер. Приборчик, насколько я понял объяснение Роберта Карловича, как-то понимал, что находится в кармане именно у меня, а ни у кого-то другого. Еще Роберт Карлович рассказал, что коробочка знает, что я не связан, не нахожусь под дулом пистолета и действую вполне добровольно. Этими сведениями он делился с компьютером, который разрешал мне работать с нашими базами данных.